— За Жана я не пойду.
Они молча повернули к дому. Возле старой липы, укрывавшей в своей тени колодец, старик Амабль остановился, решив довести до конца откровенный разговор с племянницей.
— А ведь покойная-то жена Жана держала лавку…
— Вот оно что! — ответила Пьеретта. — Я и не знала. Лет пять ничего о них не слышала.
— Да, лавку держала, — повторил старик. — Скобяным товаром они торговали в Сент-Мари.
— Так вот почему у него такой прекрасный мотоцикл. На жалованье железнодорожника не очень-то разойдешься…
— В прошлом году в декабре, — продолжал старик, — моей старухе операцию делали, так мне пришлось волов продать, чтобы заплатить докторам. А Жан нынче весной продал лавку своей жены и дал мне взаймы двести тысяч франков, я на эти деньги купил новую упряжку волов. Жан с меня взял закладную на нашу землю.
— Он берет с тебя деньги за работу, когда приезжает пособить?
— Нет, не берет. Ведь он свое собственное добро бережет. Если еще недели две не будет дождей, нечего и думать сена на продажу накосить, для своих коров и то не хватит. А если сена не продадим, значит, нечем будет даже проценты по закладной заплатить. Жан понимает, что когда-нибудь он нас прижмет.
Они снова пошли по дороге, и, когда были уже около дома, Амабль сказал:
— Ты подумай, поразмысли. От тебя зависит, чтобы все хозяйство перешло к твоему сыну, а не к Жану.
Пьеретта отрицательно покачала головой.
— Может, ты боишься?.. — спросил Амабль.
Пьеретта вопросительно поглядела на него.
— Боишься, вдруг с тобой что случится и Жан в третий раз женится. Конечно, бывает так. Может, у него дети пойдут… Так я уж все обдумал. По завещанию все отпишу твоему сыну, а вам, значит, чтобы доход только шел.
Пьеретта опять покачала головой.
— Нет, — сказала она, — не выйду я за вашего толстого Жана.
Дядя заглянул ей в лицо.
— Неужто пойдешь за голодранца макаронщика?
Глаза у Пьеретты загорелись гневом.
— Он такой же рабочий, как и я, — сказала она.
* * *
Жан был уроженцем Юры и, как все его земляки, искусно вырезал ножом из дерева забавные игрушки. Роже не отходил от него. Когда Пьеретта, вернувшись с прогулки, вошла в кухню, она застала их за работой: Жан мастерил колесо с лопастями, которое предполагалось установить на ручейке, чтобы оно приводило в действие миниатюрную лесопилку.
— Ну, теперь пойдем к ручью, испробуем, как наша машина действует, сказал Жан.
— Идем, идем скорее! — закричал малыш.
— А ты не пойдешь с нами? — спросил Жан Пьеретту.
Очевидно, все было предусмотрено заранее.
— Нет, мне не хочется, — ответила Пьеретта.
— Ну что ж ты, Жан? Пойдем скорей! — молил маленький Роже.
— А может, останешься, сыночек, побудешь немножко с мамой? — спросила Пьеретта.
— Не знаю… — уныло протянул Роже, которому было гораздо веселее с Жаном, чем с матерью.
— Да иди уж, иди, — сказала Пьеретта.
Жан отправился с мальчуганом к ручью, но почти тотчас же Роже побежал за Пьереттой.
— Пойдем с нами, мамочка, — сказал он с умильной рожицей. — Мне так хочется, чтобы и ты пошла…
Было совершенно ясно, что его подослал Жан. Пьеретта притянула малыша и, стиснув в объятиях, расцеловала его. Потом подтолкнула к двери.
— Ступай играть, — сказала она.
Бомаск куда-то исчез. Старуха Адель повела Раймонду Миньо в заброшенный сад церковного дома, где можно было нарвать роз. Пьеретта кивнула Миньо: «Посиди, мол, здесь» — ей не хотелось оставаться с дядей с глазу на глаз. Миньо принялся читать старые номера «Французского охотника». Эме Амабль молчал, погрузившись в свои мысли. Так прошел целый час. Пьеретту обуревали самые разноречивые чувства. Чтобы успокоиться, она взялась за вышиванье, к которому не притрагивалась с тех пор, как вышла замуж.
* * *
Бомаск тем временем дошел до церковной площади, где находилось две пивных, одна против другой: в одной было пусто, в другой четверо молодых парней играли в карты. Парни поздоровались с Бомаском — в окрестных деревнях все знали сборщика молока, — но не пригласили его к своему столику. Он сел у окна, украшенного каким-то чахлым вьющимся растением, захиревшим оттого, что его ни разу не пересаживали в свежую землю.
Старуха хозяйка подошла к столику.
— Так вы, значит, с Пьереттой пришли из Клюзо? — спросила она итальянца.
— Мадам Амабль показала мне, как можно пройти кратчайшим путем, через горы.
— Поди устали. По кручам карабкаться не то что на грузовичке ездить.
— Ну понятно, — ответил Бомаск.
— Ничего. В приятной компании время незаметно идет, — заметила хозяйка и хитрым взглядом посмотрела на итальянца.
— Мы отправились целым отрядом, но остальные на подъеме сдали.
— Бедняжка Пьеретта, нелегко ей живется! — продолжала хозяйка.
— Да, на фабрике работниц не кормят сосисками, а то растолстеют да обленятся.
— Ха-ха-ха, — рассмеялась старуха. — Вот уж шутник, право. Всегда что-нибудь выдумает. А только Пьеретте не век бедовать… У дяди-то, кроме нее, нету родни, он, верно, ей все и оставит.
— Я уж этого не увижу, — сказал Бомаск, — собираюсь в скором времени на родину вернуться.
— У вас там, может, семья есть? — спросила хозяйка.
— Какая ни на есть, у каждого есть, — ответил Бомаск. (Он узнал это выражение недавно, когда писал диктовку с Пьереттой.)
— И жена есть?
— И даже не одна.
— Ха-ха-ха! С вами по-серьезному, а вы все смеетесь. Может, и детки есть?
— Я вижу, вы любите.
— Что люблю?
— А это самое занятие.
— Какое занятие?
— Деточек делать.
Хозяйка закатилась смехом и долго не могла уняться.
— Куда мне, небось не молоденькая, — сказала она.
Красавчик посмотрел на нее, лукаво прищурив глаз.
— А вы тряхните стариной, глядишь, и помолодеете.
Старуха смеялась от души. Красавчик отпустил еще несколько шуточек и, расплатившись, вышел.
Он не спеша поднимался к Верхним выселкам. В огородах стеной стояли сорняки, заглушая овощи; стволы плодовых деревьев были покрыты мхом и лишайником, перезрелые вишни гнили на веточках. Он хорошо знал: здесь, на этой лесной прогалине, сады умирали от нехватки рабочих рук, а рук этих не было потому, что крестьянский труд уже не мог прокормить человека; но сам-то Бомаск был из такой страны, где рабочим рукам не хватает земли и где приходится крепко стеречь огороды и сады, так много кругом голодных ртов, и оттого все это запустение было для него особенно неприятно. Навстречу ему попалась компания молодых парней, они шли молча: ни смеха, ни песен, ни шуток. Никогда еще Бомаск не чувствовал себя таким чужаком во Франции… «Вот даже с Пьереттой… — думал он. — Ничего понять нельзя!..» Он вдруг страстно затосковал по родине.
Когда он проходил по Верхним выселкам, над его головой отворилось окно.
— Здравствуй, Красавчик!
Он поднял глаза и увидел Эрнестину с аккуратно уложенными кудряшками и в праздничном наряде — в белой шелковой блузке и красной безрукавке.
— Здравствуй, — ответил он.
— А у меня как раз кофе варится, — сказала Эрнестина. — Может, зайдешь?
Он вошел в ворота, в которые каждое утро въезжал на грузовичке, собирая молоко. Эрнестина выбежала на крылечко встретить его. В кухне никого не было.
— Что, разве мужа дома нет?
— Нынче у него на фабрике дежурство.
Он сел на скамью. Совсем близко от него Эрнестина варила на плите кофе, по капельке подливая кипятку в кофейник. Как очаровательна молодая миловидная женщина, когда она деловито хозяйничает на кухне. Она снует туда-сюда, быстрыми уверенными движениями берет то одно, то другое из знакомой до мелочей утвари; платье ее колышется, шелестит, задевая за ножки столов и шкафы, особенно трогательно шуршат шерстяные платья. Мужчина сидит, смотрит и думает, что стоит ему слово сказать, и это ласковое существо, что хлопочет сейчас ради него, скользнет к нему в объятия, но он молчит, он длит сладость ожидания. Красавчик обычно был чувствителен к такого рода незатейливым утехам. Но сейчас его мысли были далеко.
— Так ты, значит, теперь с Пьереттой гуляешь? — спросила Эрнестина.
— Что ты глупости говоришь!
— Я сама видела, как вы с горы спускались.
— Ну и что тут такого? Пьеретта Амабль — хороший товарищ.
Эрнестина подала на стол кофе и села на скамью рядом с гостем. Он молча выпил чашку, потом подошел к окну и, облокотившись на подоконник, стал смотреть на обвитые плющом развалины и миссионерский крест. Во дворе шел яростный петушиный бой. Два петуха, взлетая одновременно вверх, наносили друг другу бешеные удары и клювом и шпорами; в воздухе кружилось облако пыли и выщипанные перья; потом противники падали камнем на землю один против другого, подстерегали, хитрили, старались выклевать друг другу глаза. К окну подошла Эрнестина и облокотилась на подоконник рядом с Красавчиком. Вдруг один из петухов оставил поле боя, но удалялся он не спеша, степенным шагом, пытаясь сохранить достоинство.
