Те двое отправились вместе… Не переставая размышлять о них, я миновал Яффские ворота и пошел по склону горы Злого Совещания. Холод пробирал меня до мозга костей, и с каждым шагом мне становилось все холоднее. На северных склонах гор лежали пласты снега, из–под которых извилистыми черными ручьями стекали потоки воды, напоминая выползающих из гнезд змей. Дорога медленно поднималась в гору, ветер хлестал прямо в лицо тысячью обледенелых капель. Я так замерз, что перестал ощущать пальцы на ногах. От напряженного смотрения вперед болела шея. Порой от ветра у меня перехватывало дыхание, тогда я весь съеживался и переставал думать. Но стоило ветру немного утихнуть, я вновь мысленно возвращался к тем двоим.
Наверняка, это было малоприятное путешествие для женщины, которая собиралась той же ночью родить. Не знаю, ехала ли Она на осле или по великой их бедности шла пешком, опираясь на руку своего спутника. «Неважно, шла Она или ехала, — размышлял я, — Она должна была владеть собой. Она умела владеть собой. Может быть, Мать великого Чудотворца и Сама обладала способностью творить чудеса? Правда, жители Назарета утверждают, что эта семья всегда вела жизнь самую что ни на есть обыденную…» Поначалу мне это казалось немыслимым, однако постепенно я понял. Ведь Пророк (мне трудно сказать о Нем «Мессия!») может выступить со своей миссией только будучи человеком зрелым, стало быть, он вынужден скрывать свое предназначение в детстве. Но ведь и тогда уже Он обладал силой, которой мог воспользоваться. Он, Который сегодня исцеляет, наверняка, в детстве не знал болезней. И Она, Его Мать, вряд ли испытала парализующий страх женщины, у которой начинаются первые схватки, и нет никакой надежды избежать их… Кто знает, возможно, Она не чувствовала на своих щеках хлещущих ударов ветра, и ног Ее не обжигало ледяное месиво, и Она не ощущала подступающих волнами болей? Страдание и бедность могли служить только внешней оболочкой, прикрывающей грядущую славу. Обгонявшим их людям вряд ли верилось в то, что эти путники, едва передвигающие ноги по размокшей дороге, сумеют засветло добраться до ближайшей деревни. Однако это не мешало им поспешать дальше, беспокоясь только о том, чтобы им самим хватило места на постоялом дворе. В самом ли деле Эта Женщина шла из последних сил? Нет, скорее всего нет! Должно быть, в Ней уже действовал источник Его силы. Она должна была знать, что не упадет на дороге, не ослабеет до времени, а сумеет добраться до того места, где суждено Ей родить. Впрочем, если Она и вправду была слаба, то ведь Она все равно осознавала, что Ей ничего не грозит! Разве может быть по–настоящему страшно, если знаешь, что все кончится хорошо?
Я достиг самой высокой точки дороги. Порывы ветра то и дело сбивали меня с ног. Тропинка начала постепенно спускаться: передо мной предстала обширная долина, теряющаяся вдали. Напротив нее, на выступающем из горной цепи плато, лежал Вифлеем. Городок притаился между скал, как осужденный между двумя стражниками. Как только дорога устремилась вниз, ветер стал стихать. Пошел снег, и воздух наполнился белыми хлопьями, летевшими медленно и тяжело, чтобы тут же растаять, едва соприкоснувшись с землей. До города я доплелся усталый, замерзший и голодный. Мной владела только одна мечта — быстрее оказаться у огня. У меня пропала всякая охота рыскать по чужим следам, и я почувствовал злость на самого себя. «Зачем я оторвался от работы, — ругал я себя мысленно, — от размышлений над Писанием, от сочинения агад? Вместо того, чтобы тратить время и силы на то, чтобы по такому холоду брести в город забытого прошлого, я бы лучше, сидя у огня, старался проникнуть в смысл сказанного Всевышним. Тем более, что для меня это задача первостепенной важности. Я почувствовал, что мой гнев обращается на Него, будто Он приказал мне идти в это ужасное промозглое утро в город, где Он появился на свет. „Если бы Он был Мессией, — стучало у меня в голове под низко надвинутым на лоб капюшоном, — Он облегчил бы путешествие всякому, кто вознамерился идти по Его следам. Что послужило бы дополнительным знаком того, что Он Мессия“».
Постоялый двор находился у самой дороги, и от него было еще порядком до первых строений местечка. Я вошел. Здесь было пусто, и все выглядело удручающе заурядно: огороженный полукруг двора, навесы по стенам; середина двора, предназначенная для вьючных животных, напоминала озерцо, в котором вода мешалась с грязью и навозом. Под навесом, на специально устроенном возвышении, огороженном циновками, горел костер, а рядом с ним сонно покачивался какой–то человек, по всей видимости, — хозяин. Завидев меня, он поспешно поднялся и обратился ко мне с учтивым приветствием:
— Всевышний да будет с Тобою… дорогой гость…
— Пусть Он всегда хранит тебя, — ответил я.
— Да будет дорога твоя благополучна.
— Да будет всегда дом твой дорог тебе.
— Да хранят тебя ангелы от разбойников и нечистых.
— Да будут твои закрома всегда полны.
Я уселся около огня и, наконец, ощутил благословенное тепло. Хозяин принес мне вина, хлеба, сыра и оливок; принялся сетовать на погоду, на римлян, на налоги. Я снял плащ. Увидев, что я фарисей, он стал величать меня «равви». С навеса стекала вода, но сейчас, когда я сидел у огня, меня больше не раздражал этот звук. Мое дурное настроение рассеялось, и я вдруг испытал удовлетворение от того, что я пришел сюда и, наконец–то, докопаюсь до правды.
— Послушай, — обратился я к хозяину, — давно ты владеешь этим постоялым двором?
Как я и предполагал, он принадлежал еще его отцу, а еще раньше — его деду.
— Слыхал ты что–нибудь о Иисусе из Назарета?
Он оживленно закивал головой.
— Конечно, слыхал, равви, — ответил он, — это пророк. Их было двое, но одного из них, Иоанна, тетрарх Антипа приказал убить.
— А правда ли, — произнес я неожиданно дрогнувшим голосом, — что этот Иисус родился здесь, в Вифлееме?
— Правда, — поспешно согласился он, — здесь у нас, на нашем дворе.
Я внимательно вгляделся в него: блестящие черные глаза, густая борода, спадающая до самой груди. Чувствовалось, что этот человек вырос в атмосфере постоялого двора, куда стекаются сплетни со всего света. Мне не пришлось его уговаривать: не дожидаясь дальнейших вопросов, он стал рассказывать. Много лет тому назад, когда его самого еще не было на свете, к ним на постоялый двор пришли двое странников. Дом был до отказа набит людьми, и некуда было поместить вновь прибывших. Поначалу отец Маргалоса (так звали теперешнего хозяина) не хотел даже пустить их вовнутрь. Но тут появились знаки, свидетельствующие о том, что вновь прибывшие обладают чудотворной силой: стены помещения вдруг раздвинулись — чтобы всем достало места; снег с дождем разом прекратились — и сделалось тепло, как в месяце Таммузе; над городком взошла удивительная звезда, хвостом указующая прямо на постоялый двор. Завидев это, пришельцев тотчас пустили и освободили для них лучшие места у огня. Каждый из гостей и хозяев стремился им услужить и выразить свое величайшее почтение. Женщина была беременна.
В ту же ночь Она родила Сына. Все женщины прислуживали Ей, купали и пеленали Ребенка. Он был красив, как ни один ребенок на свете. Едва родившись, Он уже умел говорить. Сразу было ясно, что на свет пришел великий Пророк. Мальчик рос не по дням, а по часам, как молодой побег шелковицы. Когда Ему исполнился год, Он умел больше, чем иной пятнадцатилетний. И беспрерывно творил чудеса. Заметив, что Его мать таскает воду из источника, что у подножья горы, Он ударил ногой по камню — и прямо из скалы прыснула вода. Обильный этот источник продолжал бить все то время, пока Его родители находились в Вифлееме. А когда они задумали возвращаться обратно в Галилею, Дитя тронуло рукой цепь, преграждающую двор, и от Его прикосновения из нее посыпались статиры и динарии. Его родители смогли купить целый караван ослов, чтобы с удобством вернуться на землю, откуда они пришли…
— И все ты врешь… — раздался чей–то голос.
Слушая рассказ хозяина, я и не заметил, как к нам приблизилась старуха с кувшином на плече. Под подоткнутым платьем виднелись ее сухонькие ноги с проступившими венами, по самую щиколотку забрызганные грязью.
— Врешь все, — снова повторила она строго, поджимая губы, вокруг которых тут же собралась сеть мелких морщинок.
— Ты зачем пришла сюда, мать? — недовольно проворчал Маргалос, однако прервал свой рассказ и отвернулся.
— Зачем пришла, зачем пришла, — ворчала старуха, — а ты не ври, а то все врешь, и врешь…
— Значит, все было не так, как твой сын рассказал? — спросил я, — а как же оно было?
Прежде мне никогда не доводилось разговаривать с простой амхааркой, но на сей раз любопытство пересилило. Женщина, видно, была удивлена тем, что я отозвался, потому что на некоторое время замолчала. Потом подошла ко мне ближе. Теперь она стояла прямо передо мной с кувшином на плече, как солдат перед командиром с поднятым на плечо копьем.
