– Знаешь, я был сильно пьян тогда и почти ничего не помню из того, что было.
– Молодец, умеешь выкрутиться! О, черт! Чего ты пришел, Роджер?
– Дело очень запутанное и не терпит отлагательства, иначе я не осмелился бы обратиться к тебе. Мне нужен ключ от вашей квартиры в Нью-Йорке.
Она отвела глаза и обронила:
– Ого!
Он надолго замолчал. Потом сказал:
– У меня мало…
– О, времени у нас предостаточно. – В кухне раздался грохот, сопровождаемый ругательствами. – Понимаешь, о чем я?… Мне следовало бы сделать все, чтобы защитить подругу по несчастью, но ты знаешь, что я не могу отказать тебе, сукин ты сын. Как я буду смотреть самой себе в глаза? Ладно, дам тебе ключ, когда будешь уходить, что, как я думаю, случится очень скоро. Адрес на брелоке. Ох, какой ты все-таки подонок!
– Знаю. – Роджер притворился, что ему очень стыдно. – Но уже поздно меняться.
Больше они не проронили ни слова, пока из кухни не появился Эткинс и не протянул Роджеру стакан с чем-то густым и желтовато-коричневым.
– Больше, чем еда, – сказал он, – выпивка! – и рассмеялся.
Подняв стакан, Роджер мысленно поздравил себя с тем, что внезапная вспышка озарения не дала ему проговориться об истинной причине, по которой ему потребовался ключ. Понять тот парадокс, что женщина способна пойти на жертву и содействовать неверному любовнику, лишь бы не создавать препятствий для другой, которая в определенном смысле становится ее соперницей, – не значит ли это понять женскую природу вообще?
Глава 15
Роджер приложил ухо к двери и прислушался. Тишина. Свет из-под двери тоже не пробивался. Все складывалось, может быть, даже чересчур удачно. И дело не в том, что ни швейцар в вестибюле, ни лифтер не поинтересовались, к кому он пришел. Как бы то ни было, пока ему везло. Выйдя из метро, он еще долго болтался на улице, раздумывая, позвонить или нет по телефону, чтобы узнать, есть ли кто в квартире. Потом сообразил: даже если он сразу бросит трубку, услышав голос Мечера или Элен (что было маловероятно, учитывая его теперешнее настроение), он не сможет воспользоваться моментом внезапности. Да к тому же они просто могли не подойти к телефону. Последнее соображение успокоило его сомнения относительно того, что он не попросил Молли ничего не говорить Строду. Подспудное ощущение, что отношения Эткинсов исключают возможность запрета Строду звонить в нью-йоркскую квартиру, не заменяла уверенности в том, что Строд не такой человек, который, если это сделать, способен помчаться в Нью-Йорк ради того лишь, чтобы предотвратить или хотя бы смягчить отвратительную сцену. Роджер снова прислушался. По-прежнему тишина. Или их нет, или они спят. Он повернул ключ в замке и вошел, стараясь не производить шума.
Прежде всего он почувствовал застарелый запах пыли и золы в камине. Вся мебель была сдвинута в угол, подальше от воздействия дневного света. Как ни старался он ступать осторожней, пол под ним скрипел, как расшатанный плот. Громко чертыхнувшись, он стал шарить по стенам, пока не вспыхнула старая медная люстра – при свете у него хотя бы была возможность, если бы он застал врасплох преступную пару, уговорить их выслушать его, прежде чем они бросятся бежать, или потеряют сознание, или уж на что они там способны. Он исследовал всю квартиру. Зашел в маленькую спальню для гостей, которой давно никто не пользовался, в кухню и большую хозяйскую спальню с очень дорогой кроватью со следами недавнего пребывания двоих, судя по полке в ванной, человек. Но были ли это те, кого он искал?
Роджер попытался вспомнить, видел ли он на Элен какие-нибудь из этих вещей – серьги, хлопчатая блузка в полоску, замшевая юбка, – которые, похоже, принадлежали женщине, побывавшей здесь, но ничего не получилось. Обычно у него не было времени заниматься подобными пустяками, к тому же он полагал, что это больше подходит гомосексуалистам, но сейчас такая способность безусловно пришлась бы кстати. Он почесал кончик своего короткого толстого носа. Было бы более чем неприятно столкнуться с кем-нибудь из других знакомых Строда: борцом из Милуоки с женой или членом законодательного собрания штата Нью-Йорк с подружкой. Он вышел из ванной и в раздражении побрел по квартире. Но тут, за дверью ванной комнаты, он обнаружил нечто, что совершенно определенно ему уже доводилось видеть на прошлой неделе: домашний халатик в бледно-голубую полоску. Он догадался посмотреть фабричную марку под воротом и увидел надпись на датском: «Модная одежда Лундквиста. Копенгаген». Удивительно все-таки, что значит быть уверенным. У Роджера даже перехватило дыхание.
Так, что теперь? Уже одиннадцать сорок. Скоро они должны вернуться. Но с другой стороны, эти двое, известные тем, что поступают всегда не так, как от них ожидают, в последнюю неделю словно забыли о своей привычке. Мечер и Элен вполне могут вернуться и в два сорок ночи. Или в четыре сорок утра. Роджер был уверен, что уж он-то, представься ему возможность всю ночь провести с Элен, вернулся бы с ней откуда бы ни было в восемь сорок вечера. А то и в шесть сорок. Но Мечер – иной человек. Очень даже возможно, что ему было бы интересно спать с Элен лишь в буквальном смысле, и он бы только покачал головой и рассмеялся, узнав, что Роджер имеет в виду совсем другое. Возможно, но вряд ли вероятно.
Роджер решил, что в таком, как сейчас, состоянии ему лучше будет не дожидаться часа два или три в квартире, а попытаться как-то поднять себе настроение. Первым делом он обшарил квартиру в поисках спиртного. Обнаружил немного виски, примерно тройную порцию, и выпил не глядя. Потом нашел сухой вермут, которого было чуть больше, чем виски, и, бегло взглянув на этикетку, отправил следом. Нашел еще примерно треть бутылки калифорнийского розового, которое выпил только после тщательного изучения. Покончив с этим, посмотрел на часы. Одиннадцать пятьдесят.
Когда он на кухне шарил по полкам, на глаза ему попались какие-то продукты, не вызвавшие в нем ответного чувства. Кстати, а обедал ли он сегодня? Задайся он подобным вопросом в любое другое время, это означало бы, что ему недолго осталось до умопомешательства. Нет, не обедал. Он вернулся на кухню, отрезал хлеба и налил стакан молока. Хлеб вкусом напоминал крошащийся картон, молоко – тоже картон, только жидкий. Одиннадцать пятьдесят три.
Он обследовал входную дверь, ища засов или какую-нибудь задвижку, чтобы никто не мог войти, воспользовавшись ключом. Но ничего не нашел. Удостоверившись, что ключ Молли при нем, он вышел из дому. Постояв несколько минут на улице, он дошел до перекрестка, увидел такси и махнул водителю.
– Где-нибудь в этом городе играют в такое время джаз?
– Да небось. Можно и так сказать.
– Отвезите меня туда, где они играют.
На бешеной скорости они доехали до Бродвея и остановились перед тем, что здесь называлось «шатер». Две негритянки в окошке у входа сказали, что вход стоит доллар восемьдесят. Он объяснил, что хочет только посмотреть, не здесь ли его друзья, что он не собирается слушать музыку. На что ему сказали, что, пожалуйста, мол, посмотреть так посмотреть, пусть только заплатит доллар восемьдесят. В ответ он сказал, что это вымогательство, он и так пройдет, плевать ему на них. Тогда откуда-то немедленно возникли два самых огромных и самых мускулистых типа, каких ему когда-либо доводилось видеть, оба негры, и уставились на него. Он протянул доллар восемьдесят, вошел внутрь и окунулся в немыслимые и жуткие звуки, несшиеся из глубины заведения. Когда он шагнул в главный зал, звуки стали совсем оглушительными и словно бы осязаемыми, как затянувшаяся взрывная волна.
Зал был набит битком: несколько сот человек разного цвета кожи стояли и сидели вплотную друг к другу. Кроме того, было очень темно. Скоро Роджер понял, что в такой обстановке будет очень сложно отыскать Мечера и Элен даже при помощи шестого чувства, если он вообще не лишится чувств. Но попытку оживить свои чувства он все-таки предпринял, став протискиваться сквозь толпу к стойке, тянувшейся вдоль левой стены. К тому времени как он добрался до бара, грохот смолк, раздались аплодисменты и маленький негр с визгливым голосом, чудовищно усиленным динамиками, обратился к публике с длинной речью, явно намереваясь представить следующий номер программы. Роджер заказал три большие порции виски, слил в один стакан, добавил воды и приготовился сделать первый глоток. Верзила-негр в оливково-зеленом костюме, застегнутом на все три пуговицы, внимательно наблюдал, как Роджер проделывал все это. Потом обратил к нему свои темные очки (что он, интересно, мог видеть сквозь них?), приветливо улыбнулся и произнес нечто на таком чудовищно-исковерканном сленге, что Роджер только в недоумении взглянул на него.
– Простите, что вы сказали?
Сосед с другого боку, негр пониже ростом, но черней первого, оглянулся на слова Роджера. Строгий костюм цвета серого угля придавал ему вид человека солидного, стоящего на более высокой ступени социальной лестницы, нежели те белые, которые о чем-то спорили за ближними столиками. Окинув Роджера взглядом, он снисходительно перевел, что сказал первый, на не менее, если не более, ошарашивающий сленг.
