Какъ это можетъ быть, Шарлотта — не чистая? Да, ну такъ что же, если и такъ? Она поцѣловала его, она его любитъ; развѣ она не сказала прямо, что она его любитъ? Зачѣмъ она сказала, что она не чистая, вѣдь не въ этомъ дѣло, разъ она его любитъ. Кто послѣ этого былъ чистъ? Вѣдь самъ же онъ не былъ чистъ, онъ былъ даже преступникомъ, обманщикомъ, и только завтра онъ будетъ въ состояніи заплатить по векселямъ…
Онъ смотритъ на деньги на столѣ,- большія кредитки лежатъ на своихъ прежнихъ мѣстахъ. Да, завтра же онъ обратится къ Шарлоттѣ со своей большой просьбой. Она — не чистая? Ахъ, во всякомъ случаѣ чище, чѣмъ онъ, чище, чѣмъ кто-либо; и онъ станетъ передъ ней на колѣни. Нѣтъ, — она любитъ его, она его поцѣловала.
Въ головѣ закружились воспоминанія, дикая радость охватила его, онъ продолжаетъ стоять среди комнаты. На ней было утреннее платье, это легкое платье, сквозь которое просвѣчивалъ корсетъ; руки были открыты почти до локтей, настолько коротки были рукава. Но у нея замѣчательно красивыя руки. А что, если кто-нибудь цѣловалъ эти руки; Да, что тогда? Разумѣется, другіе цѣловали ее! вѣдь она сама сказала, что она — не чистая. Эти руки обнимали шею другого, — другого, разъ она не чистая! Нѣтъ, она невинна, и онъ любитъ ее.
Лампа преспокойно стояла на столѣ. Ея свѣтъ проходилъ ровно и свѣтло сквозь абажуръ, и она продолжала горѣть, какъ будто ничего не случилось съ нимъ, стоявшимъ въ раздумьи посреди комнаты.
Онъ сѣлъ въ качалку. Значитъ, эти руки обнимали другого. Забудется ли это когда-нибудь? Онѣ будутъ обнимать его шею, послѣ того какъ уже обнимали другого; они никогда не будутъ одни; она можетъ сравнивать его ласки съ ласками другого.
Все глубже и глубже углублялся онъ въ свои мысли. Нѣтъ, неужели она не была невинна? Онъ вспомнилъ, что онъ встрѣтилъ ее передъ дверью Бондезена и видалъ ихъ обоихъ въ отдаленныхъ частяхъ города. И это она, которой онъ молился каждый день, каждый часъ, съ тѣхъ поръ, какъ въ первый разъ увидѣлъ ее! Она придетъ къ нему, уже испытанная, ко всему привыкшая, она будетъ нѣжна съ нимъ, какъ была съ другими, будетъ обнимать его своими опытными руками. И потомъ всю жизнь жить и сознавать, что это именно такъ! Онъ не можетъ, нѣтъ, это немыслимо; лучше наложить на себя руки.
А лампа все горѣла и горѣла.
Часы проходили за часами; онъ былъ то въ восторгѣ, что Шарлотта его любитъ, то въ ужасномъ отчаяніи.
Нѣтъ, это немыслимо, онъ прекрасно сознавалъ, что онъ этого не выдержитъ. Было бы лучше, если бъ она совершила убійство, кражу, только не это.
Лампа выгорѣла и начала мигать; онъ ее потушилъ. Легъ на постель совсѣмъ одѣтый, съ широко раскрытыми глазами. Поцѣлуй Шарлотты горѣлъ на его губахъ. Она просила у Бога денегъ на путешествіе! Она не была испорченной, и онъ любитъ ее не такъ, какъ любятъ люди; но развѣ это могло помочь дѣлу? Всю свою жизнь сознавать!
Когда наступило утро, и его гардины не могли дольше задерживать свѣта, его глаза отяжелѣли какъ свинецъ и закрылись; онъ крѣпко заснулъ и проснулся только тогда, когда кто-то постучалъ къ нему въ дверь.
* * *
Вошелъ Фредрикъ Илэнъ.
— Десять часовъ, — сказалъ онъ, — но, можетъ быть, вы сегодня свободны?
— Десять часовъ? Нѣтъ, я не свободенъ.
Хойбро вскочилъ.
— Мнѣ отказали въ «Новостяхъ», вотъ почему я ещі дома.
— Да, я слышалъ.
— Да, вотъ чѣмъ все это кончилось. Ахъ, я долженъ былъ бы послушаться вашего совѣта, но…
— Ахъ да, но…
— Въ этомъ нельзя больше сомнѣваться.
Пауза.
— Вы одѣты; вы, вѣрно, рано встали и хотѣли еще поспать немного? — сказалъ Илэнъ.
— Да, вотъ именно.
— Да, это тоже случалось со мной не разъ. Что я хотѣлъ сказать? — вы, вѣдь, написали брошюру? А сегодня вы опять упомянуты въ «Новостяхъ».
— Вотъ какъ?
Пока Хойбро мылся, Илэнъ пошелъ за листкомъ. Собственно говоря, это была такая же замѣтка, какъ и въ прошлый разъ, только болѣе сильная, обвиненіе въ не совсѣмъ безупречномъ образѣ жизни было подчеркнуто. Рѣчь шла не о «говорятъ, что», а какъ будто Богъ и весь міръ уже знали обо всемъ. Въ этомъ неспусканіи глазъ, въ этомъ повтореніи изо дня въ день, все въ болѣе сильныхъ выраженіяхъ — въ этомъ сказывался Линге. Хойбро прочелъ вещь съ интересомъ, но когда онъ кончилъ ее, то не сказалъ ни слова.
— Что вы на это скажете, какъ вы это находите?
— Разсказываютъ про Актэона, что онъ какъ-то разъ засталъ врасплохъ Артемиду, купающуюся со своими нимфами. Въ наказаніе за этотъ невольный проступокъ Артемида обратила его въ оденя, и ея собаки растерзали его. Такъ случилось и со мной: я засталъ Линге врасплохъ и написалъ о немъ брошюру, и Линге губитъ меня.
— Да, и что можно на это отвѣтить? Н-да!…
Когда Илэнъ ушелъ, Хойбро нѣсколько разъ ударилъ себя по лбу, ходя взадъ и впередъ по комнатѣ. Каждый разъ, какъ онъ подходилъ къ двери, онъ останавливался на минутку и прислушивался къ шагамъ, но ничего не было слышно. Можетъ быть, Шарлотта еще и не встал;, можетъ быть, она уже вышла. Сжимая руки, онъ тосковалъ по ней и шопотомъ звалъ ее. И онъ все ходилъ и ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. «Новости» опять нападали на него, онѣ нахально нападали на его образъ жизни, какъ будто знали каждое малѣйшее пятно на немъ.
Вотъ здѣсь на столѣ лежатъ деньги; ему стоитъ только сбѣгать въ банкъ и заплатить по векселю; черезъ полчаса все будетъ приведено въ порядокъ, честь будетъ спасена, а намеки «Новостей» будутъ уничтожены навсегда.
А что же дальше? А Шарлотта, это грѣшное и дорогое дитя? Вдругъ онъ подошелъ къ столу и сложилъ поспѣшно деньги. Затѣмъ взялъ конвертъ, вложилъ въ него деньги и прилагаемую карточку, на которой прощался и благодарилъ за все свою возлюбленную; онъ написалъ адресъ Шарлотты и сжегъ всѣ свои остальныя бумаги. Столъ убралъ, все въ порядкѣ. Деньги для путешествія Шарлотты лежатъ посреди комнаты на темномъ коврѣ, для того, чтобы онѣ сейчасъ же были замѣчены.
Онъ поспѣшно вышелъ изъ дому на улицу, — никто его не видѣлъ. Въ эту самую минуту онъ поднялъ глаза на второй этажъ и увидѣлъ тамъ Шарлотту. Она смущенно отступила назадъ. Онъ поклонился, его темное мулатское лицо все перекосилось, хотя онъ старался улыбнуться. Она кланяется ему, потому что онъ остановился и смотритъ наверхъ, она отдернула занавѣску и подошла близко къ окну. Онъ опять кланяется.
Полчаса спустя Хойбро явился въ полицію.
XVIII
Нѣсколько недѣль спустя «Новости», постоянно первыя узнававшія всѣ новосхи, сообщали, что уважаемый сотрудникъ «Новостей», Фредрикъ Илэнъ, уѣхалъ въ Америку. Онъ взялъ съ собой свою сестру, фрёкенъ Шарлотту Илэнъ, извѣстную въ спортсменскихъ кружкахъ. Дай Богъ, чтобы имъ повезло «въ новой странѣ»! Говорятъ, что господинъ Илэнъ ведетъ переговоры по поводу мѣста профессора въ одномъ изъ американскихъ университетовъ. «Новости» могутъ только поздравить Америку съ этимъ выборомъ.
Итакъ, Линге до самаго конца выказывалъ Илэну свое расположеніе. Онъ смѣялся про себя надъ этимъ «говорятъ». Это была его собственная выдумка: онъ придумалъ ее въ то время, какъ писалъ замѣтку; его шутка носила невинный характеръ, онъ сидѣлъ и смѣялся про себя. Его веселая натура постоянно прорывалась и сокращала ему многіе скучные часы.
Но наравнѣ съ этимъ онъ продолжалъ и свою серьезную дѣятельность; выборы въ стортингѣ были въ полномъ разгарѣ. Линге защищалъ точку зрѣнія крайней лѣвой съ такой смѣлостью, что «Норвежецъ» остался далеко позади. Ему помогалъ Андре Бондезенъ: молодой радикалъ, дебютировавшій, какъ поэтъ, приносилъ время отъ времени статью, полную силъ и чувства. Линге былъ очень благодаренъ за эту помощь, — самъ онъ не былъ такъ ловокъ, какъ прежде, и нуждался порой въ поддержкѣ. Его ловкость исчезла, его удары все больше и больше начали походить на удары «Норвежца»: никто передъ ними не отступалъ.
Какъ это случилось? Развѣ у него не было прежняго сильнаго убѣжденія въ правотѣ своего дѣла? Можетъ быть, онъ щадилъ себя и заботился о своемъ спокойствіи? Нисколько. Наоборотъ, Линге работалъ болѣе дѣятельно, чѣмъ когда-либо. Онъ работалъ теперь безъ отдыха, какъ будто всю свою жизнь никогда ни о чемъ другомъ и не думалъ, какъ только о томъ, чтобы лѣвая непремѣнно побѣдила на этихъ выборахъ. Никто не могъ жаловаться, что онъ слишкомъ мало вѣритъ въ этотъ вопросъ и не хочетъ защищать его; ежедневно въ «Новостяхъ» появлялась новая статья, относящаяся къ выборамъ. Только владѣлецъ желѣзныхъ мастерскихъ Биркеландъ былъ угрюмо-недовѣрчивъ и говорилъ: «Если Линге въ продолженіе десяти лѣтъ, не колеблясь, будетъ писать о самой крайней либеральной политикѣ, то и тогда я не буду увѣренъ въ томъ, что у него нѣтъ какой-нибудь скрытой мысли».
Но вѣдь Биркеландъ, несмотря на всѣ его качества, былъ однимъ изъ тяжелыхъ, неповоротливыхъ умовъ. Какъ часто онъ смотрѣлъ на Линге, широко раскрывъ ротъ, когда этотъ удивительный редакторъ съ поразительною легкостью шагалъ черезъ всѣ препятствія и со всякимъ вопросомъ могъ продѣлать всевозможные фокусы. Биркеландъ, конечно, не могъ поспѣть за нимъ, его голова была черезчуръ неповоротлива, и онъ постоянно повторялъ свое мнѣніе о десяти годахъ и скрытыхъ мысляхъ, которымъ, по его мнѣнію, все меньше и меньше вѣрили.
