ним её, еле слышно, прошептала я.
Витражи, которыми были украшены окна помещения, были мне не знакомы. На алтаре перед Шаале я увидела выбитые в камне слова на неведомом языке. Подойдя ближе, я вгляделась в фразы, накрытые слоем пыли.
«Terra la — vi, talek ra — te» — это были слова не шеррувимского языка. Но чем дольше я в них вглядывалась, тем отчетливее видела фразу на родном наречии.
«Ты — его искушение, а он — твоя погибель».
Я отшатнулась от алтаря, стоило мне прочесть эту надпись. Потёрла глаза и вновь увидела обычную фразу на незнакомом мне языке. Переведя взгляд на Шаяна, я увидела, как баргат зажигал свечу, явно не заметив того, что произошло со мной.
Замотав головой, я попыталась выкинуть из головы это странное явление. И мне это удалось, когда я заметила открывшуюся моему взору стену септы.
«О великий бог…» — неожиданно услышала я в своей голове голос Руны. Кажется, она снова подсматривала за мной, но сейчас у меня не было настроя выяснять этот нюанс.
Меня полностью захватило увиденное. Да так, что выбило из головы все мысли.
На каменной стене были десятки портретов. Мужчин, женщин. Детей. И последних было так… много.
Я буквально ощущала энергетику, идущую от каждого портрета. Печаль и скорбь шли от них. На этих рисунках, нарисованных умелым художником в цвете, проступала застывшее в вечности мгновение жизни. Казалось, ещё чуть-чуть, и все эти дети и женщины улыбнутся или повернут к тебе головы…
Реалистичность каждого портрета пугала.
У меня перехватило дыхание. Я не могла сдвинуться с места, хотя даже не знала всех этих людей. Но боль от их потери у оставшихся в живых родственников чувствовалась здесь так же сильно, будто была моей собственной.
Шаян между тем зажёг потухшие свечи у портретов сурового мужчины с бородой, красивой женщины с тёмными волосами, молодого мужчины и мальчика восьми лет. Взгляд Шаяна был отсутствующим.
«Я не знала, что всё это правда… я была тогда слишком далеко,» — вновь послышался в моих мыслях голос Руны. Я не знала, что она имела в виду, и в этот момент разбираться не хотела, как завороженная рассматривая портреты на стенах.
Вдруг мой взгляд наткнулся на изображение девушки с белоснежными волосами и льдистыми глазами. У неё на шее был амулет из гранённого камня с двумя бусинами. Подобный я уже видела. Только на шее знакомого мне мужчины.
…— Я понимаю твою боль. И ни за что бы не хотел разделить подобного со своей младшей сестрой…
— У тебя есть сестра?
— Была…
Тот разговор с Алакаем сразу всплыл в моей памяти. Я знала, что сейчас смотрела на его сестру. Её безупречная красота вызывали восхищение. Как же она была прекрасна…
У многих портретов горели свечи, но возле некоторых потухли.
Шаян застыл возле изображения мальчика, очень похожего на него. Баргат смотрел на своего младшего брата — в этом у меня не было никаких сомнений. Пустота в большой фигуре Шаяна пугала. Мне одновременно хотелось и подойти к нему и обнять, и встать рядом сказать хоть что-то.
Но ничего из этого я так и не сделала.
Появившиеся в голове мысли были тяжёлыми. Все, кто был изображён на этих портретах, погибли. По почему? Что произошло?
Во рту появилась горечь, а в груди — пустота.
Я не знала этих людей, не знала Шаяна. Но разделяла его горе, и горе Алакая.
Выходит, эта септа была для тех, кто потерял своих близких из-за какой-то трагедии. И в их числе была семья Шаяна.
— Ты напоминаешь мне о нём, — неожиданно и тихо произнёс Шаян, когда я всё-таки решилась подойти к нему ближе. Я не смогла поднять взгляд на лицо баргата, чьи глаза сейчас еле-еле мерцали, словно тлеющие угли. Поэтому всмотрелась в лицо женщины, чей портрет висел на стене рядом со статным мужчиной.
У неё были глаза Шаяна и мягкая улыбка. Его… мама?
Переведя взгляд на брата баргата, я уловила в нём те же непоседливые черты, что видела в Ромусе. Но ничего, чтобы напоминало бы обо мне. Что Шаян имел в виду, сказав, что я напоминаю ему о его брате?
Меня настолько выбила из колеи эта ситуация, что я окончательно запуталась. И знала, что не должна была здесь находиться. Но стояла рядом с ним, узнавая о баргате то, что вряд ли знал кто-либо из кадетов.
Видя и чувствуя его скорбь. И скорбя вместе с ним.
— Он тоже не мог нормально читать тексты на старом наречии, — пояснил Шаян, не требуя от меня каких-либо слов.
Эта фраза заставила меня горько усмехнуться. Да, в этом мы точно похожи.
Шаян развернулся ко мне, в свете одних лишь свечей нависая надо мной огромной тенью. Его глаза засияли так же ярко, как пламя десятка свечей на стене.
В них я прочла, что он не должен был меня сюда приводить. Но привёл.
— Ты многое меняешь, шерравет, — тихо, одними губами произнёс Шаян. — Ты будто пламя — яркое, неуправляемое, своевольное. Но даже пламя можно потушить.
Я сглотнула, не имея сил противиться тому, чтобы отвести свой взгляд от его губ. А между тем Шаян продолжил:
— Обучение, которому ты так противишься, поможет тебе продолжать гореть. Хотя я знаю, что ты пришла в академию не ради этого, а ради своего брата… и понимаю твоё рвение в этом. Я сам потерял брата и никогда себе этого не прощу, — я услышала, как на мгновение дрогнул голос этого сурового воина. И это был худший звук в мире, который я когда-либо слышала.
Будто еле слышный треск самой души.
Сейчас маска баргата медленно съехала, обнажая его суть. И я была поражена тому, что больше не ощущала перед ним страха. Я не боялась его, хотя и знала, что, если ему отдадут приказ, он свернёт мне шею голыми руками.
Мои глаза смотрели в часть его тёмной души, что я увидела под сводом септы. Шаян Фархад, ставший худшим из своих кошмаров, жил с грузом на душе, умело его пряча за маской палача. Потому что обычно после трагедии такие люди, как он, ожесточаются до самых беспощадных карателей, которым больше нечего терять. А у Шаяна больше не было якоря.
Он приблизился ко мне вплотную, явно удивлённый моей реакцией и тому, что я не отшатнулась от него. Хотя в полумраке, разгоняемым лишь свечами, он смотрелся огромным диким зверем, готовым впиться в глотку.
— Но мне не понять другое:
