Императрица сверкнула гневными очами:
— Я о том, что никак вы не хотите заставить придержать язык этих обожаемых вами французов!
Государь попытался перевести разговор в иное русло.
— Что вам эти французы? Можно ли оспаривать то, что Франция стоит в авангарде европейской культуры?
— Ого! Ваше императорское величество, стало быть, является апостолом франкомании?
Государь, не сдержавшись, парировал:
— А может, это вы — германофил?
— Я родила России наследника престола! Завтрашнего императора!
— Куда вы клоните?
— К тому, что я кровно связана с судьбами империи. Да, я причастна к возвышению славы и чести империи. И я желаю, чтобы мой сын правил счастливо и спокойно.
Глава сорок седьмая
Государя больно уязвило это "мой сын". У него потемнело в глазах, и он готов был отшвырнуть эту надменную, чужую женщину от двери, и уйти прочь. Но он задушил в себе гнев при мысли о неизбежной истерике и скандале.
— Однако… — продолжала она и запнулась.
— Что же — "однако"?
— Наследник может успешно служить трону и отечеству, ежели его родитель сможет водворить порядок и покой в государстве. То есть… — она била в самую больную точку, — я слышала, что не только подданные из числа мужчин, но даже и женщины ополчились против трона, следуя примеру "Орлеанской девы"! Вот вам и французские "моды"!
— Кто, например?
— Вы лучше меня знаете. Эта кавказская татарка! Отвлечемся ненадолго, дорогой читатель! Рассказчик понимает, что такой разговор, равно как ряд предыдущих и последующих, скорее всего, никогда не происходил. Нам, однако, важно, что так говорили в народе, видя в царе первого противника Наби и Хаджар… Вернемся теперь в царские покой и послушаем.
— Так вот вы о ком… О Хаджар-ханум!
— Да, об этой самой особе! Должно быть, это титул: "ханум", которого она удостоилась за антиправительственные деяния.
— Она — под стражей.
— А муж?
— Он сам объявится и придет с повинной, следом за ней. В тишине раздался саркастический хохот.
— Ха-ха, придет! — царица стиснула пальцы, сплошь унизанные драгоценными каменьями. — Придет, бросит оружие, каюсь, мол, казните или помилуйте!
— Да, непременно, — убеждал царь, не желая идти на попятный. — Гачаг Наби падет ниц.
— Откуда такая уверенность?
— По кавказским обычаям, мужу не подобает оставлять жену в заточении ни под каким видом!
— Это почему же?!
— Это пятнает мужскую честь! — с пафосом произнес император, принимая горделивую позу, поскольку речь зашла о столь высоких рыцарских добродетелях.
Но — говорят в народе — на императрицу, видевшую его насквозь, эта демонстрация не произвела никакого впечатления. Государь, однако, как истинный рыцарь, чинно взял ее под руку и препроводил в соседние покои, более располагающие к беседе, усадил в мягкое кресло и сел напротив. — Любопытно, не так ли?
— Уж не опасается ли самодержец своей вотчины? — не удержалась императрица от иронического выпада. Но, ощущая некоторый перевес, государь ударился в полемику:
— Ни Кавказ… — воздел он руку. — Ни шляхта… ни Туркестан не страшны моим штыкам!
— Ну, поговорим хоть однажды спокойно! — вкрадчиво и интимно понизила голос государыня.
— Наша восточная политика — вот что это! — уловив примирительное настроение и ощущая свое мужское превосходство, изрек воспрявший духом царь, забыв о тайном своем смятении и жестикулируя железной десницей, он стал посвящать жену в политические нюансы:
— Мы должны, хотя бы внешне, соблюдать неприкосновенность магометанских нравов! Иначе ведь как мы можем двинуться на османских турок, имея в рядах регулярных войск части из числа вооруженных кавказских татар?..
Я полагаю государь, крепости всегда нужно брать силой! — сказала императрица со значением.
Глава сорок восьмая
Хотя укоры императрицы и задели государя за живое, но они невольно помогли также рассеять некоторые страхи. Ведь, бывает, что и испуг можно "отпугнуть". Клин клином вышибают. Неожиданное преображение государя пошатнуло позиции императрицы, если и не обезоружило, то, по крайней мере, остудило ее воинственный пыл. Она испугалась мысли, что при нынешней подозрительности и страхах, в случае покушения на августейшую персону, государь, чего доброго, не остановится и перед тем, чтобы обвинить ее в соучастии.
Государь же уразумел, что, уступая и отступая, не спастись от ца-рицыных деспотических капризов! Видно, и не стоило доныне, страшась светских слухов и сплетен, уклоняться и увертываться. Надлежало противостоять, дать отпор! Твердость — вот удел мужчины.
И потому государь в душе был доволен собой, тем, что не стал уклоняться, как бывало, от объяснения, на которое вызвала его сама царица.
И потому государь вообразил себя привычно расхаживающим перед державными владениями, изображенными на карте, и решил, что так он будет лучше выглядеть.
— Изволь пройти со мной в гостиную, чтобы завершить наш разговор.
— Ну что ж… — она решительно поднялась.
Вместе прошли в просторную и роскошную гостиную. Стены зала украшали картины, изображающие исторические баталии и пейзажи. Император мягко ходил по паркету. Наконец он подступил к государыне, выжидающе застывшей у мягкого кресла. Царь смерил ее укоризненным взором.
— Быть может, вам не терпится увидеть час, когда ваш сын унаследует престол? Та пожала плечами.
— Но ведь ему еще надлежит многому научиться для того, чтобы воссесть на трон! — Государь повысил голос со страстью уязвленного самодержца, отнюдь не желавшего уступать бразды правления. — Наследник должен пройти основательную военную выучку! Поднатореть в политике…
— Что же он унаследует от вас? — Государыня была иронически спокойна. Что! Эту необъятную больную империю?
— Я вас не понимаю… — царь пробарабанил пальцами по столу. — Что вам угодно?
— Для начала — извольте приказать, чтобы привезли сюда сию строптивую татарку! — Императрица направилась к дверям, стуча каблуками. Остановилась на пороге. — Более того, я думаю, вот у Петра Великого был арап, — почему бы и мне не обзавестись туземкой-камеристкой?
Государь криво усмехнулся.
— То-то будет разговоров! И впрямь — ужели столь ослабла империя наша, что какую-то разбойницу под конвоем, с шумом препровождают из богом забытой глуши в Петербург. Мало того: еще в камеристки определяют!
Царица лукаво улыбнулась.
— Ну, а все же — почему бы этой, как ее? — Хаджар не пожаловать сюда? Познакомились бы с ней, — не унималась государыня. — Привели бы ко двору — мы бы и поглядели, что это за чудо-юдо? Татарка ли, гадалка ли бессарабская?..
— Ее можно переправить сюда лишь вместе с мужем — после его поимки, разумеется.
— Как понять это?
— Политика, государыня, политика! — Царь сел в кресло, чувствуя усталость в ногах. — И еще мусульмане… Коран… — Он запнулся. — Будьте уверены, мне в точности известно, что происходит в тех краях. Есть люди, которые докладывают мне об этом неукоснительно.
По-своему оценив примирительный тон супруга, императрица с победительным видом прошествовала по гостиной, поравнялась с креслом, где сидел вымотанный препирательством государь, и картинно опустилась в кресло напротив.
— Ну и что там узрели эти люди?
— Они не сидят сложа руки.
— А что они думают касательно применения силы? Царь вздохнул.
— Следует помнить, что подданные обязаны почитать императора как бога. Считать его воплощением божественного милосердия и справедливости… И потому никто не должен знать о царской осведомленности в вынужденных жестокостях, чинимых на окраинах… буде царь знал бы-он покарал бы виновных… Так-то…
Глава сорок девятая
Дато-Сандро метался, как затравленный, не зная, что предпринять, как выкрутиться. Его подручные, почуявшие, что у покровителя дела неладны, как в воду канули, за ним самим волочились неотступно подозрительные тени. Но, по сути, главноуправляющий питал уверенность, что Дато-Сандро, этот стреляный воробей, знавший все ходы и выходы, вынюхает-таки автора злополучного портрета и тех, кто множит его. Тем самым, наместник исполнит частично серьезную и ответственную задачу, возложенную на него государем. И уж если этот узелок окажется Дато-Сандро не по зубам, вряд ли кто другой его развяжет.
Да, Дато-Сандро и впрямь был лихой, проворный человек, в сыскных делах огонь. Как говорится, брось под жернова — невредимым выйдет. Он имел широкие связи с преступным миром. И если в Тифлисе у кого что пропадет — тут же к Дато, одна надежда на него. Взяли его на службу несколькими годами раньше, по ходатайству именитого человека, близкого к правительственным кругам, причем после основательной приглядки и проверки. Однако, по сути, за эти годы Дато-Сандро, помимо толики мелких услуг, не сообщил в канцелярию ничего сногсшибательного, что имело бы "государственную значимость". Такую услугу он мог оказать сейчас, в связи с шумихой вокруг "Орлицы Кавказа", тем самым доказать свою преданность патронам и отработать царские золотые империалы, которых он истратил немало.
