– Считала себя самой умной?
– Я нигде не светилась!
– Тогда почему все ищут твою пластиковую башку?
– А может, это ты их привел! Может, китайцы тебя уже взяли и ты нас сдал!
– Тогда бы тебя уже допрашивали, дура!
Хала умолкла, некоторое время просто сидела у стены, уткнувшись лицом в колени, затем подняла голову и проворчала:
– Я никогда не ходила на встречи. Иногда прикрывала Чезаре, но и только.
– Они могли вас выследить, – примирительным тоном ответил Дорадо. – Как вы меня.
– Чезаре вел себя очень осторожно. И, в отличие от тебя, всегда оглядывался.
– Не следует недооценивать противника.
– Тоже правильно… – Девушка вздохнула. – Нам повезло.
– Верно, – согласился Вим. – Хорошо, что они передрались друг с другом.
– Китайцы с полицией?
– Черт его знает, кто с кем. Поднебесники там были точно, а другие… Не все ли равно, кто они?
– Пожалуй, ты прав. Сейчас это не важно.
Через подвал беглецы ушли в грязноватые мюнхенские коммуникации. Затем последовал бег по темным, зато никем не контролируемым коридорам, переходы с уровня на уровень по бетонным и металлическим лестницам и периодические остановки, во время которых Вим и Хала напряженно вслушивались, пытаясь различить шаги возможных преследователей. Путешествие длилось почти час, и из-под земли они вывалились за пределами Blumenmarkt, в полуразрушенной зоне Dresden, получившей свое название потому, что напоминала честным баварцам беспощадно разрушенную американцами столицу Саксонии.
Когда-то в этих кварталах Мюнхена находился оплот участников печально знаменитого бунта Мясников, последнего на сегодняшний день вооруженного выступления в Баварском султанате. Когда-то этот район, застроенный безликими многоэтажными коробками, населяли работяги – необразованные и неквалифицированные клиенты государственных программ занятости населения. Люди, которым не повезло. Люди, лишенные будущего. В какой-то момент Европол выпустил ситуацию из-под контроля, и перенаселенные кварталы полыхнули жесточайшим бунтом – к честной профессии мясника повстанцы не имели никакого отношения. Два дня в Мюнхене шли уличные бои. Два дня армия пыталась загнать озверевших работяг обратно в гетто. И еще два дня пыталась это самое гетто взять. Взяли, щедро залив его кровью.
С тех пор в султанате уделяли гораздо больше внимания социальной политике, а Dresden… Его планировали снести, но вот уже несколько лет никак не могли приступить к работам. То ли потому, что в обветшалых домах до сих пор прятались повстанцы (это утверждение являлось полной чушью), то ли для того, чтобы в кварталах концентрировались самые грязные отбросы общества, люди, которых не привечали даже в Blumenmarkt.
В любом приличном городе должна быть своя помойка.
Беглецам повезло – выбравшись из канализации, они оказались в пустом подвале, не встретились с местными обитателями, а потому решили остановиться, отдохнуть и подумать, что делать дальше.
– Похоже, ты влипла больше моего, – негромко произнес Дорадо. – Теперь они знают, кто ты.
– «У Изольды» даже моя «балалайка» осталась, – вздохнула женщина.
– Плохо.
– На ней не было ничего важного.
– Хорошо.
Хала слабо улыбнулась.
– Ты повеселел.
– Я чувствую себя почти отомщенным. – Вим потянулся и прислонился к стене, приняв подчеркнуто расслабленную позу. – Что ты теперь будешь делать?
– Перейду на нелегальное положение, – пожала плечами Хала. – Если все пойдет так, как надо, дней через пять Чезаре меня вытащит.
«Она верит ему. Верит в него. А Кодацци? Как он относится к трансеру? Бросит ее или выручит? Какие отношения связывают опытного dd с неизвестным прошлым и проститутку? Какие чувства?»
– Почему ты до сих пор работаешь на Изольду?
– Я же говорила: хорошее прикрытие.
– Врешь.
– Даже если и так, тебе какое дело? – огрызнулась женщина. – И время для подобного разговора ты выбрал неподходящее.
– А о чем нам еще говорить? Ты не скажешь, где будешь прятаться, я не скажу, куда поеду. Минут через десять мы разбежимся в разные стороны и, скорее всего, навсегда.
– Тогда какое тебе дело до меня?
– Я должен доверять партнерам.
Хала хмыкнула, помолчала, но ответила. Нехотя ответила:
– На мне висит приговор: еще пять лет занятий проституцией. И нельзя покидать Исламский Союз.
– Почему не сбежала?
– В любом другом месте моя карьера предопределена: зарабатывай хлеб, лежа на спине и раздвинув ноги, – ровным голосом ответила женщина. – Все прекрасно знают, для чего нужны такие трансеры, как я. Какой смысл бежать?
Врачи поработали хорошо, создав настоящий шедевр пластической хирургии, и чтобы вернуть себе настоящую внешность, Хале потребуется не одна тысяча динаров – обратные операции стоят на порядок дороже. Наверное, именно поэтому она без раздумий согласилась на Очень Серьезное Дело: полученные за книгу миллионы станут ее пропуском в нормальную жизнь.
– Чезаре оказался первым мужчиной, который отнесся ко мне по-человечески, проявил сочувствие. А когда он узнал мою историю, то спросил, не хочу ли я поработать с ним. – Хала провела рукой по пластиковым волосам. Жест, сохранившийся с тех времен, когда у нее была настоящая прическа. – С винтовкой я научилась обращаться еще в молодости, позанималась пару месяцев, чтобы вернуть форму, и стала работать. Прикрывала Чезаре в его делах.
«А он обещал ей будущее. Верность. Больше всего в мире ценится верность».
– Ну а ты что скрываешь, Вим Дорадо?
– Я убил сына шейха, – спокойно ответил Вим. – Отомстил за смерть отца.
– И остался жив?
– И даже не сидел в тюрьме. И не проходил по делу. – Дорадо помолчал. – Я убивал его медленно, очень жестоко. А меня даже не заподозрили.
– Со смерти твоего отца прошло много времени, – поняла женщина.
– Да. О той истории успели забыть.
– Ты злопамятный.
Вим покачал головой:
– Глупый. Из-за тех двух часов, что подыхал ублюдок, я исковеркал себе жизнь.
– Все равно тебе повезло больше, чем мне.
– Это точно.
Дорадо завел разговор не для того, чтобы проверить искренность нового партнера. Ему нужно было разговорить трансера, отвлечь, расслабить. Не дать Хале сообразить, что она должна срочно связаться с Чезаре. Она еще не поняла, что должна СРОЧНО СВЯЗАТЬСЯ С ЧЕЗАРЕ! Кодацци знает о нападении китайцев, но коммуникатор молчит, а «балалайка» осталась у Изольды. И Кодацци понятия не имеет, чем закончилась перестрелка. И что стало с Халой…
Трофейную «дрель» Вим специально положил на самом виду, между собой и трансером. Как знак доверия. Маленький штрих, позволивший Хале расслабиться. Тем более что, едва оказавшись в подвале, Дорадо присмотрел кое-что получше: бейсбольную биту из утяжеленного пластика, с помощью которой местные бандиты выясняли, кто круче в битвах за контроль над чайханами и туристическими достопримечательностями. Мюнхен – это не Анклав, где пушку можно купить на каждом шагу, хочешь – зарегистрированную, хочешь – нет, что, в принципе, одно и то же, потому что безы за незарегистрированную пушку только штраф выпишут. Здесь государство, ствол добыть сложнее, поэтому мелкие уголовники предпочитали сражаться палками.
Бита лежала у стены, как раз в том месте, где расположился Дорадо.
– Надо бы связаться с Чезаре, – опомнилась женщина.
– Для этого нужен коммуникатор, – заметил Вим.
И увидел, что Хала не сводит глаз с автомата. Женщина насторожилась. Или просто задумалась?
– Похоже, пора расставаться.
– Похоже, – согласился Дорадо.
Он поднялся на ноги чуть раньше Халы. Поднялся, одновременно схватив правой рукой биту. И прежде чем девушка успела защититься, уклониться или хотя бы выставить руки, ударил ее по голове.
Говорить о состоявшейся Традиции можно только в том случае, если основополагающие ее принципы, глыбы, на которых держится здание, прошли испытание временем. Но не минутами, что считают часы, а поколениями, десятками поколений, каждое из которых привносило в жизнь общества нечто новое, нечто свое. Слово Традиции меняет мир, делает другим его восприятие людьми. Но нельзя отрицать обратного: развитие общества заставляет человека по-новому смотреть на веру. Триремы были вытеснены парусными судами, которые, в свою очередь, уступили место пароходам. Люди целеустремленно познавали законы материального мира и в один прекрасный миг решили, что знают все. Ну, или почти все. Земля шарообразная, а не плоская. Солнце не бог, а термоядерная печка. Душа не в сердце, а в голове. Разум есть результат высшей нервной деятельности. Ничего вечного не существует, даже Вселенная рано или поздно погибнет.
А когда все знаешь, зачем тебе Слово?
И тут возникает вопрос о силе Традиции.
Способен ли ее фундамент выдержать напор всезнаек, очарованных теориями, придуманными людьми и доказанными людям? Достаточно ли он крепок? Сумеют ли иерархи провести корабль Традиции между Сциллой прогресса и Харибдой разумного консерватизма? Запрешься в крепости окаменевших догм – разочаруешь людей. Поддашься «велениям времени» – растратишь проверенные веками ценности ради сиюминутной выгоды.
