— Какая свобода нужна пленному человеку? — Эемурат гонур высокомерно посмотрел не на просителя, а на переводчика.
— Снимите с меня хотя бы кандалы. Позвольте хотя бы с окружающими общаться. Или поручите какое-нибудь дело, чтобы я имел занятие. Вы ведь мусульмане. В противном случае, я могу заболеть от тоски и умереть.
Последние слова произвели на Эемурата впечатление. Конечно, если его пленный умрет, он останется ни с чем. Понятно ведь, что никто не станет платить выкуп за умершего. Мало того, хозяина могут обвинить в смерти его пленника. Ладно, обвинить, а если кто-то захочет кровной мести, что тогда?
Видимо, поэтому Эемурат подумал немного над просьбой пленного и в конце концов согласно кивнул головой.
* * *
Похоже, Блоквил сглазил самого себя. В тот же день, когда под страхом неведомой смерти отвоевал себе у Агабека немного свободы, он заболел. Он предположил, что оба его глаза поразила глаукома. С каждым днем его мир все больше сужался, а черная пленка перед глазами становилась все плотнее. Он вынужден был забыть свои нынешние мучения и страдания в плену, он представил трудности, которые ожидали его впереди. Все его мысли были только о его глазах. Вернуться домой незрячим не означало получить свободу. И на что ему такая свобода, если после стольких лишений он не сможет увидеть улыбку своей матери, лица своих друзей, прекрасный Париж, знакомые глаза, если будет лишен возможности наслаждаться женской красотой!
Слово свобода Блоквил понимал как возможность вольно смотреть на мир, наслаждаться предназначенными для людей красотами мира. Что же ему теперь делать? По его разумению, у этого кочевого народа, не умеющего ничего, кроме как махать лопатой и косой, скакать на коне, навьючивать верблюдов и ишаков, вряд ли могут оказаться люди, что-то смыслящие в лечении такого нежного органа, как глаза. И хотя он не смог ничего сделать для своего освобождения, посчитал необходимым пойти на любые меры ради того, чтобы не ослепнуть.
До сих пор Блоквил, хоть и с трудом, но различал движения рук играющих во дворе ребятишек, теперь же его состояние ухудшилось. Сегодня он с трудом разглядел красивую плетеную из прутьев тамариска загородку у отверстия колодца, расположенного в нескольких шагах от него. Огромная восьмикрылая кибитка Эемурата сразу за колодцем казалась непонятным силуэтом. “Если сейчас я эту кибитку едва вижу, завтра для меня померкнет весь белый свет…”
Охватившая его тревога заставила Блоквила спешно выйти из сарая. Он направился к дому Эемурата.
Не заметив, как он одолел двадцать шагов между сараем и кибиткой, француз вспомнил поведение туркменских стариков — остановившись на пороге кибитки, он тихонько покашлял.
В доме возникли голоса. Однако никто на улицу не вышел. И тогда Блоквил впервые за все месяцы своего пребывания в Гонуре открыл дверь дома своего Агабека.
— Эссаламалейкум, Агабек!
От неожиданности Эемурат чуть не выронил из рук пиалу с чаем.
— Валейкум эссалам, французский мулла! — он шутливо спросил у раннего гостя. — Что, плохой сон приснился? Пусть он не сбудется! — он вдруг повернулся к сидевшей в посудном углу жене и сказал. — Неспроста он пришел в такую рань, Аннабиби. Приведи Акмарал!
После ухода Аннабиби за Акмарал Эемурат гонур пригласил Блоквила сесть.
Осторожно переставляя ноги, пленный с трудом одолел расстояние в два-три шага от двери до очага и опустился на корточки у края золы. Он сделал это очень неловко, было видно, что для него это непривычная поза. Пленный протянул руки к раскаленным углям, приятное тепло разлилось по телу.
Заметив, что француз выглядит очень плохо, Эемурат испытал чувство жалости к нему.
— На, выпей пиалу чая!
— Нет, Агабек. Не хочу.
Эемурат решил подбодрить его:
— Я смотрю, ты скоро заговоришь на нашем языке! — и приветливо улыбнулся. — Туркмены перед едой всегда пьют чай.
— Я болен, Агабек.
— Болен, говоришь?
Блоквил паказал пальцем на глаза.
— Глаза болят, Агабек. Глаза.
— Здравствуй, дэдэ Эемурат! — в комнату вошла Акмарал.
— Саламэлик! — вперед хозяина дома ответил Блоквил.
Эемурат весело рассмеялся.
— Ты не “саламэлик”, она “саламэлик”! и он знаком показал вначале на пленного, а потом на Акмарал.
Блоквил понял, повторил “она саламэлик” и обнажил зубы, хотя ему и не хотелось улыбаться.
— Акмарал, он пришел с какой-то проблемой, вроде бы у него глаза болят…
Как только Акмарал вопросительно посмотрела на него, Блоквил затараторил без остановки. Он говорил с таким жаром, что хозяин дома раскрыл рот от удивления.
— Что-то он уж очень серьезно вещал. Что он говорит?
— Говорит, что его глаза поражены глаукомой, черная пленка застила их, Эемурат дэдэ.
Словно не веря сказанному, Эемурат покачал головой.
— Как он может знать, что у него глаукома? Он, что знахарь?.. И что я могу поделать, даже если у него такая болезнь случилась?
Блоквил, не дожидаясь перевода Акмарал воскликнул:
— Табип! Табип нужен!
Эемурат понял его слова и без переводчика.
— Раз у него черная пленка на глазах, боюсь, чтои табип ему не поможет. Вон у Ягшимурата бурказа тоже была глаукома, так он в какие только двери ни стучался, каким только лекарям не показывался. Так и смирился со своей болезнью. Раз у этого глаукома, знать, и ему такая судьба выпала. Что я могу поделать…
Акмарал перевела родственнику ответ пленного:
— Он говорит, надо пустить кровь. Говорит, что восточные табипы должны уметь это делать искусно.
Эемурат опять покачал головой.
— Надо же, иностранец, а чего только не знает. Спрашивается, откуда ты знаешь, что надо пускать кровь!.. Выпустив кровь… А что, если, поправляя бровь, мы выколем глаз? А если он ослепнет, как я потом буду отвечать за него? Как мне за кровь его ответ держать? За такими могут ведь и на пушках приехать. Кто будет отвечать? Конечно, я. Или же Мамед кака.
Ответ Эемурата разозлил пленного, это было видно по его лицу еще до того, как он открыл рот.
— Персы говорят: овца думает о жизни, мясник — о сале…
— Это и туркмены говорят, но я-то что могу поделать? — Эемурат дал понять, что ему тоже не понравилось замечание пленного. — Ты скажи ему, Акмарал, что он не овца, а Эемурат гонур не мясник.
Глядя на Эемурата, Блоквил что-то со злостью сказал.
— Чем он так возмущается? — нетерпеливо спросил Эемурат.
— Он говорит, если вы не найдете табипа и не пустите мою кровь, я сам себе перережу вены. Тогда уже и табип не поможет, поздно будет, говорит. Говорит, он лучше умрет, чем ослепнет.
— Вот видишь? А что я говорил! — Эемурат надолго погрузился в свои мысли. — Как бы мы в погоне за наживой беду не накликали на свою голову, Акмарал!
— Похоже, — неопределенно ответила Акмарал, боясь и на сторону пленного встать, и Эемурату не желая возражать. — Даже и не знаю, что сказать, Эемурат дэдэ. Но не всегда же человек умирает от кровопускания. Может, сделать, как он просит, чтобы потом не винил нас в своей слепоте.
Слова Акмарал вызвали решительность Эемурата.
— Если после кровопускания с ним что-то случится, не станет он нас обвинять в этом? Спроси его.
Блоквил ответил решительно:
— Я готов заранее дать вам расписку, что не стану делать этого.
— В таком случае хорошо, — Эемурат кивнул. — В ауле Гожук живет знахарка Бибиджемал табип. Поеду и привезу ее. Думаю, что к полудню вернусь…
* * *
Хотя война закончилась давно, с наступлением зимы вопрос о возвращении на постоянное место жительства был отложен до весны, и поэтому многие гонурлы не вернулись в свои дома. Двери кибиток и коровников без их обитателей заросли паутиной. Заброшенные дома, словно высохшие деревья, навевали на и без того невеселый аул еще большую тоску. И поэтому, появление в ауле хоть купца с мешком за спиной, хоть нищего с котомкой, для жителей Гонура, и особенно для ребятни, становилось настоящим праздником. На короткое время у них появлялась забава. Детишки помладше не стеснялись ходить вместе с нищим по домам и выпрашивать подаяние. Стоило купцу или нищему появиться в одном конце улицы, как на другом ее конце уже все об этом знали.
Так случилось и на этот раз. Эемурат еще не успел вернуться из Годжука, а в Гонуре все уже говорили о том, что пленного француза везут лекаря. И поэтому многие стали с интересом поглядывать в сторону дома Эемурата.
Несмотря на разгар зимы, с утра распогодилось, а к обеду и вовсе стало тепло. Хозяева дома постеснялись принимать всеми уважаемого табипа в сарае, и поэтому расстелили подстилки прямо во дворе. На них знахарка и должна была осмотреть больного.
Блоквил записал в свою тетрадь все выученные до сего времени туркменские слова и сравнивал их смысл с похожими словами фарси, французского и арабского языков. Он не встретил ни одного слова, смысл которого совпадал бы как в туркменском, так и во французском языках. Зато много общесмысловых слов было в туркменском и фарси, арабском языках. В своей тетрадке Блоквил записал туркменские слова “чаршак”(вилы) и “аташгир”(кочерга) и отметил, что по-персидски эти слова толкуются как “четырехрогий” и “хватать огонь”. Обилие употребляемых в обоих языках слов, а также хорошая память и упорство Блоквила помогали ему в понимании туркменской речи, хотя сам он и не мог говорить на этом языке. Ему было понятно, когда приходившие к дому Эемурата люди, словно сговорившись, спрашивали друг у друга “Ну что, табип не приезал?” или “Вы везете табипа для пленного?”. Получив ответ “Табип еще не приехал”, люди расходились.
