Подъехали на машине высокий длиннолицый генерал Горяев, из штаба округа, и генерал Барышев. Они вышли из машины. Горяев подал Ковалеву руку порывисто и как-то вниз, почти к колену, при этом всем телом наклонился вперед. У него мягкого блеска, пытливые глаза.
— Ну, комдив, — обращаясь к Гербову, спросил Горяев доброжелательно, — ваше общее впечатление?
— Хорошее. — Гербов запнулся. — Хотя не обошлось и без накладок.
«Ну, о них ты мог бы сказать мне отдельно», — самолюбиво нахмурился Ковалев.
Барышев, как показалось Владимиру Петровичу, посмотрел на него с осуждением.
— Подробно поговорим на зимних квартирах, — кивнул Горяев.
* * *
Костры разложены на поляне, в лесу. Возле них сушатся, греются солдаты первой роты. Дроздов сидит на коряге, очень близко к огню. Пар идет от его валенок, в синих глазах на грязном, счастливом лице пляшут огненные отсветы. Рядом Азат Бесков подбрасывает ветки в костер, и они горят с веселым потрескиванием.
Дроздов набрал горсть снега, лизнул языком, словно умеряя еще не остывший внутренний жар. Благодать! Снег пахнет Таганрогом, зимним Азовским морем, может, оттуда залетел? Теперь, когда возвращусь в казарму, самый раз и письмо матери написать.
На поляне говор, смех.
Антон Хворыська рассказывает, как кто-то совершал марш-бросок от столовой до санчасти, а потом ловко «отливал пули».
— Между прочим, была еще такая история… Вел Расул грузовик. И машина остановилась. Зачхала. Подходит старшина. «Что случилось?»— спрашивает. «Мотор заглох, товарищ старшина». — «Садись, я подтолкну», — благородно предлагает старшина. «Но…» — «Садись, садись. Чего там…» Метров двести толкал. Заработал мотор. Старшина пот на лбу вытер, спрашивает: «Что ж это в машине такое тяжелое?» — «Да там… — отвел глаза Расул. — Двенадцать отпускников спят… На станцию их везу…».
— Иди, Грунчик, сюда, — миролюбиво зовет Дроздов Владлена, — садись. — Он подвинулся на коряге, растопил в кружке снег, протянул ее Груневу, чтобы тот попрел руки. — Ну, как самочувствие, истребитель танков?
У Грунева тоже измазанное лицо, левая рука перебинтована, шинель насквозь пропахла порохом.
— Нормально, — любимым словом сержанта Крамова ответил Грунев и улыбнулся.
Хотя Грунев и окреп — развернулись плечи, появилась сила в руках, — но лицо осталось «дитячьим», разве что кожа огрубела да глядел независимее.
Дроздов, сбив шапку на ухо, сказал Бескову:
— А я сначала струхнул, когда танк на меня попер… Потом увидел: наш лейтенант не растерялся — и совестно стало.
— А я думал, конец мне, чертов проруб, — блестя черными глазами, скороговоркой зачастил Бесков. — Груня, спасибо, за шиворот схватил, потянул… потянул…
Азат показал, как Грунев тащил его.
Владлен фыркнул:
— Уж больно ты глаза вытаращил.
— Вытаращишь, — тихонько засмеялся Бесков. Его маленькое лицо с усиками приобрело конфузливое выражение. — Я тебе теперь такой ремонт сапоги сделаю, до конца служба не сносишь!
Подошел сержант Крамов, спросил у Бескова грубовато:
— Ноги-то сухие?
Дроздов подумал: «Этот Аким ничего… Он от меня требует больше, чем от других, потому что я неподдающийся обормот. А недавно сказал: „Поручаю, значит — доверяю“. Вот ведь как дело повернул». Дроздов довольно сопнул.
— Сухи, сухи, — успокоил Бесков, — сразу сменил…
В одной из палаток были запасные валенки.
— Посредники ротой довольны. — Тонкие губы Крамова раздвинулись в скупой улыбке. — Полный ажур!
Если сержант говорит «довольны», значит, точно знает.
Дроздов непроизвольно подергал ухо, точь-в-точь, как это делал сержант, когда был в хорошем настроении.
— Старослужащие! — подражая голосом сержанту, сказал он раздельно: — Стать солдатом это — не значит съесть определенное количество каши… — Дроздов хитро поглядел на Крамова.
Сержант усмехнулся. Достав пачку сигарет, протянул ее:
— Курите…
И Грунев вытащил из сержантской пачки сигарету, неумело раскурил ее. Зажигалку так себе и не купил.
Подъехала полевая кухня, остановилась у костров. Тощий — не в коня корм — повар Харитонов с большим кадыком и белыми ресницами, отбросив крышку, взялся за черпак.
Был Харитонов великим знатоком своего дела. Когда готовил соус — поджаривал косточки, из них варил бульон, а тем бульоном разводил муку, подкрашенную томатом.
Соус получался — пальчики облизать! Азат вожделенно закатывал глаза: «Вах-вах!..»
— Подходи, пехота! Получай без ограничений! — прокричал Харитонов басом, неожиданным в таком тощем теле.
Запахло мясом, кашей. Дроздов сладостно раздул ноздри:
— Да, теперь не грех и рубануть!
Из поселка принесла пышки и круг колбасы пожилая женщина в белых бурках.
— Покушайте домашнее, — предложила она радушно.
Дроздов проницательно посмотрел на нее и тихо сказал Груневу:
— Наверно, у нее внук в армии.
Но женщина услышала, улыбнулась, как Евгения Петровна:
— Нет, это я просто так…
Ее усадили, накормили солдатской кашей с мясом.
— Знатный харч, — сказала гостья, возвращая котелок, пуще всего удивляясь, что зимой у солдат есть зеленый лук.
— Почту везут! — раздался радостный крик.
Перед большими праздниками почта, словно бы притаившись, накапливала силы, чтобы затем обрушить лавину писем. Послезавтра день Советской Армии, и писем пришло особенно много.
Почтальон стал выкликать фамилии:
— Дроздов!
Протянул два письма.
Первое — от матери. Виктор прочитал обратный адрес на втором конверте. От Людмилы!
Доверительно сказал подошедшему и за своим письмом Санчилову:
— Моя прислала… В техникуме учится.
Санчилов улыбнулся:
— Я тоже получил от «нее».
Обветренное лицо лейтенанта за один этот «бой», казалось, стало мужественнее, к синеве глаз примешалась темная краска, лишившая их прежней наивности.
Грунев опечалился: от бабушки письма не было, а больше ждать не от кого.
Людмила писала Виктору: «Я считаю тебя своим настоящим другом, скучаю и буду с нетерпением ждать возвращения».
Дроздов еще раз перечитал эту фразу.
«Дождется — не пожалеет. Это уж честное солдатское…»
Виктор на секунду представил в весеннем вишневом цвету улочку, где живет Людмила, деревянную калитку с чугунным кольцом.
Всякий раз, когда они подходили к этой калитке и Виктор пытался обнять Людмилу, она приседала, выскальзывала и убегала.
Не то что Клавка.
Потом Виктор начал читать письмо матери:
«Долго от тебя весточки не было, я места себе не находила. И Тайфун все скулил, от миски морду воротил. А вчера стирала на кухне, он пришел, стал меня лапой оглаживать, потом взял зубами за фартук и потащил к почтовому ящику на калитке. Я заглянула, а там — письмо от тебя. Унюхал! Подпрыгивает, лизнуть письмо норовит и домой меня не пускает, чтоб я здесь же, во дворе, читала. Начала вслух читать, а он сел на снег, уши торчком. Как прочту слово „Тайфун“ — повизгивает, рад. А дочитала, он зубами конверт отнял, лег в конуре, положил между лап и отдавать не хочет».
Виктор, к удивлению Грунева, вдруг пошел вприсядку, непонятно приговаривая:
— Ай Тайфун, ай Тайфун! Друг человеческий, Тайфун!
…Заиграла гармошка, соперничая с транзистором. Молодой голос запел:
Когда поют солдаты,Спокойно дети спят…
Лейтенант Санчилов приказал откинуть борт у грузовой машины, и на «эстраде» начался концерт: легко, изящно танцевал Азат; похлопывая себя ладонями по пруди, пяткам — Хворыська. Заливалась гармошка. И словно не было недавнего огромного напряжения «боя». Вот запел сам лейтенант:
Постелите мне степь,Занавесьте мне окна туманом,В изголовье поставьтеНочную звезду…
Владлен слушал напряженно, и сердце его тоскливо сжималось. Эту песню пела мама. Неужели она совсем забыла его?
Дроздов так аплодировал, что отбил ладони.
* * *
В большом зале клуба собрались офицеры. Действия подразделений разбирали обстоятельно и с пристрастием. Кроме самого главного, говорили и о том, что не всегда соблюдались меры предосторожности: не сумели внушить солдатам, что «бой» — настоящий, и поэтому кое-кто пошел в полный рост, а кто-то землю копал на полштыка. Что минометчики взяли с собой неисправный дальномер, а один офицер даже не раскрывал рабочий планшет, потому что, видите ли, снег мокрый шел. И не додумался заранее сделать специальный щиток для планшета.
Даже о том говорили, что был, пожалуй, переизбыток имитаций, слишком много дыма, взрывов и треска: «Крым в дыму, бой в Крыму — ничего не видно».
О действиях полка Ковалева в общем отзывались похвально, хотя не обошлось без замечаний.
