Поднялся такой гвалт, что голос отца едва можно было различить.
— Папа! — заорал Коннелл.
Отец снова замолчал и даже отступил на шаг от кафедры, на которой лежал планшет. Несколько уже прочитанных страниц перелистнулись обратно. Отец снова посмотрел на Коннелла тем странным взглядом, словно, кроме них, в помещении никого нет. Потом схватил кейс и так стиснул ручку, словно его пытались отобрать. Затем, опомнившись, вернулся на возвышение. Коннелл сел.
— Сегодня мы приступаем к изучению центральной нервной системы, — произнес отец.
И замолчал, обводя взглядом аудиторию. Студенты притихли. Коннеллу безумно хотелось, чтобы хоть кто-нибудь заговорил. Он знал, что ему этого делать нельзя ни в коем случае.
Прошло несколько секунд. Отец махнул рукой девушке в первом ряду — она во время неразберихи продолжала записывать.
— Карен, — сказал отец. — Карен, правильно?
— Да, профессор Лири.
— Карен, подскажите, пожалуйста, на чем я остановился?
— Вы сказали, что спинной мозг играет роль второстепенного рефлекторного центра.
— Хорошо, — сказал отец. — Очень хорошо, спасибо. Именно то, что нужно. Спинной мозг как рефлекторный центр.
Он стремительно перелистал страницы. Дойдя до конца, принялся листать обратно с такой силой, что казалось — они вот-вот оторвутся.
— Видите ли, я устал. Очень много работы. И разных забот. Особенно одна забота меня ужасно отвлекает. Прошу прощения за то, что это помешало сегодняшней лекции. Если вы посмотрите назад, то увидите в последнем ряду моего сына.
Коннеллу вся кровь бросилась в лицо.
— Как видите, сегодня сын пришел ко мне на работу, — говорил отец. — Это важный день для него. Правда, сын?
Сейчас начнет рассказывать про сочинение...
— Да, — сказал Коннелл.
— Сегодня у него день рождения.
Все уставились на Коннелла. День рождения у него был почти месяц назад. Он и сейчас видел как наяву: бита, бейсбольные перчатки, сетка, ящики с мячами, ведерко для мячей. Порывы ледяного ветра на улице. При лунном свете отправлять мячи в сетку. Так приятно слышать «чпок» удачного удара в ночной тишине.
На лицах расцвели улыбки. Девушки умиленно заахали. Одна спросила, сколько ему лет.
— Четырнадцать, — ответил Коннелл.
— Сегодня исполнилось, — объявил отец. — Он такой хороший мальчик, сидит и ждет меня. Понимаете, сразу после лекции мы с ним поедем на стадион. Играют «Метс», открытие сезона. Это меня и отвлекало все время. Я беспокоился насчет пробок на дорогах — как бы не опоздать. Прошу прощения за рассеянность. Если честно, я бы, с вашего разрешения, закончил сегодня лекцию пораньше. Наверстаем на следующей неделе. Я понимаю, многие из вас приехали издалека. Вы меня извините, если я сегодня отменю лекцию, а материал доберем в следующий раз?
Студенты переглядывались. Многие ворчали. Один парень треснул кулаком по столу и, крикнув: «Вот же хрень!», пошел к выходу.
— Хорошо, хорошо. Замечательно, — сказал отец. — На этом мы сегодня закончим.
Студенты начали собирать вещи.
— Я сейчас раздам листочки, на них подробно изложено содержание сегодняшней лекции. В следующий раз мы быстренько пройдемся по пунктам. — Отец принялся запихивать бумаги в кейс. Сказал под общий шум: — Спасибо вам большое! Простите, что из-за меня вы даром потеряли время.
Студенты, проходя мимо, поздравляли Коннелла с днем рождения. Отец махал им вслед. Когда в аудитории никого не осталось, Коннелл подошел к кафедре. Отец стоял лицом к доске, упираясь в нее руками. Плечи у него вздрагивали.
— Мне надо пописать, — сказал Коннелл, хотя на самом деле ему не хотелось.
В ванной, остановившись перед зеркалом, он задрал рубашку, потом совсем ее снял и согнул руки. Мышцы выступали уже заметно рельефнее. Он поднес сжатые кулаки к ушам и напряг мускулы, как Халк Хоган[13]. Оскалился в сумасшедшей улыбке, уткнулся в зеркало лбом. Стекло затуманилось от дыхания, потом опять очистилось. Коннелл шлепнул себя по животу, еще по-детски пухлому. Остался красный след.
— Уходи! — сказал Коннелл жирку. — Пошел вон!
И тут же испугался — вдруг кто-нибудь войдет? Поскорее опять натянул рубашку и вернулся к отцу. До машины они шли молча.
Когда свернули на шоссе, отец сказал:
— У меня нет билетов на матч. Но можно все равно поехать. Может, еще попадем.
— Да не надо.
— Билеты купить, наверное, трудно.
— Угу.
— Может, съездим, посмотрим самолеты?
Коннелл включил радио и прибавил громкости, искоса наблюдая за отцом — рассердится? Тот словно и не заметил. Коннелл еще прибавил звука. Отец повернул рукоятку:
— Не так громко.
Теперь получилось тише, чем было вначале, но Коннелл промолчал, глядя в окно.
— Пап, скажи...
— Что?
— Что это ты там устроил?
— Просто у меня сегодня не было настроения читать лекцию.
— А почему ты сказал про день рождения?
Отец вспыхнул и крепче сжал руль.
— Думаешь, я не помню, когда у моего сына день рождения? Тринадцатого марта! — Отец тяжело вздохнул. — Я просто хотел, чтобы все прошло идеально. Чтобы ты мог написать хорошее сочинение.
— Ты вроде как сам не знал, что говорить.
— Нормально все было! — заорал отец. — И точка! Просто я никогда раньше не читал лекции при тебе. Все, закончили дискуссию!
Голос его все повышался и под конец дошел почти до визга. Отец с трудом перевел дух.
— Я вообще не хотел сегодня сидеть в духоте...
Какое-то время оба молчали.
— Прости, что так получилось с сочинением, — сказал отец. — Может, в другой раз приедешь?
— Да ладно. Выдумаю что-нибудь. Я и так знаю, какой ты учитель. Ты каждый день меня учишь.
Они приехали в Квинс, на луг, который привыкли называть своим, — вдоль шоссе, ведущего к аэропорту Ла-Гуардия. Остановив машину, отец повернулся к Коннеллу:
— Можно тебя попросить? Пожалуйста, не рассказывай маме, хорошо?
— Что мы сюда приехали?
— Нет. Про то, другое.
— А, конечно. Само собой.
— Ты вот понимаешь, а она не поймет.
За оградой самолеты один за другим выруливали на взлетную полосу. Ревели моторы; самолеты взлетали совсем близко. Рядом с ними чувствуешь себя карликом. Коннелл вцепился в ячейки проволочной сетки, а отец обнимал его за плечи.
На обратном пути они слушали трансляцию матча. Когда вернулись домой, отец не лег на диван с наушниками, а снова включил радио. Они сидели рядышком и слушали репортаж. «Метсы» побили «Филадельфия Филлис» с преимуществом в одну перебежку. Гуден простоял на подаче целых восемь иннингов, а сменивший его Франко обеспечил команде победу.
Вообще-то, Коннеллу хотелось рассказать маме обо всех сегодняшних странностях, но папа и всегда странный. Поди пойми, где обычная странность, а где особенная. Тут не просто проблема поколений — тут пропасть размером в целую жизнь. Папа в молодости не шатался по миру в компании хиппи, а просиживал целые дни в лаборатории и слушал Бинга Кросби[14]. Он любил иностранные языки и дурацкие каламбуры. Сколько раз отец за завтраком с совершенно серьезным видом спрашивал Коннела, сварить ему яйцо всмятку или в рюкзачок!
А разве можно забыть, какую штуку он выкинул в прошлом году на День благодарения? Они тогда поехали в гости к своим друзьям Коукли. Раньше Коукли жили по соседству, в таком же, как у них, доме на три семьи, а недавно переехали на Лонг-Айленд, в дом с коврами, приземистыми диванами и громадным телевизором — трансляции матчей по нему смотреть просто замечательно. Синди Коукли и мама Коннелла дружили еще с начальной школы, с самого первого класса.
Родители готовились к выходу у себя в спальне. Коннелл валялся на кровати и читал. Внизу, в гостиной, работало радио, — должно быть, родители решили, что Коннелл тоже там. Внезапно мама начала хихикать, совсем по-девчоночьи, словно между ними происходило что-то запретное. Коннелл на цыпочках подобрался к двери.
— Эд, прекрати! — услышал он.
— А что такое? По-моему, идея шикарная.
— Да ну тебя! Ужас какой-то! — Маминым словам противоречил восторг в голосе. — Не вздумай!
— Все, уже сделано.
— Эд! — взвизгнула мама. — Она же совсем новая!
Родители смеются — не такая уж редкость, но сейчас все было иначе. При нем они смеялись по-взрослому сдержанно, а сейчас резвились без оглядки. Он никогда не слышал у мамы такого молодого голоса.
— Посмотри, как тебе? — спросил отец.
— Не смей этого никому показывать! — потребовала мама. — Слышишь?
— Боишься, дамы в обморок попадают?
Несколько секунд прошло в молчании. Коннелл прижался вплотную к двери. Сердце у него глухо стукало в груди. Послышалась какая-то приглушенная возня.
— Некогда же, времени нет, — сказала мама таким тоном, словно времени больше чем достаточно.
