— Я ничего для нас не купил.
Эйлин недоуменно тряхнула головой:
— Что же мы будем есть?
— Ты ничего не просила.
— Я теперь должна просить еду?
Она отломила кусочек от кренделя Коннелла.
— Погоди-ка!
В проходе как раз показался продавец хот-догов. Эд замахал ему.
— О чем ты только думаешь? — проворчала Эйлин, принимаясь за хот-дог. — Эд, приди в себя!
— Давай смотреть игру, — ответил он.
Пару иннингов спустя игрок команды «Метс» неточным ударом отправил мяч прямо в их сторону. Время словно замедлилось; зрители застыли в леденящем душу ожидании. Ветер изменил траекторию мяча. На мгновение показалось, что он пролетит мимо. Нет, все-таки к ним! Со всех сторон болельщики тянулись к мячу, а он летел прямо в Эда. Эд неуклюже взмахнул рукой, мяч отскочил от ладони, и его схватил человек из следующего ряда.
Коннелл застыл, словно оцепенев. Рука судьбы, едва коснувшись его, прошла мимо. Мальчик весь дрожал от сдерживаемой нервной энергии, подпрыгивая, точно шарик масла на сковородке.
— Вот это да! — повторял он, обращаясь ко всем сразу — к Эйлин, к отцу, к Фаршиду, к любому, кто захочет слушать. — Ничего себе!
Удачливый болельщик, сосредоточенно глядя в пространство, принимал поздравления друзей, хлопавших его по спине. Он не хвастался и тем самым только подчеркивал свой триумф.
Эд совсем сник.
— Прости, дружище! — повторял он. — Я старался поймать его для тебя!
— Да ладно, пап.
— Ох, правда, прости... Ужасно обидно.
— Может, лучше с перчаткой? — Коннелл протянул отцу свою.
Эд, обернувшись, спросил, можно ли мальчику подержать мяч. Везучий зритель протянул ему мяч с такой неохотой, что, по мнению Эйлин, это было просто неприлично. Коннелл с трепетом принял бесценную добычу в ладони. Эйлин боялась, что он станет клянчить, нельзя ли оставить мяч себе, но Коннелл, после короткого безмолвного диалога с мячом, вернул его без единого слова, и владелец запрятал мяч поглубже в карман пиджака. Эти трофеи воображаемой войны пробуждают в мужчинах какие-то первобытные чувства. Коннелл принимался размахивать перчаткой-ловушкой всякий раз, как мяч летел приблизительно в их сторону, даже если безнадежно далеко, и Эйлин не знала, как его остановить.
20
Эйлин сидела рядом с Коннеллом на верхней ступеньке и раздумывала о том, почему люди столько шума разводят по поводу созвездий. Пунктирные линии на рисунках плохо соответствуют тем образам, которые связывают с тем или иным созвездием. Даже знай она все эти картинки, вряд ли смогла бы их разглядеть в рассыпанных по небу светящихся точках.
Обычно звезды почти не видны, однако в ту ночь они проступили удивительно ярко. Вот еще одна причина для переезда — в пригороде, наверное, звездным небом можно любоваться постоянно.
— Что ты видишь? — спросила Эйлин.
— Кучу звезд. А ты?
— Вон Большая Медведица.
— И Малая Медведица.
— Да.
— И Полярная звезда.
— Угу.
На этом их познания закончились. Эйлин была рада, что ее сын не разражается высоконаучной тирадой всякий раз, как взглянет в небо. Выходя замуж за ученого, она опасалась, что ее дети окажутся не от мира сего.
— Представляешь, тысячу лет назад люди смотрели на те же самые звезды.
Эйлин улыбнулась философским интонациям сына.
— И будут смотреть, когда мы давно уже умрем, — прибавил он.
Эйлин пробрала дрожь. Подобные сентенции родители должны говорить детям, а не наоборот. Она потеряла обоих родителей и на работе чуть ли не каждый день сталкивалась со смертью, и все же ей стало жутко от его слов о неизбежном исходе всякой жизни.
— Пошли в дом, — сказала она. — Поздно уже.
— Я хочу посмотреть, станут звезды ярче?
— Завтра в школу. — Эйлин начала терять терпение. Почему ее мужчины так несговорчивы? — Летом займешься исследованиями.
Она проверила, что сын поплелся к себе, а потом снова вышла на крыльцо и стала смотреть в ночное небо. Что видели там древние? Животных, охотников, быть может — царей? На какой-то миг ей показалось, что она видит силуэт собаки с длинным поводком. Когда взглянула снова, все уже исчезло.
Позже, лежа без сна, она думала о неизменности звезд, таких далеких от человеческих метаний и горестей. Безмерность геологических эпох почему-то приносила умиротворение.
21
По воскресеньям они ходили к обедне. Эд никогда не придавал большого значения походам в церковь. Когда Коннелл был еще совсем маленьким, Эд выводил его на улицу, стоило тому раскапризничаться.
Таким образом, задача загонять все семейство на мессу ложилась на плечи Эйлин. А она уже и сама не знала, верит ли в Бога. В устройстве мира ей давно уже не виделось никакого Божественного замысла. Может, это профдеформация? Медсестре не так-то легко сохранить веру. Столько людей у нее на глазах ушли из жизни, все по-разному: кто шумно, кто тихо, кто-то бился в агонии, кто-то оставался в полной неподвижности. Начинаешь воспринимать смерть как остановку организма, не более. В последний раз расширяются легкие, в последний раз сердце проталкивает кровь через сосуды, кровь прекращает поступать к мозгу.
Это вовсе не значит, что не надо ходить к мессе. Эйлин считала, что мальчику полезны нравственные уроки, которые он может там получить, да и ради благотворительной работы уже есть смысл посещать церковь, как бы ты ни относился к Богу. Наедине со своими мыслями Эйлин ощущала, что как будто настраивается на некую волну — этой волне и молилась после причастия, стоя на коленях рядом с другими прихожанами, хоть и казалось ей частенько, что она разговаривает сама с собой.
В прошлое воскресенье, Троицын день, проведя службу в последний раз за тридцать лет в их приходе, отец Финнеган представил пастве своего преемника — отца Чаудхари. Все уже и раньше угадали знак грядущих перемен в темнокожем незнакомце, подготавливающем к причастию Святые Дары. За прошедшее десятилетие многих священников-ирландцев сменили латиноамериканцы; теперь вот и уроженцы Индии будут.
С каждым годом Эйлин видела в храме все больше индийцев. Пару месяцев назад семья индийцев купила дом по соседству. Эйлин, естественно, предположила, что они индуисты, и очень удивилась, увидев их в церкви. Она немного задержалась, чтобы не пришлось возвращаться вместе с ними, а когда ночью, лежа в кровати, вспомнила об этом, ей стало стыдно. В следующий раз она специально догнала их у выхода и пошла с ними домой. Приятно было искупить обиду, о которой никто и не знал. После этого Эйлин с легким сердцем предоставляла им возвращаться домой в одиночестве.
Эд был куда восприимчивее к иным культурам. Идя с Эйлин по Гринвич-Виллидж, он восхищался ирокезами окрестных панков, вызывавшими у нее лишь отвращение. Поэтому Эйлин не удивилась тому, что первую обедню отца Чаудхари Эд слушал с особым вниманием. Саму Эйлин жуть пробирала от контраста темной кожи с белоснежным облачением священника и от странного, певучего акцента. Даже испаноговорящие соседи озадаченно переглядывались, будто говоря: «Чужак!» А Эд знай себе улыбался, то скрестив руки на груди, то постукивая себя по ноге церковной брошюркой.
Во время проповеди Эд обычно листал текст литургии — Библия интересовала его в первую очередь как произведение литературы. Однако сегодня он держал брошюрку раскрытой на нужном месте. По крайней мере, отец Чаудхари говорил разборчивей, чем отец Ортис, — тому лучше бы сразу пригласить переводчика-синхрониста.
Проповедь была на тему отрывка из Книги притчей Соломоновых — того, где говорится, что мудрость Божия родилась прежде сотворения земли:
Когда Он уготовлял небеса, я была там. Когда Он проводилкруговую черту по лицу бездны,когда утверждал вверху облака, когда укреплялисточники бездны,когда давал морю устав, чтобы воды не переступали пределов его,когда полагал основания земли:тогда я была при нем художницею и была радостью всякий день,веселясь пред лицем Его во все время,веселясь на земном кругу Его, и радость моя былас сынами человеческими[16].
Отец Чаудхари закрыл книгу и начал проповедь. Он говорил о вещах, вовсе не связанных с библейским текстом. Если все мы созданы из праха, говорил он, тот же самый прах, то есть космическая пыль, встречается по всей Вселенной. Эта космическая пыль возникла, как можно предположить, во время Большого взрыва. Она общая для нас всех, а значит, все мы в ответе друг перед другом. Эд слушал как зачарованный. Отец Чаудхари говорил о том, что человек — крохотная песчинка в сравнении с огромной Вселенной и это должно напоминать нам о смирении. Он призывал прихожан изумиться чуду пред лицом творения — и в великом, и в малом. Затем процитировал французского иезуита по имени Тейяр де Шарден: «Ему была ясна вне всяких сомнений зыбкость и пустота любой, даже самой благородной теории в сравнении с полнотой и определенностью малейшего факта, взятого во всей его конкретной реальности»[17].
