Она указала на синюю полоску неба, перерезанную волнистой линией гребня примерно на половине высоты стволов.
— Ну что ж, двинулись, — согласился он.
Подъем становился все круче. Красавчик по-прежнему пробирался под ветками, а Пьеретта подхватывала их. Иной раз ей приходилось прижиматься к нему. Она слышала теперь его тяжелое дыхание.
Внезапно они выбрались из леса и очутились среди гигантских папоротников, выше человеческого роста. Пьеретта прибавила шагу и обогнала Красавчика.
— Осторожнее, смотри, гадюка укусит, — крикнул он.
— Наш луг без гадюк, — шутливо крикнула она в ответ.
По мере приближения к гребню крутизна подъема уменьшалась. Чувствовалось, что там, за гребнем, лежит огромная лощина; ничто не указывало на ее присутствие, но оно ощущалось так же явственно, как ощущаешь порой во сне, что ровное пространство, по которому ты бежишь, не равнина, а плоскогорье.
Над невидимой отсюда лощиной высоко в небе парил коршун.
Коршун был очень крупный, и на нижней стороне его широко раскинутых коричневых крыльев отливали золотом светло-кофейные пятна. Он описывал круги, с каждым разом все уже и уже, и наконец испустил пронзительный крик, словно мяукнул.
— Это он пугает добычу, — воскликнула Пьеретта.
Должно быть, ложбина по ту сторону гребня была населена множеством живых существ. Пьеретта с Красавчиком бросились вперед, Пьеретта обогнала Красавчика.
Стебли папоротника хлестали их по лицу. И хоть хлестали они крепко, зато обдавали такой свежестью и таким резким запахом, что хотелось бежать еще быстрее. Пьеретта по-прежнему неслась впереди. Заросли папоротника окончательно преградили им путь, и Пьеретта всей своей тяжестью нарочно рухнула на эту колыхавшуюся стену; она задыхалась от острого запаха папоротников; стебли медленно поддались, а она, смеясь, вскочила на ноги и побежала еще быстрее.
Из-за близкого уже гребня поднялись вдруг три ворона. Коршун пошел на них и снова мяукнул. Потом три ворона и коршун исчезли за гребнем.
— Вороны всегда верх возьмут, — крикнула Пьеретта.
— Потому что они стаей летают, — крикнул ей в ответ Красавчик.
— Трусы! — крикнула Пьеретта.
Ближе к гребню подъем становился все более и более пологим. Они пробежали еще несколько метров. Пьеретта и сейчас бежала первой. Достигнув гребня, она упала на низкую траву. Красавчик догнал ее и упал с ней рядом.
Они лежали в низкой траве ничком, совсем близко, но не касаясь друг друга. И слушали, как постепенно становится все ровнее их прерывистое дыхание. Пот и кровь, разгоряченная бегом, жгли их, словно укусы целого полчища рыжих муравьев.
Ища прохлады, Красавчик зарылся лицом в траву. Вдруг он повернулся к Пьеретте и заметил, что, чуть приподнявшись на локтях, она внимательно глядит на него. Он нашел взглядом ее взгляд, она не отвела глаз, и он увидел, как в них проступило безмерное смятение. Он потянулся к ней со смущенным и робким видом. Тогда она прижалась к нему, спрятала лицо у него на плече и почувствовала на губах соленый вкус пота, смочившего рубашку.
Коршун отбивался теперь от десятка воронов. Их яростные крики воинственно и гулко отдавались в небе. Черные и коричневые перья вперемешку, медленно кружась, как снежинки, осыпали сплетенные в объятии тела.
* * *
Красавчик привык к тому, что женщины медлят покинуть его объятья, удерживают его, когда он пытается потихоньку выскользнуть. Он нежно ласкал их, потому что очень любил женщин и был благодарен им за подаренную радость. Но как только проходила вспышка страсти, он начинал думать о постороннем: об очередной боевой вылазке, когда был в партизанском отряде, о клепке судового корпуса, когда работал на верфях «Ансальдо»; а в объятиях подруги мавританки в те годы, когда он перевозил мрамор из Карарры в Северную Африку, он думал о чудесном изобретении парусных судов, позволяющих моряку использовать силу ветра, чтобы идти против ветра. Ему тут же приходили в голову самые различные мысли, соображения, целые картины, словно он выпил большую чашку крепкого кофе. И все же он ласкал свою подругу, отвечал на ее нежные речи милыми итальянскими словечками, называл ее уменьшительными именами, а сам думал совсем о другом.
Но Пьеретта тут же вырвалась из его объятий.
— Солнце уже высоко, — сказала она. — Я обещала, что мы придем к десяти часам.
Она отряхнула травинки, приставшие к платью, а он все еще лежал, сплетя на затылке пальцы, и с удивлением глядел на нее.
— Сын будет ждать, — пояснила Пьеретта.
Красавчик поднялся.
— Пойдем, — сказал он.
Ложбина, покрытая молоденькой травкой и мхом, мягко спускалась вниз, а за зеленой дубовой рощицей начиналась тропинка. Красавчик шел следом за Пьереттой. Она шагала крупным шагом, но так легко, словно летела на крыльях.
В рощице бежал ручей, и оба опустились возле него на колени. Пьеретта погрузила лицо в прохладную воду, затем выпрямилась и тряхнула головой. Во все стороны полетели мелкие брызги.
Бомаск глядел на Пьеретту. Впервые в жизни он чувствовал себя неловко. Он потянулся к ней, хотел обнять, но она мягко отвела его руку.
— Ты не сердишься? — спросил он.
Она улыбнулась ему сквозь дождь капель, стекавших по ее лицу.
— А почему я должна сердиться? — ответила она вопросом.
Красавчик нагнулся к ручью.
— Нет, нет, — воскликнула Пьеретта. В сложенные горсточкой ладони она зачерпнула воды и протянула свой дар Красавчику. И он пил воду из этих сложенных горсткой рук. Вдруг она быстро поцеловала его в лоб и тотчас вскочила на ноги.
— Опаздываем, — сказала она. — Иди за мной, мы спустимся через пастбища.
У края ложбины прямо под их ногами краснели черепичные крыши, вздымала свой шпиль крытая шифером колокольня деревушки Гранж-о-Ван; десятка три домиков забилось в расселину горы, а сама гора спускалась вниз круто и обрывисто: будто неприступный утес, царила она над долиной, еле различимой в дымке тумана.
Теперь они шли по высокой траве, доходившей им до пояса. Пьеретта быстро шагала, преодолевая самые крутые спуски, слегка откинув назад голову, и по свободным движениям ее рук и ног видно было, что ходьба по горам не стоит ей никаких усилий. Ведь сотни раз бегала она здесь еще девочкой! Красавчик тоже был из горной местности. Они спускались не останавливаясь, и даже не разговаривали, чтобы не потерять дыхания.
2
В это воскресенье меня не было в Гранж-о-Ване, и только потом мало-помалу из рассказов Бомаска, Пьеретты и Миньо я узнал, как прошел этот день у моих соседей Амаблей.
Супруги Миньо на своем мотоцикле прибыли значительно раньше Пьеретты и Красавчика. Эме Амабль сразу же пригласил Миньо в подвал выпить стаканчик вина. Вслед за гостем выпил и сам старик.
— Не ахти какое, — сказал он с гримасой отвращения.
— Да нет, ничего, — из вежливости возразил Фредерик.
— Чистый уксус! — сказал старик.
— Может быть, чересчур молодое? — спросил Миньо.
— Просто кислятина, — ответил старик.
— Его стоило бы обработать, — заметил Миньо.
— И виноград такой же стал, как все прочее, — сказал старик. — Все к черту идет. Ты пойди на орешники погляди, листьев на них осталось не больше, чем волос у тебя на голове. Знаешь, что с ними такое случилось? Я нынешней зимой две штуки спилил — вся сердцевина сгнила. А на дубы, которые растут вдоль дороги, ты обратил внимание, когда сюда ехал? Сплошь покрыты маленькими такими голубенькими бабочками: гусеница все молодые побеги пожрала. А дуб, он теперь не умеет защищаться.
— Надо бы их обработать, — посоветовал Миньо.
— Обработать, обработать, ей-богу, ты словно учитель стал, — сказал старик. — Думаешь, все дело в химикатах. Пятьдесят лет назад не требовалось ни виноградники серой опылять, ни сады ядами опрыскивать, а к нам сюда из самого Лиона за вином и фруктами приезжали. Ты наши яблоки пробовал? Раньше такими свиней кормили. Теперь у нас и ранет-то на ранет не похож, и кальвиль совсем не тот стал. Только и годятся яблоки что на сидр…
Миньо рассеянно внимал сетованиям старика Амабля по поводу всех этих апокалиптических ужасов. Он не раз слышал в округе подобные рассказы и уже составил себе мнение по этому вопросу. Жалобы соответствовали фактам. Там, где население становится менее плотным, где за счет посевов расширяются пастбища, а пастбища вытесняет лес, — в таких местах вся природа дичает.
— Погодите, — говорил Эме Амабль, — лет через пятьдесят в наших краях не станет больше ни орешника, ни яблонь, ни дубов, одни колючки будут расти.
— Вот какое дело, — прервал его Миньо, — Пьеретта просила предупредить, что она приведет с собой к обеду еще одного гостя.
