Заканчивая главу, можем снова взглянуть на богов, которые играли действительно важную роль в длительной истории римской сексуальной жизни. Возможно, стоит заметить, что среди многочисленных божеств, зародившихся на италийской почве или привезенных из-за границы, нет бога, представляющего гомосексуальность, аналогичного юному Эросу в Греции. Отсутствие подобного божества позволяет нам снова сделать вывод, что римляне никогда не идеализировали гомосексуализм, пусть этот феномен и был им известен с древнейших времен. Римские сексуальные божества неразрывно связаны с сексуальными функциями женщины и с любовью между мужчиной и женщиной.
Б) Философия
При попытке обрисовать римскую сексуальную жизнь во всех ее проявлениях, вероятно, будет уместно задаться вопросом, оказала ли влияние на ее развитие античная философия. Мы видим, например, насколько глубоко христианская мысль затронула сексуальную жизнь в Средние века, а в отношении строгих приверженцев католицизма это верно и по сей день. Как мы говорили во введении, характер римлян не располагал их к рефлексии. Римлянин был человек действия, а не мысли. Но я полагаю, что Шпенглер прав, когда говорит (в своем знаменитом «Закате Европы»): «Истинный римлянин был большим стоиком, чем любой грек – даже тот римлянин, который решительнее всего отрицал стоицизм». Не случайно римлян так привлекало это учение. Подробное описание воззрений стоиков выходит за рамки данной работы. Но мы все же вкратце обрисуем основные черты этого учения, насколько оно имело значение для римской мысли. Возможно, лучше всего понимал его сущность Шопенгауэр, который пишет («Мир как воля и представление», i, 16): «В целом этика стоицизма является примечательной и полезной попыткой воспользоваться величайшей привилегией человека – Разумом – для важного и достойного начинания: поднять человека над болью и тревогами, которым подчинена любая человеческая жизнь». В книге ii (глава 16) он продолжает: «Следовательно, мы можем рассматривать стоицизм как духовную гигиену; соответственно, так же, как мы закаляем свои тела против ветра и непогоды умеренностью и упражнениями, мы должны закалять души против несчастий, страхов, потерь, несправедливостей, злобы, предательства, гордыни и человеческой глупости». Другой автор говорит, что это учение выражает самую душу римлян.
Стоицизм, очевидно, основан на идее, что мир – единство, в котором неразрывно связаны все его отдельные части и явления и что каждый из нас занимает необходимое место в этом единстве, получает роль, которую мы должны сыграть, не заботясь об удовлетворении личных желаний. Все излишества, такие, как богатство, процветание, удобства и даже радости и печали, не в силах лишить нас внутренней свободы – если мы только будем правильно пользоваться своим разумом, оставаться сами себе хозяевами, прилагать всю свою волю к гармонизации с неизбежным ходом событий и признать, что внешний мир никогда не будет приспосабливаться к нам. Идеал стоиков – Мудрец, которого ничто не в силах потревожить, который сохраняет холодный разум перед лицом любого события: как крайнего счастья, так и крайнего несчастья.
Nil admirari («Никогда не изумляйся»), – говорит Гораций, и, еще более прозрачно, – si fractus illabatur orbis, impauidum ferient ruinae («Если Вселенная разрушится и погибнет, он будет безмятежно стоять среди падающих на него обломков»). Стоицизм учит мужественной твердости воли и перед лицом боли, и перед лицом жизненных соблазнов. Какая другая философия была бы более подходящей для римского мировоззрения? И все же наиболее зрелые римские души сторонились ее, когда она впервые была представлена им двумя греческими философами.
Плутарх пишет в биографии Катона (22): «Катон был уже стариком, когда в Рим прибыли афинские послы – платоник Карнеад и стоик Диоген – хлопотать об отмене штрафа в пятьсот талантов, к которому заочно присудили афинский народ сикионяне по жалобе граждан Оропа. Сразу же к ним потянулись самые образованные молодые люди, которые с восхищением внимали каждому их слову. Наибольшим влиянием пользовался Карнеад: неотразимая сила его речей и не уступающая ей молва об этой силе привлекали влиятельных и стремившихся к знаниям слушателей, и его слава разнеслась по всему городу. Пошли упорные слухи, будто некий грек, муж исключительного дарования, каким-то чудом покоряющий и пленяющий всех и вся, пробудил в молодежи такую горячую любовь, что, забыв обо всех прочих занятиях и удовольствиях, она бредит только философией. Римлянам это пришлось по душе, и они с удовольствием глядели на то, как их сыновья приобщаются к греческому образованию и проводят время с людьми столь высоко почитаемыми. Но Катон с самого начала был недоволен страстью к умозрениям, проникающей в Рим, опасаясь, как бы юноши, обратив в эту сторону свои честолюбивые замыслы, не стали предпочитать славу речей славе воинских подвигов…» «Он хотел опорочить Грецию в глазах своего сына и, злоупотребляя правами старости, дерзко возвещал и предсказывал, что римляне, заразившись греческой ученостью, погубят свое могущество»[61]. В итоге в 150 году Сенат издал указ, изгоняющий из Рима всех иноземных философов и риторов. Но это не смогло остановить ход событий. Мы знаем, что большой интерес к стоикам проявляли, среди прочих, Цицерон и Гораций; а самые типичные представители позднего стоицизма – три знаменитых римлянина: Сенека, Эпиктет и Марк Аврелий.
Для таких римлян, как Катон Старший, конечно, было непостижимо, чтобы человек тратил силы разума на размышления о жизни. Они не видели проблем в жизни. Они не рассуждали – они действовали. Они работали на земле, они были солдатами и политиками. Они жили, уже говорили мы, так, как им приказывали сильные инстинкты. Что могло заставить их размышлять о жизни и счастье?
Однако весьма существенно, что поздних римлян особенно привлекало именно это учение, так как оно старалось не решать теоретические проблемы, а скорее найти способ, посредством которого люди могут преодолеть жизненные трудности, не теряя гордости и не жертвуя своей внутренней свободой. Весьма справедливо будет сказать, что римляне эпохи империи применяли стоицизм в практической жизни. Этот процесс описан в виде дневника в знаменитых «Размышлениях» Марка Аврелия. И мы знаем, что многие менее знаменитые римляне времен империи заканчивали свою жизнь в соответствии со стоической идеей героизма.
Но учение стоиков, особенно в своей римской форме, содержало и другие элементы. Старые стоики учили, что людей следует оценивать не только по их национальности, но и по их добродетелям и порокам. Поэтому фундаментальный принцип стоицизма гласит, что все национальные границы – «неестественные»: весь мир является единым социальным организмом, в котором все люди должны помогать друг другу. Но тут же подчеркивалось, что эта помощь является обязательной не из-за каких-либо чувств симпатии, а вследствие того факта, что все люди – члены одного гигантского организма.
Этот космополитизм, проповедовавшийся поздними стоиками, сильно напоминает христианскую доктрину всеобщего братства – он даже проповедует любовь к своим врагам. Мы не можем здесь обсуждать, произошло ли христианство от стоицизма (как утверждают некоторые современные ученые), или же учение Нового Завета, хотя и похожее на стоические доктрины, покоится на более глубоком основании. Так или иначе, филантропические теории стоиков не пытались укрепить идеал римского господства над миром, и они не могли проникнуть в Римскую державу, пока та по собственной воле не отказалась от политики завоеваний и превратилась в интернациональную космополитическую империю, основанную на вечном, как казалось тогда, мире.
Взгляды стоиков, возможно, наилучшим образом отражаются в сочинениях Сенеки. Его письма и трактаты полны сентенций, словно бы позаимствованных из Нового Завета. «Ценность всех добродетелей – в них самих.
В добродетелях упражняются не ради награды: прибыль от правильного поступка в том, что он совершен» («Письма к Луцилию», 81, 19). И еще: «Как приятно, как дорого бывает, если оказавший благодеяние не допустил принести ему благодарность, если он, давая, уже забыл о том, что дал!» («О благодеяниях», ii, 6, 2). Также: «Помни о добром, принося жертву богам. Из нее не выйдет ничего хорошего, если совершать ее без добра в сердце» («О благодеяниях», vii, 29, 1). Еще: «Бога чтит тот, кто его познал… богу не нужны прислужники. Почему? Да потому, что он сам служит роду человеческому, везде и всякому готовый помочь» («Письма к Луцилию», 95, 47). Конечно, мы не должны забывать, что бог стоиков – не тот «любящий отец всех людей», каким он появляется в Новом Завете, а более безличное существо, почти пантеистическая божественность. Сенека говорит и следующее: «Природа, из одного и того же нас сотворившая и к одному предназначившая, родила нас братьями. Она вложила в нас взаимную любовь, сделала нас общительными, она установила, что правильно и справедливо, и по ее установлению несчастнее приносящий зло, чем претерпевающий, по ее велению должна быть протянута рука помощи» («Письма к Луцилию», 95, 52).
