— Можно и водочки, — сказал Вячек, — только тогда посидишь на берегу. После водочки акваланг не дам.
— Брось, старик! Немножечко. Что ж это за еда у костра, в лесу и без стопки?
— Нет, — отрезал Вячек. — Вот поплаваем, замерзнем, тогда можно. А в воду под газом не пущу. И не канючь, это железно! И ужинать пока не будем.
И Санька смирился. Знал — спорить бесполезно. Да по правде говоря, не больно-то ему и хотелось, так, по традиции — лес, костер, мужское общество, — надо!
Все уже было приготовлено: водонепроницаемые фонари, ружья, акваланги.
Вячек еще раз все проверил, сам приладил за спинами Саньки и Генки тяжелые баллоны со сжатым воздухом.
— Пойдем в один ряд, дистанция друг от друга метров десять, стрелять только перед собой, в стороны ни в коем случае, даже если увидите рыбу, а то подстрелим друг друга, понятно? — Голос у Вячека был строгий.
— Да ладно тебе, в первый раз, что ли? — нетерпеливо ответил Генка.
— В том-то и дело, что не в первый. За тобой я сам приглядывать буду, — пригрозил Вячек.
Генку уже захватил азарт, он нервно переступал обутыми в зеленые ласты ногами, щурился, будто прицеливался.
За границей зыбкого круга света, который отбрасывал костер, простиралась тьма.
И только слева, метрах в трехстах, почти на противоположном берегу озера, тоже горел небольшой костерок, подмигивал из темноты багровым, мерцающим глазом.
Озеро только угадывалось в темноте влажным своим дыханием, чуть слышным плеском мелких пологих волн.
Были полное безветрие и теплынь. Когда глаза, ослепленные костром, отдохнули, увиделось вдруг сразу и озеро, и лес, и желтый песок пляжа. Августовские остатки белых ночей заливали все вокруг жидкими, дрожащими сумерками, и лес проступал все яснее и отчетливей, как на проявляемой фотобумаге.
Но стоило снова взглянуть на костер и обернуться, как все опять прыгало в черноту, скрывалось и только постепенно, будто подкрадываясь, вновь появлялось.
Санька несколько раз проделал это и рассмеялся.
— Ты чего? — спросил Генка.
— Ко мне лес крадется. Сперва отскочит, а потом подкрадывается тихо-тихо — на цыпочках.
— Дите! — буркнул Вячек. — Ты всегда был малость с придурью. Стишки-то пишешь или забросил?
— На провокационные вопросы не отвечаю, — отрезал Санька. — Давай-ка, двинули.
И они пошли к озеру.
Вода была теплая-теплая, какая-то шелковистая, нежная.
Они сполоснули маски, предварительно плюнув в них (для того чтоб не запотевало стекло, верный способ). Потом надели и сразу сделались странными зловещими существами, этакими человекообразными из фантастических рассказов о космических пришельцах — циклопы с выпуклым стеклянным глазом во все лицо.
Санька даже поежился, но засмеяться не сумел, — во рту уже, как кляп, торчал резиновый загубник акваланга.
Они разом нырнули, включили фонари. Вот где был истинный, полный мрак!
Три желтых конуса света с заметным усилием раздвигали его, расталкивали, но этот же свет слепил глаза, и теперь весь мир сузился для каждого, сконцентрировался в узком коридоре света.
В лучах фонарей, как пыль, плясала какая-то озерная микромелочь, медленно, будто дым, подымался потревоженный ластами ил со дна, загипнотизированно застывали мелкие рыбешки. Так и казалось, что им хочется плавником, как ладошкой, прикрыть ослепленные глаза.
Три прозрачных конуса медленно, буравя темноту, двигались вперед.
Но вот справа в луче Генки блеснуло что-то серебристое и большое, как поднос, — здоровенный лещ неподвижно висел в воде, покорно ждал своей участи.
Раздался приглушенный металлический щелчок, рыбина дернулась, пробитая острогой насквозь, стала медленно оседать, дергаться, а в луче света темными спиралями заклубились ленты крови.
Острая охотничья зависть коснулась Санькиного сердца, он чертыхнулся и чуть не хлебнул мутной озерной воды.
И в тот же миг в его собственном луче показалось что-то темное, длинное, веретенообразное.
«Щука!» — мысленно заорал Санька и почувствовал, как затряслись у него от азарта руки.
Он тщательно прицелился и выстрелил. Острога с тупым коротким звуком вонзилась в это «нечто» и... ничего не произошло.
Лихорадочно перебирая леску, Санька стал подтягивать темный предмет.
«Наповал! — ликующе подумал он и тут же от злости чуть не вытолкнул языком загубник.
Это был топляк. Просто кусок дерева, от старости И долгого пребывания в воде сделавшийся гладкий и обтекаемым, как веретено. Он уже не плавал, но и утонуть еще не мог. Висел в воде.
Снаружи дерево было рыхлое, мягкое, а внутри — как железо.
Острога всеми тремя зубцами вонзилась в коварную деревяшку, и, как Санька ни старался, проклиная про себя и собственную близорукость, и топляки, и все на свете, трезубец не вынимался.
Надо было возвращаться, да еще тащить за собой на буксире дурацкий свой «улов».
Вячек и Генка уплыли уже далеко вперед, а Санька повернул к берегу.
Он не был уверен, видели ли его позорище друзья, и спешил поскорее избавиться от своего трофея, потому что знал — пощады ему не будет, им только попади на языки, пух и перья полетят.
Санька уже выбрался на берег, когда над озером гулко раздался голос Вячека:
— Санька-а! Ты где?
— Здесь я! На берегу.
— Жди нас! Под воду один не ходи, — крикнул Вячек и умолк, видно, снова нырнул.
Минут пятнадцать Санька извлекал свою острогу из проклятого топляка, и, когда наконец вытащил ее, со злостью и отвращением швырнул подлую деревяшку в костер.
Скучать в одиночестве ему пришлось недолго. Вячек и Генка вернулись довольно скоро.
У Генки кроме леща висели еще на кукане два довольно приличных окуня.
Вячек убил двух щук — килограмма по два каждая.
Санька только вздохнул и отвернулся. Охотничью его душу снедала черная зависть.
— Ты почему удрал? — спросил Вячек. — Случилось что?
— Да нет, просто расхотелось чего-то. Зверство ведь какое — безвинных ослепленных рыб стальными острогами! Бр-р-р — просто ужас, если вдуматься. А я, знаете ли, гуманист, у меня доброе сердце. — Санька говорил эти лицемерные слова елейным монашеским голосом, стараясь не глядеть Вячеку в глаза, чтоб не расхохотаться ненароком.
Вячек и Генка изумленно переглянулись, потом с подозрением уставились на Саньку.
— Что-о? А давно ли ты стал этим... как его... гуманистом? Что-то я до сих пор за тобой такого не примечал, — проговорил Вячек.
— Слушай ты его побольше, — вмешался Генка, — тут что-то нечисто. Следы парень заметает, уж я его знаю!
Вячек взял Санькину острогу, оглядел трезубец с застрявшими на концах кусочками древесины, потом поглядел в костер, где шипела, не желая гореть, злосчастная Санькина добыча, принялся хохотать.
— Видал, Генка, откуда берутся гуманисты? — говорил он. — Наш юный друг умудрился топляка подстрелить и тут же в раскаянии перековал мечи на орала! Ха-ха-ха!
Санька тоже рассмеялся.
— Нет уж, милый, — злорадно сказал Генка, — смешками тут не отделаешься. Ты обвинил нас в зверстве и чуть ли не в садизме. Ты лицемерил, друг мой! Я считаю, что тебя следует наказать. Следует, Вячек? Чтоб другим неповадно было.
— Следует. А как?
— А мы лишим его ухи. Мы не допустим, чтобы он стал соучастником зверского преступления над холоднокровными. Согласен?
— Согласен, — Вячек сурово кивнул. — Не допустим.
— Братцы, — взмолился Санька, — я передумал. Я отрекаюсь от своих новых убеждений и возвращаюсь к старым, кровожадным. Я снова ваш. Я возвращаюсь в священное лоно могучего братства охотников и рыболовов. И во искупление своих грехов берусь выпотрошить и вычистить вашу мужественную добычу. Каюсь, братцы!
— Простим отступника? — спросил Генка.
— Нет ему прощения, но пущай чистит, — царственным жестом отпустил грехи Вячек. — Он у нас будет кухонный мужик и прислуга за все. Мы ему покажем, почем фунт лиха. Мы пошлем его, куда Макар телят не гонял.
Они долго еще зубоскалили, проворно потроша при этом рыбин, и не подозревали, чем обернется для них эта тихая августовская ночь, сколько принесет им страхов, мук и несчастий, каким трагическим испытаниям подвергнется их вера в себя и людей, их долголетняя дружба.
А пока они смеялись, изощрялись во взятом ими шутливо-высокомерном тоне.
Ох, если бы люди могли заглядывать хотя бы на часок в будущее! Сколько бед можно было бы избежать!
Вячек священнодействовал над котелком с будущей ухой, тщательно отмеряя необходимые специи и приправы.
Наконец все было готово, и заполненный котелок повесили над костром.
— Пока она будет тут вариться, мы ей, мисс ухе, не нужны. Пошли поплаваем, в пятнашки сыграем, что ли, — предложил Генка, — а не то я боюсь, что стану с голодухи людоедом и вы будете моими первыми жертвами. У меня от этих прекрасных запахов аппетит играет, как у тигра.
Вновь надели акваланги, взяли фонари, бросились в озеро.
