Родители, по-видимому, собственных яиц не узнают, а узнают только то место, где они их положили. Опыты показали, что если яйцо отодвинуть в сторону на шесть дюймов, то птица к нему не вернется, но если поднять его на шесте на высоту до трех футов, она будет продолжать оберегать его.
Вновь вылупившаяся крачка, похожая на пушистого коричневого цыпленка, лежала на песке у наших ног. Когда Сюзи протянула к ней ручку, чтобы осмотреть ее, она, испугавшись, побежала по песку, хлопая обрубками своих крылышек.
Маленькая крачка подошла к другой птице, которая защищала своей тенью яйцо. Взрослая птица безжалостно напала на птенца и отогнала его. Птенец побрел дальше, изнемогая от жары, обжигаемый палящим, солнцем. Маленькая крачка отчаянным писком звала мать, но все другие взрослые птицы клевали ее, когда она проходила мимо них. Хотя птенец отошел всего на какой-нибудь ярд от своего гнезда, он, казалось, безнадежно заблудился. Мы взяли его в руки и положили на то место, откуда он ушел. Мать к этому времени вернулась, и птенец забился в прохладу ее тени.
Высоко над фортом десятки больших крачек — этих черных фрегатов небес — парили в восходящих потоках пассата. Птицы всегда внушали человеку мечту о полетах, а черная крачка — этот замечательный мастер парения — вдохновила создателя немецкого самолета Фоккера спроектировать тот самолет, на котором летал асс Рихтхофен в первую мировую войну. Создатели самолетов, начиная с Леонардо да Винчи, изучали принципы полета, наблюдая колонии птиц, где еще непуганые обитатели не обращают внимания на нарушителей их покоя и раскрывают все секреты своей аэродинамики. Нам казалось, что мы ощущаем сбегающий с птиц поток воздуха, когда они проносились мимо наших лиц. Их раздвоенные хвосты — гибкие рули; в полете птицы прижимают ноги к туловищу, убирая их, как шасси современного самолета. Одна черная крачка пролетела на таком близком расстоянии от нас, что мы могли наблюдать, как она своими чувствительными крыльями, подобно оперенным рукам, балансировала в полете, как бы нащупывая опору в бризе. Затем птица села на песок, присоединившись к тысячам других черных крачек. Эти птицы, одетые в черные фраки с белой грудью — манишкой, как бы занимали бельэтаж оперного театра, а бакланы, устраивавшие свои гнезда выше, в мангровых рощах, на балконе театра, были одеты в самые обычные коричневые костюмы.
Оперное хоровое пение крачек никогда не прекращается. На этих песчаных косах под жгучим тропическим солнцем резкие крики крачек раздаются вот уже сотни, а возможно, и тысячи лет.
Бесконечное хлопанье крыльев и вечно молодая, уходящая в века пронзительная песнь этих древних птиц превращали красные руины форта Джефферсон в анахронизм, странный и чуждый омытой волнами песчаной косе.
XII
Ночной лов
Когда сети судов, промышляющих креветок в районе островов Тортуга, вытаскивались из воды, они походили на рождественские чулки с подарками. В них оказывались морские черепахи, редкие раковины, пилы-рыбы, акулы и даже иногда пятнистые скаты. Ночной улов всегда вызывал у нас живой интерес.
Мы взошли на борт семидесятифутового траулера «Амазонка», окрашенного в черный цвет. Это был один из десятка стойких мореходных траулеров с дизельным двигателем, которые обычно стояли на якоре между Буш Ки и фортом. Гостеприимный старый шкипер проводил нас на судно и показал трюмы, наполненные полупрозрачными, длиной с палец, золотыми креветками, аккуратно переложенными драгоценным льдом. Тяжелые сети висели на мачтах. С гафеля свисала подвешенная на цепь семифутовая вест-индская акула.
Именно вест-индская акула, пойманная в 1949 году, привела к открытию гнездилищ тортугасских креветок. Никто и не подозревал о наличии там креветок, пока Феликс и Джон Сальвадоры из города Сент-Огастин не поймали вест-индскую акулу и, вскрыв ее брюхо, не обнаружили там креветок огромных размеров.
В течение многих недель братья Сальвадор вели траление на различных глубинах, тщетно ища место, где водились креветки, в существовании которого они нисколько не сомневались. Они уже почти отчаялись найти его, когда им пришла в голову мысль устроить ночной лов. При первой же попытке они подняли сеть с 500 фунтами креветок стоимостью почти в 200 долларов. Это был новый и крупный подвиг золотисто-розовых креветок, которые в отличие от других лежат под илом в течение всего дня, а ночью вылезают из своего убежища в поисках пищи и попадаются в сети.
Братьям Сальвадор так и не удалось сохранить секрет своих феноменальных уловов. Вскоре он стал известен, и началась «золотая лихорадка». Спокойствие заброшенных островов Тортуга было нарушено целыми ордами рыбаков, не уступающих в алчности золотоискателям, наводнившим Калифорнию в 1849 году. Все они на этот раз искали живое розовое золото. Рыбачьи суда прибывали даже из таких отдаленных районов, как Нью-Джерси и Техас. В разгар «золотой лихорадки» их число доходило до полутора тысяч. Сюда приходили всякого рода суда. Многие из них были едва оснащены; ими управляли неумелые сухопутные люди, ничего не знавшие о кораблевождении. Морская пограничная служба сбивалась с ног от бесконечного числа сигналов о бедствии. Управление заповедника форта приходило в отчаяние, так как не было никаких сил обеспечить охрану птичьих яиц и самого форта от этого нашествия. Дело не ограничивалось беспорядками и нарушениями законности. Были случаи и кровопролития. Однажды ночью в промысловую сеть попало тело моряка. Оно оказалось зашитым в мешок, в который был положен груз свинца. По всем промысловым судам шепотом передавали: «Совершено убийство».
После удачного улова шкипер «Амазонки» находился в счастливом и щедром расположении духа. Он подарил Сюзи раковину, которую поймал в предыдущую ночь. Это была большая раковина желтовато-коричневого цвета, величиной с белую куропатку. Ее длина составляла семь с половиной дюймов; она была на два с четвертью дюйма длиннее максимального размера, указанного в нашем справочнике раковин. В сети попадались необычайные раковины в большом количестве. Вскоре рыбаки, промышлявшие креветками, распознали их ценность, и в продаже стали попадаться в большом количестве экземпляры раковин, которые ранее считались редкостью.
В сети, сохшей на солнце, оказался комок водорослей, в котором застрял золотистый, как от загара, морской конек. На палубе уже сохли до десятка таких коньков, два из них темно-красного цвета.
В море нет более странной рыбы, чем эти морские коньки, постоянно живущие в водорослях. По внешнему виду и по образу действий они похожи на что угодно, но только не на рыбу. Голова конька похожа на лошадиную; вечно работающие плавники, расположенные по обе стороны головы, можно принять за конские уши; гибкий и цепкий хвост похож на хобот слона; носик напоминает дудку Гаммельнского крысолова; глаза, похожие на стеклянные шарики, вращаются независимо друг от друга. И наконец самца можно счесть за самку, так как он носит икру и молодых коньков в сумке под хвостом.
