Мы вернулись к эстраде, где уже собрались музыканты. В ярком свете дня, на фоне нарядной желто-багряной листвы, бросались в глаза их черные фраки и белые рубашки. Музыканты настроили инструменты, и начался концерт. Он был бесплатным, но зрители все равно не пришли. Только одна полуживая столетняя парочка сидела на заднем ряду.
– Эх, Васенька, вот раньше оркестры такую задушевную музыку играли, а сейчас одна буржуазия, – шептала старушка, покачивая головой.
Джаз Нормана вызвал у меня легкое, веселое состояние, и я запел себе под нос боевую песню.
– Ты чего, ненормальный? – ткнул меня в бок Петраков, сидевший рядом со мной.
После концерта мы собрали аппаратуру и, спрятав ее в комнату за сценой, вернулись в гостиницу. Чувствуя во всем теле дикую усталость, я из последних сил расстелил на полу матрац и свалился на него.
Едва я успел закрыть глаза, как попал в роскошную квартиру, уставленную старинной мебелью. Посреди комнаты горел большой очаг, на котором запекался целый баран. Вокруг, за столами, сидели роскошно одетые дамы, явно высокого положения, и пили терпкое красное вино, ожидая, когда подадут главное блюдо. Вдруг я заметил среди них улыбающегося Нормана – его лицо постоянно менялось, он становился похожим то на Джи, то на Петракова. Увидев меня, он надменно воскликнул:
– А, Гурий, ты сама простота – все твои зажимы лежат на поверхности, даже и говорить нечего!
– У меня нет зажимов, – гордо ответил я.
– Тогда докажи, что их у тебя нет.
Я тут же осушил огромный, как хрустальная ваза, кубок вина, неожиданно для всех забрался под стол и стал отчаянно флиртовать с дамскими ножками. Дамы хохотали, закатывая глазки и поливая меня вином из своих бокалов. Лицо Нормана приняло вид пьяной рожи Петракова и заорало на меня благим матом: «Убирайся отсюда, щенок!»
Я мгновенно спрятался за широкую дамскую юбку, переждал немного и снова осторожно высунулся из-под стола. Я увидел, что Джи внимательно слушает Нормана, который рассказывает ему о своих скрытых чертах и проблемах в ансамбле. Я подслушивал их диалог, пока Джи не заметил меня. Он так нахмурился, что я от страха тут же проснулся.
На следующий день Джи пригласил меня на прогулку в парк. Когда мы проходили мимо большой клумбы, где пять девушек в синих комбинезонах и белых платочках сажали цветы, он внезапно произнес:
– Гурий, познакомься немедленно с одной из девушек и добудь у нее несколько растений.
Я почувствовал сильное сопротивление во всем теле, и мое лицо предательски покраснело.
– Для меня унизительно общаться с простушками, – выпалил я.
– Я уверяю тебя, – сказал Джи, сохраняя серьезное выражение, – что каждая из этих девушек является абсолютно не простой, но даже более того – скрытой принцессой. Проблема только в твоем восприятии, которое очень плоско и бескрыло… – я смутился. – Ты не понимаешь смысла таких, казалось бы, незначительных поручений, – продолжал он. – Выполняя их, ты очищаешь понемногу лепестки лотосов своего восприятия. Внешний мир – это отображение мира внутреннего, и твоя интуиция является такой же девушкой, только внутренней. Но ты сможешь войти с ней в контакт, только если научишься дружелюбно общаться с внешними женщинами.
Эта логика была понятна моему прагматическому уму, и я, сделав над собой усилие, напряженно пошел к девушкам.
Одна из них, увидев меня, распрямилась и мило заулыбалась. Из-под платка выбивались пряди блестящих золотистых волос. У нее были ясные синие глаза с длинными ресницами и правильные черты лица: тонкий нос, полные, четко очерченные губы и круглый изящный подбородок. Я удивился, что так вот просто, среди рабочих парка, вижу такую интересную девушку.
Она насмешливо смотрела, как я осторожно приближаюсь, и рассмеялась:
– Не бойтесь, я не кусаюсь.
– Что вы сажаете? – спросил я робко.
– Лобелию, – ответила она. – Если хотите, могу вам подарить семян.
– Да, пожалуйста, – ответил я.
– Нет ли у вас листка бумаги?
Я вынул свой новый дневник и, вырвав оттуда исписанный лист, отдал ей. Она сделала небольшой кулечек и насыпала туда семян, похожих на мелкий песок. Забирая сверток, я слегка коснулся ее тонких пальцев, и она улыбнулась.
– Благодарю вас за необычный подарок, – смутился я.
– Только не забудьте с любовью ухаживать за лобелией, – прошептала она на прощание, словно в растении осталось ее сердце.
«Как жалко, что эта девушка не является небожительницей», – подумал я. Во мне всегда присутствовало опасение, что мирская девушка, какой бы привлекательной она ни была, может загасить мою мечту о небесной жизни.
– Лобелия – мистический цветок, – заметил Джи. – Постарайся сохранить семена и посадить их, когда вернешься домой. Если они прорастут, у тебя появится мощный союзник на тонком плане.
Я снисходительно улыбнулся, не веря его словам.
– У растений, – с полной серьезностью продолжал Джи, – коллективная душа на тонком плане. И если ты в дружеских отношениях с одним из них, то и с другими тоже. Растения вообще являются космическим транспортом и могут унести тебя в далекие миры или помочь в решении проблем. Но тебе пока трудно это почувствовать, потому что ты любишь грубые стихии.
Я молча размышлял над его словами по дороге в гостиницу. Когда мы вошли в холл, я заметил Нормана в строгом костюме с бабочкой, сбегавшего по широкой лестнице.
– Я спешу! – крикнул он на бегу. – Я узнал, что в этом городе есть оправы для очков производства ФРГ. Таких нигде нет в продаже!
Вдруг он остановился, потер переносицу и заявил:
– Для доказательства полной лояльности к «Кадарсису» вы должны помочь мне выбрать наилучшую оправу. Следуйте за мной!
Мы подчинились.
– Я не могу понять, – говорил Норман, когда мы почти бежали рядом с ним по безлюдной пыльной улице, – почему вы оба производите впечатление людей не очень практичных. Взять вас, например, Гурий: что у вас вообще за интересы?
«Ни за что не открою своей сокровенной мечты о небесах этому надменному человеку», – подумал я и ответил:
– Я хочу во снах узнавать правду о других людях.
– Вот видите, – торжествующе сказал Норман, – увлекаетесь разной ерундой…
– Вот вчера, например, – ответил я, задетый его ремаркой, – мне снилось, что вы беседуете с Джи. Вы довольно откровенно рассказывали ему о музыкантах нечто интересное.
– Да? И что же я говорил?
– Вы говорили, что Жорж – более одаренный музыкант, чем Вольдемар, но поскольку Вольдемар льстит вам, вы больше хвалите его игру. А прогрессу барабанщика мешает слишком большое количество обожательниц, – и я бросил на Нормана быстрый взгляд, ожидая, какой эффект произведут мои слова.
– Вы забываетесь, – с легкой угрозой ответил Норман. – Если только Джи не пересказывает вам мои мысли. Но это было бы еще большим абсурдом… Почему же я никогда не вижу снов?! Только очень редко, что-то черно-белое, незапоминающееся.
– А в детстве ты видел сны? – спросил Джи.
– Да, конечно, когда-то я летал во сне, это было лет двадцать назад…
В этот момент мы проходили мимо сливового дерева. Ему было тесно за забором, и часть его ветвей, усыпанных желтыми сливами, свешивалась над тротуаром. Но они были высоко. Джи остановился, аккуратно поставил сумку на тротуар, подпрыгнув, ухватился за ветку и сорвал несколько слив. Я снял кожаный пиджак и последовал его примеру. Сливы оказались спелыми и сочными. Норман отошел в сторону, вдруг заинтересовавшись объявлением на столбе.
– Норман, ты не любишь сливы? – спросил Джи.
– Люблю, – нерешительно ответил Норман, – но ведь они же чужие!
– Ну и что? – ответил я, выплюнув косточку.
Норман посмотрел вверх, на приглашающие ветки, поправил галстук-бабочку и произнес:
– Не могу… Вдруг меня увидит кто-нибудь из тех, кто вечером придет на концерт?
– Ну и что? Зато ты совершишь вертикальный поступок. Тогда, может быть, и твои сновидения изменятся, – сказал Джи.
Норман колебался. Он даже сделал шаг в нашу сторону, но что-то остановило его. Он подождал, пока Джи совершит еще несколько прыжков, и мы вместе направились в «Оптику» за новой оправой. Там мы провели около часа. Норман примерял разные оправы, обсуждая с Джи тонкости цвета и формы, и наконец, выбрав несколько пар, счастливый, побежал оплачивать покупку.
– Сегодня он мог бы совершить вертикальный поступок, но не совершил, – задумчиво сказал Джи. – Он не смог пожертвовать своим образом интеллектуального джазмена, прыгая с нами за сливами. Он живет, как мальчик Кай, согласно четким интеллектуальным схемам, и поэтому обречен на расплывчатые серые сны.
Наконец Норман подошел к нам, свысока глядя сквозь пустые овалы роговой оправы, с которой никак не мог расстаться.
– Это напоминает мне розовые очки, которые продавал Челионати, пытаясь вернуть населению города романтическое видение, – заметил Джи.
