Скворцов выдохнул, словно поставил точку.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
До отправления поезда Москва — Берлин оставалось двадцать две минуты.
Вдоль состава у распахнутых дверей вагонов чинно стояли проводницы в фирменных черных костюмах. Они с достоинством ожидали пассажиров.
Дмитрий Николаевич и Елена вошли в купе.
Крахмальной белизной сверкнула салфетка, покрывавшая столик, и сразу чем-то напомнила операционную.
Мысли мгновенно увели его в неведомую немецкую больницу, и он увидел себя там, перед стеклянной дверью, на которой нарисованы три красных круга. Они пламенели, как огонек светофора, запрещающий вход.
— О чем думаешь, Митя? — спросила Елена, заметив его остановившийся взгляд.
— Чушь всякая лезет в голову… Пойдем на воздух.
Они вышли из вагона и стали прохаживаться по платформе, где с каждой минутой становилось все суетливее.
— Ты почаще звони! Нет, лучше сообщи телефон в гостинице. Я сама буду вызывать. Ладно, Митя?
— Хорошо. Интересно, кто со мной в купе поедет?
— Какая разница?
— А вдруг — прекрасная дама?
— От души желаю тебе такой спутницы.
— Вот как! Раньше, Леночка, ты все-таки ревновала.
— Значит, поумнела, Митя. К старости поумнела.
Прибежал чуть запоздавший Останин. Он был в приподнятом настроении.
— С удовольствием бы сам прокатился! — сказал он. — Когда попадаю на вокзал в роли провожающего, завидки берут!
— Скоро угомонишься, бродяга? — Елена по-детски радовалась веселой болтовне.
Останин передал Ярцеву бутылку коньяка, посоветовав опустошить посуду с немецкими коллегами и непременно передать им, что непутевый друг загадал на этот сувенир. Потом с ухмылкой вспомнил о покупке ваксы — чтобы солнце играло в его начищенных штиблетах.
— И еще, Митя, — сказал Останин, — тебя станут спрашивать, в чем секрет твоего мастерства. На этот случай предлагаю байку. Был один капитан дальнего плавания. Каждый раз перед выходом в рейс он поднимался на капитанский мостик и заглядывал в какую-то бумажку. Как в молитвенник. Все знали про этот ритуал, но никто не ведал, что написано в бумажке. Капитан умер в одночасье. Решили узнать его секрет, вынули таинственный листок. Там было написано: «Впереди — нос, позади — корма». Вся капитанская премудрость. Воспользуйся.
* * *
Ушел поезд. Останин проводил Елену домой.
— Для меня не припас новостей? — спросила она по дороге. — Может, найдется пять строчек?
— Теперь мы уравнялись. Ты знаешь все. Пожалуй, даже больше. Ты рядом с ним.
— Как там все будет? — вздохнула Елена.
— По-моему, этот вопрос возник очень давно. Когда Митя приступил к первой операции. Ты слышишь меня, Лена? — Он почувствовал ее тревожную растерянность.
Елена молчала.
— Сколько раз с той поры он мысленно произносил слова: «Жизнь хирурга — непрерывный бой».
— Но… Ты только представь… Если… Ведь это же особый случай!
Останин прервал ее:
— В тот самый момент, когда Митя взял себя в руки и решил ехать в Берлин, случай утратил свою особенность. Он стал для него очередным боем… Почему ты не веришь? Разве профессор Ярцев может провести операцию ниже уровня своего мастерства?
— Только не стервенись, Андрей. Я готова к самому худшему.
— Вот! Вот! — воскликнул Останин. — Уже приготовилась к худшему! Если Митя не будет уверен в себе, он не переступит порога операционной!
— Но это будет поражением.
— Не надо, Леночка, до схватки говорить о ее исходе! Неужели профессор Ярцев рискнет жизнью человека?
— Никогда, — почти шепотом произнесла Елена.
— Все! Круг замкнулся. Ответ найден! Один мужественный шаг дороже потока слов. Митя сделал этот шаг. Я говорю с тобой и чувствую, что все мои слова причиняют тебе боль. Но я не могу лгать. Я сам прохожу через горе. И если уж хочешь знать, то ставлю свое «друг» рядом с твоим «жена».
Елена не сразу оценила признание Останина. Что-то смутное пронеслось в ее сознании, кольнуло самолюбие и женскую гордость, но вдруг она с пронзительной ясностью обнаружила величие простого, будничного понятия — друг. Господи, подумала она, — а ведь мог Останин дрогнуть перед шквалом… Ведь мог? И она расплакалась от прилива чувств, благодарная Останину, который ничего не совершил, а только остался добрым человеком.
* * *
Марина еще не спала. Услышав щелчок замка, вскочила с постели и, накинув халатик, вошла в столовую.
— Проводила папу?
— Все хорошо.
— Почему так поздно?
— Останин уговорил пройтись.
— Хочешь спать?
— Нет.
— И мне не хочется.
Елена Сергеевна рассказала, как балагурил Останин, провожая отца.
А Марина, слушая, улавливала волнение матери и все хотела и не решалась спросить, не скрывает ли та что-нибудь, но промолчала, понимая, что услышит обычное, вроде «все нормально» или «тебе почудилось». И тогда вспомнила разговор с отцом.
— Однажды папа рассказывал, как во время операции ощутил усталость и потерял остроту восприятия. Тогда он отошел от столика и попросил стакан чая. Почти сорок минут он просидел в предоперационной комнате и пил чай. Я запомнила его слова: «В жизни наступает момент, когда следует разобраться, что к чему». Папа этот момент назвал: «Пора стакана чая». — Марина прижалась к плечу матери. — Мне кажется, что у папы сейчас пора стакана чая. Папка стал совсем другой… И дом наш, где бывало столько людей, опустел. Ну скажи, что это не так, что я ошиблась. Только скажи правду, мама!
Елена Сергеевна знала, что должна будет солгать и что это несправедливо. Дочь имеет право знать правду…
Надо было наконец ответить дочери. А как?
— Ты ведь знаешь папу… Все переживает в себе. Дело в том, что главврач в последнее время повел себя непорядочно. Папа критиковал методы его руководства. Вступился за хирурга Ручьеву, которую тот хотел снять с работы. В общем, отношения обострились. Освободить профессора Ярцева от работы главврач не может — не в его власти. Тогда он прибег к последнему шагу. Он сказал папе: «Вам лучше добровольно уйти из клиники». Вот до чего дошло.
— Что ответил папа?
— Подробностей не знаю. Только догадываюсь, что разговор был крутой. Папа решительно дал понять главврачу, что в его советах не нуждается и оставлять клинику не намерен.
— И я бы так поступила. Папа — достаточно известный хирург, уважаемый человек. Почему он должен терпеть самоуправство? Теперь представляю, как он переживает!
— Страшно другое. Все произошло накануне отъезда в Берлин. Сложная операция… Всякое может случиться…
— Надо бы отложить операцию!
— Нельзя.
— А ведь прав Максим! — вдруг воскликнула Марина. — Как-то мы говорили о жизни, и он сказал: «Самое гнусное преступление — это преступление без параграфа». Понимаешь, мама, оно же неподсудно. Нет статьи! По-моему, поступок главврача именно такой случай… Ну, сказал… Что тут недозволенного? А кто ответит за боль? Чем измерить страдание? Ты знаешь, мама, я пойду к нему и все ему выскажу!
Елена Сергеевна не ожидала такой решительности. Она испуганно посмотрела на дочь и, сдержав улыбку, сказала:
— Не надо. Успокойся. Уверена, что отец не одобрил бы такой поступок.
Марина упорствовала, все более горячась:
— Неужели честь отца могут защищать только чужие люди? А права дочери? Долг дочери? Сколько у нас твердят: отцы и дети! Разве это не самый подходящий случай ответить?
— Понимаю. Все понимаю… Только не надо без отца. Приедет, поговорим. А пока будем ждать, Мариночка. Ждать и надеяться.
Через четыре дня позвонил Дмитрий Николаевич. Сказал, что операция была чертовски трудной и что Грюнвальд — достойный коллега. А в общем, все хорошо, через неделю ждите домой.
Вернувшись в Москву, Дмитрий Николаевич в первый же день пришел в клинику. Был деловит, спокоен, сосредоточен. Сказал Лидии Петровне, что назначает обход. Привычно надел халат, помыл руки.
— Какие новости у нас?
— Особых нет. Писем много, лежат в папке. Вчера Лепешко звонил. Уехал домой.
— Отлично. А Белокуров как? Еще не летает?..
— Ручьева говорила, на будущей неделе выпишет.
— Тоже приятно. Скажите, что я посмотрю его.
Лидия Петровна отважилась, спросила:
— Как прошла операция?
— Знаете, — застеснялся Дмитрий Николаевич, — в моей практике случай редкий. Но совладал! Пришлось поразмышлять. Два стакана чая выхлебал!
— У вас это хорошая примета. Я принесу письма.
Неожиданно появился главврач. И еще от двери сказал:
— Приятно информирован. Все хорошо! Немцы довольны. Иначе и быть не могло. — Он приблизился к столу. — А тут у нас событие важное намечается. Звонили из министерства, просят выступить с докладом. Методологические проблемы современной офтальмологии. И я, знаете ли, рекомендовал в докладчики именно вас…
