чем я думала, — говорит Тисифона, слова щекочут мою шею. Она звучит радостно.
Меня тошнит.
— Следующий будет проще.
Нет.
— Верните меня, — говорю я. — Я хочу в Эребус.
— Когда закончим. Тебе нужно знать, Кори. Тебе нужно учиться.
Нет. Я не могу больше смотреть. Я не могу больше наблюдать.
Впереди Мегера и Алекто остановились, и группа теней внизу снова сжалась под ними.
— Прошу, я не могу, — умоляю я, когда Мегера произносит имя.
Тень воет под нами, высоко, как зверь, и ближайшие убегают.
Я замечаю девушку ненамного старше меня. Ее волосы того же цвета, что у Бри, длинные и волнистые, как были у нее. Я отворачиваюсь, Алекто и Мегера направляются к ней, подняв хлысты.
В этот раз Мегера читает обвинения: зависть к отношениям подруги, попытки порвать их, ложь, кража. Вопли тени пронизывают меня, мои кулаки сжимаются так, что ногти впиваются в ладони. Она выглядит как Бри, ее поступки как у Бри. И они видели Бри, она была там…
Я не открываю глаза снова. Слышать уже плохо, я не хочу и видеть это. Я пытаюсь выключиться, не слышать имена, обвинения, крики. Это продолжается, Фурии действуют по очереди, наказывая, обвиняя, пока все не становится злобным бесконечным воем в моей голове, выворачивая меня.
— Кори? — мужской голос. — Ты меня слышишь?
Я моргаю, и мир проступает.
Я в Эребусе, сижу на одеялах. Мужчина — нет, Гермес — смотрит на меня с тенью в ореховых глазах. Я не видела его с прибытия на пляж, сколько бы недель назад это ни было. Его кожа похожа на лунный свет в сиянии свечи в нише. Кто-то зажег ее.
— Привет, — говорит он. — С возвращением.
Я хмуро смотрю на него, пытаясь вспомнить, как попала сюда, но ничего не приходит, только то, что я видела, от чего пыталась отвернуться. Желудок сжимается, меня тошнит.
За ним Фурии движутся ко мне, тянутся, желают коснуться. Они снова выглядят, как раньше, красивые и спокойные, но я отшатываюсь от них, желчь подступает.
Гермес окидывает меня оценивающим взглядом, потом поворачивается к Фуриям.
— Может, я могу побыть с ней наедине, объяснить?
Я не вижу его лицо, но то, что на нем, заставляет их тихо посоветоваться, поглядывая на меня и друг на друга.
Мегера смотрит на него.
— Без уловок, Гонец.
— Клянусь честью.
— Мы вернемся.
Я дрожу под весом ее слов, и Алекто печально улыбается мне, но я гляжу на нее, и Мегера берет ее за руку, уводит. Я смотрю, как они улетают из Эребуса, оставляя меня одну с Гермесом.
— Я бы спросил, в порядке ли ты, но, будь так, я бы не был тут, — говорит Гермес, его голос бодрый. — Ты напугала их.
Я смотрю на него, губы изогнуты от отвращения. Я напугала их?
— Я мог сказать им, что ты не была готова, — продолжает он спокойно, будто мы сидели бок о бок на остановке автобуса, и он обсуждал погоду или счет в спорте. — Но для этого нужно было бы кому-то поговорить со мной о происходящем, — он смотрит на меня краем глаза.
— Что со мной произошло? — спрашиваю я, слова царапают горло. Мой голос хрипит, как двигатель старой машины.
— Ты упала в обморок.
— Как долго я была без сознания?
Он смотрит на меня.
— Какое-то время.
— Как долго?
— Поверь, тебе лучше не знать сейчас. У тебя хватает проблем.
Мне не нравится, как это звучит.
— Почему ты тут?
— Вариантов было мало, и, похоже, я был предпочтительнее, — говорит он.
— Вернуть меня домой? — говорю я.
— Отвести тебя к тому, в чьем ты царстве.
Аид.
— Почему… — я умолкаю. Есть много вариантов окончания вопроса, но я вряд ли хочу ответы.
Гермес печально улыбается.
— Мне жаль, что это происходит.
— Если бы ты помог мне на пляже, так не было бы. Я была бы в безопасности дома, в своем мире. Если бы ты не трогал меня в нашу первую встречу…
— Я не знал тогда, где ты была. Я думал, ты была просто смертной, которая увидела то, что не должна. Я делал, что мне сказали. Это не мой мир. Я не могу вмешиваться, не вызвав много проблем. Ты знаешь, кто я?
— Божество? — говорю я с презрением.
— Да, — он смеется. — А еще я — психопомп, — он смотрит мне в глаза. — Я — одно из нескольких созданий, которое может двигаться между миром живых и мертвых. Это важное положение, и я не хочу его потерять. Однажды ты поймешь, почему.
Я сильно сомневаюсь в этом.
— Зачем они это делают? Хлещут их, — спрашиваю я, когда молчание затягивается.
Гермес медленно выдыхает.
— Они обязаны карать теней, которые не приходят в Пританей принять наказание. Они — справедливая добыча, если пытаются избежать этого.
Я содрогаюсь. Справедливая добыча.
— Никто не заслуживает пыток. Это бесчеловечно.
— Мы — не люди, — говорит Гермес. — По определению. И это не ранит их. Не физически. У них нет тел, Кори. Они не ощущают настоящую боль.
— Тогда все хорошо, — говорю я.
И начинаю плакать.
Я опускаю голову к коленям, обвиваю их руками. Сильная рука обвивает меня, и я оказываюсь у груди статуи, но с теплой кожей.
Он не трет мою спину, раздражая, не говорит «тише» или «все будет хорошо», и я ценю это, потому что не будет хорошо. Он просто держит меня, пока я плачу, соленая вода течет из меня, словно я — Коцит. Я представляю, как слезы льются по моему лицу, создают реку печали, затапливают Эребус, пока у меня не останутся только сухие всхлипы.
— Кори? — напряженно говорит Гермес.
Я мотаю головой, не могу выпрямиться и принять то, в каком я бардаке.
— Кори? — говорит он настойчивее, толкая меня. — Что это?
Я смотрю на него смущенно, но он смотрит на угол моей ниши, и я гляжу туда, мой рот раскрывается при виде того, на что он смотрит.
Из каменного пола растет зеленый побег с двумя крохотными листиками.
19
СЕМЯДОЛЯ
Я подползаю к побегу, забыв о слезах, обо всем.
Первым я вырастила помидор. Я не помню его, мне было шесть, но папа любит рассказывать историю каждый год, когда я собираю первые помидоры. Это традиция: мы едим мои помидоры и хлеб, испеченный Мерри, с моцареллой, привезенной папой, и он рассказывает, как семена были из тех, что
