– Ну? – допытывалась Карен. – Думаете, бывают хорошие люди?
Рон. Агата подумала о Роне. А потом в голове у нее возникло лицо Милли и так и повисло перед глазами, ясное и неподвижное. А Карл? Карл хороший?
– Я Агата, – сказала Агата, не зная, как ответить на вопрос.
А тут и Саймон вернулся.
– Я пописал на освежитель для унитаза, – поделился он. – Очуменно вышло! – Он показал Карен зубы. – Ну как, больше нету?
Карен взяла его ладонь в свою:
– Все хорошо, зай.
Агата смотрела на их руки. Они ласкали друг друга так, словно остались одни на белом свете. Она не представляла, каково это – быть настолько близкими.
– Слушай, Сайм, – заговорила Карен, поглядев на часы. – Сгоняй-ка заправься, ладно? Нам ехать пора.
– Хорошо, мамуль. – Саймон ей подмигнул.
Когда он снова ушел, Карен повернулась к Агате.
– Я вчера оставила своего мужа. А Саймон – свою жену.
Агата поглядела на нее в упор.
– У меня есть дети. Не сказать, что особенно маленькие, но и не большие. Мы никому ничего не сказали. Просто сбежали. – Карен вытянула руки над головой, потянулась и вновь их опустила. – Господи, как же хорошо наконец в этом сознаться. Надеюсь, вы не против.
– Против, – ответила Агата.
Карен засмеялась.
– Справедливо. В общем, так вот. Я просто хочу быть с Саймом. Да, я люблю своих детей, но собственную жизнь я тоже люблю. И хочу. Это я про жизнь. Когда-нибудь дети меня поймут.
– Вряд ли, – сказала Агата.
Карен кивнула.
– Ну, я очень надеюсь, что вы ошибаетесь.
Агата вспомнила о маме Милли. О том, как Милли бросили. Она почувствовала, как все тело вспыхивает от гнева, источает его, и как гнев пузырится у нее на коже. Она хотела посмотреть в лицо маме Милли и сказать: «Ты что о себе возомнила? Она же еще ребенок». То же самое она хотела сказать и Карен: «Ты что о себе возомнила?» – но вместо этого произнесла:
– Десять по шкале.
Карен обмякла на стуле. Несколько мгновений они сидели в тишине. Звенел кассовый аппарат, открывались и закрывались холодильники, а люди вокруг вели невнятные разговоры.
– Послушайте, может, мы вас куда-нибудь подбросим? – наконец спросила Карен. – Нам же в одну сторону. Вместе веселее!
– Нет, – сдержанно ответила Агата. – Я поеду на поезде. Спасибо.
* * *
Агата сидела в кафе на заправке и разглядывала «Книгу Старости». «Люди, которых я любила». Вопросительный знак.
Она снова вспомнила маму Милли и тот ее взгляд, который заметила много месяцев назад, сидя у окна…
Разве можно состариться и не впустить печаль в свою жизнь?..
Она вспомнила, как сразу после смерти Рона шла по улице и потом по двору, возвращаясь домой, и ощущала изнутри такое давление, словно тело вот-вот взорвется. Она подумала о свободной комнате у них дома и представила, что было бы, если бы после смерти мужа в этой самой комнате сидел ребенок – их ребенок. Представила, как опускается на кровать … их кровать… ее кровать? Кто бы у них был – девочка? Иногда она так себе и представляла. И что… что бы она, Агата, тогда ей сказала? «Твой отец умер»?.. Как объяснить ребенку, своему ребенку, что жизнь такова? Что живем мы, только чтобы умереть. Что, пока ты жив, все, кого ты любишь, умрут. И что лучше всего просто никогда-никогда никого не любить…
– Агата, – позвала Карен.
Она стояла в очереди на оплату бензина и казалась чем-то обеспокоенной.
– Простите, пожалуйста, моя дорогая, вы водить умеете? Вы не могли бы переставить машину подальше от бензоколонки? Саймон снова шляется не пойми где. Ключи должны быть внутри. Извините, что утруждаю.
Агата встала и посмотрела в окно. Шесть или семь машин выстроились друг за другом, ожидая своей очереди. Одна из них несколько раз погудела.
Мужчина за прилавком возился с кассовым аппаратом. Агата оглянулась на Карен и сощурилась. Так она чем-то походила на маму Милли.
Как объяснить своему ребенку, что жизнь такова?..
– Надо что-то придумать, – сказала Агата вслух, надевая на плечо сумку.
– Что, простите? – спросила Карен.
Агата тем временем уже шагала к выходу.
– Умею, говорю. Водить.
– О, спасибо, моя дорогая, – Карен улыбнулась. – Сайм, наверное, нашел, на что еще попи́сать.
– Наверное, – согласилась Агата.
Она остановилась у раздвижных дверей и обернулась к Карен.
– Слушайте. – Двери позади разъехались, и в спину Агате пахнуло жаром. – Мне и правда ужасно жаль.
Карен отмахнулась от ее извинений.
– Никаких проблем, моя дорогая. Пирог-то совсем дешевый.
– Нет, – пробормотала Агата, направляясь к машине. – Я не про то.
Агата открыла дверцу и забралась в салон. Ключи были в замке зажигания. Она сжала их в ладони. Ключи зазвенели. Она завела двигатель… И вдруг представила свое лицо на плакате – как на том, с Карлом. «Разыскивается». Она нажала на педаль.
И, вот в чем подвох, – не остановилась.
Агата вспомнила нарисованную от руки машинку возле черной стрелки, которая вела к «Большому австралийскому бару», и не остановилась.
– Ну, – выдохнула она в никуда. – Это уж точно десять из десяти!
12:17. А потом она выехала на шоссе. Она, Агата Панта, выехала на шоссе посреди пустыни! Не превышая, конечно, шестидесяти километров в час, но все же.
– Я еду! – закричала Агата в окно. – Я еду! – заявила она какому-то чиновничку с сигаретой во рту.
– Да неужели, бабуля! – ответил он.
– Я еду! – сообщила она женщине, у которой, судя по всему, сломался автомобиль.
– Да пошли вы! – крикнула та.
– Я еду! – вопила Агата небу и птицам, а в ответ – лишь молчание, лишь ветер в лицо и рев в ушах – рев сильного, сильного ветра.
– Отличная работа, птички! – крикнула она в окно. – Какая ровная дорога! – Она схватилась за руль обеими руками и расплылась в улыбке. – Какой надежный почтовый ящик! Великолепная вывеска! Милые пятнышки, буренки! Красавцы деревья! Вон то облако мне улыбается! Чудесный цвет, небо!
Агата потянулась было поправить очки, но не обнаружила их и мысленным взором увидела, как они лежат на раковине в туалете. Она постаралась не моргать и открыла глаза пошире, впуская в них прохладный воздух.
У обочины Агата разглядела указатель.
– О! – воскликнула она и со скрипом затормозила.
«Большой австралийский бар», – говорил указатель.
Он велел повернуть на прямую и длинную грунтовую дорогу, которая казалась бесконечной.
Агата сверилась с картой. Сглотнула. Нашла поворотник. Включила.
– Миленький звук, поворотник, – прошептала она.
И повернула налево.
Карл-который-печатает-вслепую
– Ну что ж, нам суждено умереть, Милли, – вздохнул Карл.
Они почти весь день двигались по пустыне на юг. Яркое солнце по-прежнему палило над головой, а воды оставалось все меньше.
– Я уже давно тебе об этом говорю, – пробормотала Милли.
– Нет, я имею в виду совсем скоро. Ты этого добивалась, Агата Панта? – пробормотал он, обращаясь к небу. – Душегубка.
Здесь не было никакого эха, и голос Карла просто растворился в окружающей пустоте.
– Ужас… как пить хочу. – Он поднял перед собой Мэнни и заглянул ему в глаза. – Правда, Мэнни? Ты меня понимаешь. Ненавижу эту дыру! Австралия! Что за название такое дурацкое? Фу, какая она сухая, Мэнни. Повсюду одинаковая и никогда не кончается. – Карл ударил ногой по земле. – Ненавижу эту землю. Грязь сплошная. Кто вообще эту грязь-то любит? Никто – вот кто! Ненавижу это небо. Ненавижу эти кусты. Как вообще здесь жить, не понимаю!
Он наклонился к земле и, опираясь на Мэнни, закричал:
– Тут ничего нет! – А затем уткнулся лицом ему в грудь.
– Скорее, – поторопила Милли.
Карл поднялся и засеменил дальше.
– Мы не успеем до завтра в Мельбурн, Милли.
– Успеем.
– Мы туда просто не доберемся.
– Доберемся.
– Это невозможно.
– Ты не все-превсе знаешь, – заметила Милли и резко остановилась. – Что это там? Бар? – Она указала пальцем.
Карл сощурился, глядя туда, куда она показала.
– Не шути со мной, Милли. Я очень хочу пить. Кажется, у меня обезвоживание. Знаешь, что это такое? Это одна из первых ступеней к смерти.
– Вон тот бар, – развернув карту, сказала Милли. – О котором нам Капитан Всё рассказывал.
– Но я ничего не вижу.
Карл коснулся ладонью ее лба, проверяя температуру.
– О боже… – выдохнул он. – У тебя тепловой удар. Все хорошо, Милли. Все с нами будет хорошо.
Он попытался ее поднять и понести на руках, но она вырвалась.
– Я в порядке, – Милли отстранилась.
– Побереги силы, Милли, – сказал Карл.
– Говорю: я в порядке. – Милли пошла вперед.
– Постой, – позвал Карл.
