Однажды Вадим попал на территорию своей части. Он пролетел по спящим палаткам, узнавая знакомые лица и всматриваясь в новые. Не нашел среди спящих нескольких своих друзей. Догадался: нет их среди живущих. Пусты их койки. Они стояли аккуратно заправленные, узкие, как гробы. На подушках лежали голубые береты. Чувство горечи жгучим водопадом обдало душу и обожгло кровоточащие раны. Не успел! Не успел! Вадим скользнул дальше, к штабной палатке полка, откуда сквозь щели пробивались тоненькие полоски света «летучей мыши». Вадим остановился над грубым дощатым столом, над которым склонились усталые головы командира полка и ротных лейтенантов. Полковник занес было руку с карандашом над картой, чтобы нанести на нее точную стрелку завтрашней атаки. Рука его слегка дрогнула, и синяя стрелка ткнулась проникающим острием в пустыню, в точку, в радиусе двадцати километров от которой не было ни одной живой души. Вадим, удовлетворенный, унесся прочь, в темную южную ночь горной страны.
Поднявшись высоко в издырявленное взрывами и звездами небо, Вадим увидал вдали нарастающий яркий радужный свет, манящий сполохами, призывающий. Он уже стремительно летел на этот свет, знал, что там что-то важное, настолько важное, что ни родиться без него, ни жить, ни умереть не смог бы ни один человек. Чем ближе приближался Вадим к источнику света, тем меньше и меньше становился свет, лучи вспыхивали не так ярко. Но сомнений не было: впереди – источник света. Теперь уже почти не было видно ничего, но зато всего его согревало тепло. Не то тепло, которое ему дал ОН. Другое, какое-то родное, пахнущее молоком.
Понял Вадим, где он и куда попал, когда струей легкого сквозняка проник в свою доармейскую комнату. На стенах ее также висели плакатики, наклеенные его рукой. Младший брат спал на своей кровати, но лица его Вадим не увидел, потому что Сережка спал, уткнувшись лицом в подушку. Заметил только старший брат, что братишка вымахал, вытянулся. Вон, ноги из-под одеяла насколько высунулись.
Греет душу, греет тепло. Дальше скользнул Вадим, по коридорчику и в родительскую комнату. Вот она – МАМА. Спит, как всегда, встревоженно. Лицо в скорбных морщинках. Тусклый ночничок его освещает. В изголовье, на столике, стопка писем Вадима, тех, что с Афгана он отправлял. Едва Вадим прикоснулся к маминому лицу, хотел разгладить, убрать морщинки, как мама уже встрепенулась: «Вадик?». И тревога, и радость в ее голосе. Отец тоже подскочил: «Где?.. Сынок!». Потом приобнял маму: «Успокойся... Ложись». Мама покорно улеглась на измученную страданиями подушку и прикрыла иссиня-прозрачные тонкие веки. Отец поднялся и вышел на кухню. Вадим следом. Ах, папа, папа, да что же ты так постарел? Что ж ты сгорбил свою широченную спину, на которой возил нас с братишкой? Что с твоими волосами? Ты ж седой весь! Отец закуривает в темноте беломорину, пускает дым в открытую форточку.
Вот теперь-то Вадима резануло лезвие отчаяния. Ну почему я не могу двига... ЖИ-И-И-ИИТЬ?! Что я сделал такого, чтобы умирать?! Усомнился Вадим в вере своей в того, кто дал ему возможность увидеть родителей и братишку, попасть в дом родной.
Подхватило Вадима, крутануло на месте, пронесло еще разок по двум комнаткам. Мазком, урывками увидел Вадим удивленное лицо отца, губы матери, приподнявшейся в постели, услышал, как шепнули родные губы уверенно: «Это Вадим!», проснувшийся брат шевельнулся под одеялом. Но Вадима уже швырнуло вихрем вон из дома. Но успел взгляд зацепиться за серую бумажонку, воткнутую за зеркало в прихожей. Врезались в мозг слова: «...ваш сын... полнении... долга... Спасибо... Верим... ечн... пам... Орденом Кра... ды...».
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Летит Вадим, подгоняемый сильным ветром над кандагарской, знакомой до каждого камня дорогой – аппиевой дорогой. Уставлена она по обеим сторонам высокими крестами, связанными из пушечных стволов. Там, где дорога сворачивает к складам ГСМ, видно что-то ярко-красное, кумачовое. На крестах люди распяты. Стал Вадим в лица их вглядываться.
...Мишка Шандра склонил раздробленную голову на грудь, истерзанную крупнокалиберными пулями.
… ...Капитан Вощанюк – военврач – лохмотьями, истекающими гноем, свисает покорно со ствола креста.…
...Димка, сам себя убивший, сник от бесчестья, над ним сотворенного, а под крестом фотография Лиды в пыль брошена….
...А вот двое сразу на кресте... Игорь, колесами поезда разрезанный, прихвачен к кресту над Витькой, другом своим, и вместо головы, потерянной в налете на их колонну, мертвыми руками на плечи глобус опускает...
...Белов – прапорщик неугомонный – прошит из автомата... ...Долгов тоже здесь. Вон, под крестом бутылка из-под «чашмы» валяется...
...Сережка, на мине подорванный на посту в пустыне. Эк его...
...А вот и второй Вощанюк, как и брат, капитан. Успокоился впервые после смерти брата...
– А вот и мое место! – подумал Вадим, увидев перед собой пустой крест.
Рванулся он в сторону и всхлипнул от боли. Открыл глаза...
Где наткнулся на мину, там и лежит. Впереди нет сияния. Есть темнота смертная. Всхлипнул Вадим и канул камнем в ту темь...
г. Ставрополь.
1990-1993 гг.
Андрей
Был странный бой. Такой же, как вчера.Сквозь тучи пыли солнце страшно било.Хрипел Андрюха, раненый с утра,И кровь его на камуфляже стыла.Бросок вперёд на пулемёт,Дувалом серым защищённый.А там – Андрей хрипит с утра,Дружок мой, пулей окрещённый.Ещё бросок. Вот та стена.Где мы дыру гранатой проломили.Как там Андрей? Ещё вчераПатроны пополам мы с ним делили.Кишлак горит. Всё как вчера.В атаку кинулись братишки.А там – Андрей хрипел с утра,Кровавя полосы тельняшки.Закончен бой. Стрельба уже утихла.Кровь, копоть, дым, огонь и тишина,И пот в глаза, и больно бьётся сердце.Затих Андрей. Такие вот дела…
