Я бродил по Нью-Йорку, встречая левых ребятишек (как правило, они раздавали литературу в местах забастовок; как правило, это были дети троцкистов или еще каких марксистов), говорил с ними и обнаруживал удивительные наивность и невежественность, но еще явные человеческие доброту и чистоту. Уже после развала Советского Союза я встретил на каком-то литприеме редактора левой «Нации» Виктора Навасского и сказал ему, пожимая руку и дружелюбно улыбаясь: «Теперь это уже не имеет значения, но я всегда воображал, что если однажды встречу вас, то плюну вам в лицо». Я был для него (как вообще для всех здесь) никто, и тем не менее, смутившись, он озабоченно стал бормотать, что его журнал еще критиковал и Советский Союз, за нарушение человеческих прав например. – Бросьте, Виктор, вы хорошо знаете, что я имею в виду, – сказал я, на этот раз чуть ли не покровительственно улыбаясь. – Впрочем, теперь все это дело прошлого… И я обнял его за плечи в доказательство моего благоволения… Елки зеленые, ну а как, если бы на месте Навасского оказался Норман Подгорец или какой другой неоконсерватор? Да если бы я посмел ему сказать что-нибудь подобное (допустим, я посмел бы, потому что такова моя натура), он отвернулся бы от меня, как от пустого места, вот и все. Он отвернулся бы от меня еще до того, как я начал говорить! Он даже не удостоил бы меня своего презрения, я это слишком хорошо знаю, и потому, думаю, у меня шанса даже не было бы сказать: тут ведь все-таки нужно мгновенное вдохновение, а откуда бы ему взяться… Разумеется, когда я приехал, я негодовал против левых и прочих либералов, я презирал этих дурацких и опасных догматиков: караул, тут красные танки на подходе, за считанные часы Советский Союз может захватить Западную Европу, а они либерализм разводят. Я довольно долго жил в отчаянии от мысли, что советская власть – это неизбежное будущее мира, а западный мир зажирел, потерял волю к самосохранению, ну, в общем, вся эта солженицынско-максимовская бодяга, от которой не отрекаюсь (я даже фантазировал: присоединиться в Никаррагуа к «контрам» и погибнуть с винтовкой руках, мол, какая разница – такая горечь мной владела). Но, хотя я так жил, одновременно, помимо воли, начинал ощущать что-то еще, и это «еще» было наподобие тумана, который сбивал меня с толку Теперь этот туман рассеялся, и если я выше сказал, что меня заботит какая-то неясность, то это неясность совсем другого рода. Например, теперь мне только неясно, как писать по-русски такие слова, как «социализм», «коммунизм», «демократия» и так далее («правые» и «левые» также включены сюда). То есть мне и это ясно, а только будет ли это ясно моему читателю в России? Поймет ли он, если скажу, что их нужно писать исключительно латинскими буквами, а кириллица тут должна быть воспрещена? Говорить и писать о таких вещах на русском языке все равно как дублировать иностранный фильм, а я не специалист по дубляжу, и жизнь, увы, это – не смонтированный и готовый к показу фильм. Ничто, ничто, что происходило и происходит у нас (в социальном смысле) не имело и не имеет истинного отношения к тому, что происходило/происходит на Западе, за исключением слов и терминов, которые, казалось бы, объединяют нас, а на самом деле только сулят миражи и обманывают.
Но скажу о том, что в настоящий момент лишает меня философской дистанции и толкает в лагерь либералов. Неожиданно к власти в Америке пришла администрация, которая совершенно напоминает мне фашистов (или ранних коммунистов) – ну никак не ожидал этого. Конечно, я понимаю, что здесь демократия, и подобные сравнения могут показаться преувеличением, но, клянусь, я не политически это говорю и не политически так чувствую. И даже не психологически, но, как животное, всем своим существом: вон вылезает на трибуну военный министр Рамсфелд с его презрительной кривой ухмылкой, и у меня ёкает сердце: да ведь это чистый Генрих Геринг, шепчу я тогда. Конечно, я слабак после всего: еще недавно я проклинал комфортабельную, как по роскошному ковру, современную американскую жизнь-срединность, в устройстве которой прогресс, либерализм и рационализм сыграли решающую роль, еще недавно я приветствовал Бен Ладена с его Аль-Каидой – что угодно, лишь бы бросить вызов этой срединности, и вот я пугаюсь результата. Что же я думал: что Бен Ладен с его непрерывным чтением стихов из Корана вернет западной цивилизации ее захиревшую способность к настоящему высокому мышлению и высокому искусству? Вот вам, господа, семидесятилетний старый дурак (то есть я), глядите, как он разевает рот и издевательски хохочет над собой: ведь еще недавно он, умник умником, в своих писаниях расправлялся с людьми, которые, пресыщенные буржуазной срединностью и ходом прогресса, в тридцатые годы очаровывались фашизмом, а в двадцатые годы очаровывались коммунизмом – и что же, и он по их следам? Ладно, далекая история не учит, но тут история твоего собственного времени – и никакого для тебя урока? И все из-за вечной человеческой неспобности расстаться с иллюзией, будто время может повториться буквально. Конечно, можно сослаться на стечение обстоятельств (вместо Буша мог бы стать президентом Гор, все висело на волоске) и на то, как неоконсерваторам повезло с 11 сентября (давно рвались перекроить Ближний Восток, начав с Ирака, но ни старый Буш, ни Клинтон их не слушали, да и нелегко было бы продать это рядовым американцам)… Можно сослаться на что угодно, хотя, с другой, стороны можно сказать, что в решающие моменты истории обстоятельства как будто понарошке, как будто неслучайно сбегаются одно с другим, и тогда происходит нечто крайнее (то есть как будто одна крайность подначивает другую крайность случиться рядом с ней задним числом, а до того момента они как будто обе спали). У меня вызывают отвращение в теперешней американской администрации слишком знакомые черты тоталитаризма: энергия, признающая только реальность силы, тесная сплоченность внутреннего правящего круга и совершенно уже бойцовско-оптимистический советский (или фашистский) уровень демагогии на публику… Но, ей богу, мне следовало бы сохранить дистанцию, а я ее на время потерял… только вот надеюсь, что не на всегда…
…Но уж коли я перешел на политические темы, вот любопытная история. Недавно Буш давал телевизионное интервью на телеканале новостей Fox (тоже вполне на советский манер: этот канал совершенно разделяет политику республиканского правительства, то есть является как бы эквивалентом госканала). Интервьюер почтительно спрашивает, какие газеты читает президент, а Буш отвечает, что вообще не читает газет, но что его снабжают объективными сведениями о событиях в мире его советники. Какое любопытное, даже в своем роде поразительное заявление! Недаром Буша называют революционером, он и есть революционер: ну-ка, любители «Мартина Чизлвита», припомним Америку в описании Диккенса, как она всегда кичилась своей «самой свободной в мире прессой». И тут вдруг Буш. Ну хорошо, он мог бы не читать либеральную прессу (в нее он частично и метит, это ясно), но есть же и консервативная периодика. Однако он идет дальше.
Опять же: Буш невежественный и ограниченный человек, но в подобном заявлении не просто и не только глупость. Фашистский диктатор мог бы сделать такое вызывающее заявляние, но поскольку Буш похож на Иванушку-дурачка, то не поймешь, вызов ли тут, или одна искренность (скорей всего, и то и другое). Кроме того, фашистский диктатор все-таки сказал бы, что он читает свою любимую фашистскую газету, но Буш в своей наивности идет даже дальше. Недавно много писалось о том, как Садам Хусейн изолировал себя от реальной картины мира, потому что его советники слишком трусили, чтобы говорить ему что-нибудь кроме того, что он желал услышать, и как из-за этого он после всего потерял все. Писалось же это во славу западной демократии, где подобная ситуация, мол, невозможна, но является Буш, и оказывается, что такая ситуация совсем даже не невозможна. Конечно, люди по первому импульсу хотят слышать «объективные мнения» думающих так же, как они думают, но затем все-таки вступает в свою роль интеллектуальное любопытство, которое влечет в сложную открытость мира, а у Буша такое любопытство, судя по всему, полностью отсутствует. И это помогает ему быть революционером. Иванушка-дурачок – народный человек. Буш делает свое дурацкое заявление, но оно еще и народное (коллективно подкорочное) заявление: Америка меняется, она больше не гордится своей самой свободной в мире прессой, она все больше не доверяет прессе, а пресса в это самое время все больше становится либо орудием массовой пропаганды, либо ентертейментом. Не таится ли в этом залог заката демократии?
Теперь скажу отдельно насчет интуиции «народного человека» Буша в свете разницы между тем, что мы называем «мировоззрением», и тем, что называем жизненной реальностью (в разрезе разницы между Патом и Паташоном). Вот был тут до Буша президентом человек, в котором не было «ни одной прямой косточки», по американскому выражению, ловкач Клинтон, называвший себя первым негритянским президентом, и справедливо, уж мне ли не знать: я проработал с черными двадцать лет на «черной» же работе, это были мои американские друзья. Что меня, русско-еврейского моралиста, поражало и раздражало в них (что было для меня вызовом и шпорами к мысли), это какая-то их пассивность в моральных оценках, и даже если среди них попадались строгие религиозные моралисты, все равно для них негритянское братство было (за редчайшими исключениями) выше абстрактных принципов той самой «объективной истины», которую создала Греция и потом подхватила европейская цивилизация и которая всегда была так дорога мне. Обратите внимание, я говорю не о моральности поведения (потому что я не замечал тут никакой разницы между черными и нечерными, если они принадлежат к одному социальному уровню – социальный уровень всех примерно одинаково приструнивает), а о моральности суждений. Повторю еще раз: что больше волнует людей – суждения других людей или то, что люди делают на самом деле дома? Или еще точней: образ какого рода суждений тот или иной человек проектирует в мир? Клинтон происходил из «разбитой семьи», папаша его был алкаш или кто еще, совсем как в негритянском гетто. От Клинтона с его хитрой улыбкой и готовностью гладко, без колебаний врать исходило ощущение моральной бесхребетности, морального низа, а между тем он был избран президентом самой моралистской страны «свободного мира». Как президент он был чрезвычайно успешен в области низкой реальности, то есть экономики и финансов, и превратил национальный дефицит в невиданный национальный избыток, а когда шла речь о торговой выгоде для Америки, чихать он хотел на права человека в странах-рынках сбыта, лишь бы процветала коммерция.
