«А почему, собственно, или созданья нечисти, или поджигательные снаряды? Думается, и то и другое! Вы, предавшиеся тьме, продав души дьяволу, получили от него подарки, неведомые даже цивилизованным народам? Так мы их у вас заберём, не губя при этом свои души. А ваше гнездо порока и разврата уничтожим. Потому как представить даже невозможно, чтобы все эти изобретения сделали степные разбойники. Ясно дело — выпросили у слуг Сатаны! Скорее всего, что слуг, Сам Князь Тьмы к дикарям вряд ли снизойдёт. А уж этому самозваному гетману, вообразившему себя диктатором в римском стиле…»
Пока адмирал предавался мечтам о казнях, которые шведская корона обрушит на непокорных, слишком много о себе возомнивших схизматиках, выявилось, что огненные птицы принесли на Хлебный остров не просто разрушения, а пожары. Много пожаров — как и ожидал Карл, вспомнивший подобные обстрелы на юге.
Гюллениельм, сталкиваться с врагом, кидающим на город такие снаряды, совсем не рвался. Не из-за трусости, почти семидесятилетний воин не раз и не два показывал личную храбрость на поле боя. Из опасения погубить и без того невеликий пока шведский флот. Был у опытнейшего полководца и флотоводца повод не делать это — темнота. Только скоро те самые многочисленные пожары, вспыхнувшие на Хлебном острове, такую отмазку ликвидировали, достаточно ярко осветив окрестности. Пришлось сниматься с якоря и следовать к месту происшествия. Не надо было быть великим умником, чтобы догадаться, кого сделают козлом отпущения в Стокгольме, если враги, спалившие одну из жемчужин шведской короны с воды, уйдут безнаказанно.
* * *
Казаки обнаружили шведские галеры раньше, чем с них увидели чайки, что было вполне естественно. Скандинавы шли на относительно крупных (по сравнению с чайками) кораблях, с фонарями на корме, видимыми и с носа, сечевики выскочили на Вислу из бокового канала и поначалу плохо различались на фоне берега. Освещённость на основном русле существенно уступала району возле пылавшего Хлебного острова. Наказной атаман крикнул, чтоб рулевые повернули кораблики на юг, следуя вдоль берега.
Сирко стал перед выбором: попытаться уйти на юг вдоль правого, восточного берега, рассчитывая, что вражеский адмирал не заметит чайки и не рискнёт далеко продвигаться во тьме в незнакомом месте, или рвануть к противоположенному берегу под носом у шведов и, высадившись там, оторваться от преследования пешими. Второй вариант предусматривался при планировании операции, верстах в трёх южнее, как раз у левого, западного берега его поджидали основные силы — все оставшиеся на Висле, не ушедшие с трофейным хлебом домой, чайки. Третий поворот событий — схватка двух чаек с тремя галерами, точнее — адмиральским галеасом и двумя галерами — оставался на случай, когда придётся подороже продавать свои жизни. Шансы на победу имелись, в данном случае, только у скандинавов. Оба варианта имели свои плюсы и минусы, стоило подумать перед выбором. Однако за атамана решил какой-то шведский (польский? немецкий?) стрелок, пальнувший в чайки. Пуля пролетела далеко от судёнышек, но выстрел обозначил их присутствие для врагов.
Иван, чуя грядущие неприятности, отдал команду на пересечение Вислы. Хлопцы быстро набрали максимальный темп гребли, река не море, ночь не день, Бог не выдаст — свинья не съест. Шедший первым галеас пальнул из своих морских орудий, закономерно промазав — не умели тогда в мире стрелять ночью, разве что топчи оджака имели бы возможность попасть на таком расстоянии, но никак не шведы. Ядра булькнули на дно далеко от цели, никого на чайках даже не обрызгав. Шедшей следом за флагманом, галере не удалось попасть снарядами в зону видимости обстреливаемых — куда она бахнула, так и осталось большим секретом для всех. На перезарядку крупнокалиберных морских пушек, даже днём, тратили в середине семнадцатого века не менее десяти-пятнадцати минут, появился шанс уйти без потерь.
Голосовые команды гребцам сменились барабанным ритмом, чайки, будто птицы, неслись по воде — вот-вот взлетят, шведы безнадёжно опаздывали, как вдруг в этот ритм вкрался диссонанс — глухой стук, громкие матюки. В шедшая второй чайка на хорошей скорости столкнулась с разогнанным половодьем бревном. Борт старого, много лет верно служившего кораблика не выдержал испытания, проломился, он быстро стал заполняться водой.
— Усе, кинчилася наша вдача, — крайне нехарактерным для него унылым тоном произнёс сидевший рядом с атаманом весельчак и балагур Небыйморда.
— Не каркай, як ворона! Е ще в наших руках сыла, не затуплы наши шабли! — и уже обращаясь к рулевому, скомандовал: — Хведир, правь до братив!
Спасение утопающих заняло не так уж много времени, но дало возможность третьей, немного поотставшей шведской галере подойти на выстрел картечью. На менее чем сто саженей, комендоры не промахнулись, точнее, не все промахнулись, ибо попади по такой небольшой мишени пять пушек, живых бы там не осталось.
Впрочем, то, мало казакам не показалось и что попало. Не менее трети участников обстрела отправились на суд божий или получили тяжёлые ранения. Предаваться унынию или печали никто не стал. Почти мгновенно заменили бойцов на вёслах, не имевших возможности продолжать греблю, и рванули к близкому уже берегу. Стоявший там зевака, глядевший на зарево над Гданьском, со всех ног ломанулся прочь, увидев кто, так близко от него оказался.
Однако сечевикам было не до него. К месту высадки приближались шведские галеры, с которых уже вовсю палили из ружей. Казакам немедленно предстояло решить, кого из подававших признаки жизни можно ещё донести до своих, а кого лучше милосердно прирезать. Тащить всех вряд ли смогли бы — немалая часть сохранивших подвижность — в том числе, наказной атаман — имела лёгкие раны. Среди убитых атаман заметил Небыйморду, со спокойным, умиротворённым видом лежавшего на спине, уставившись невидящими ничего глазами в тёмное небо.
«Це ж вин смерть свою почуяв, ще там, у чайци. Справный казак був, и помер добре, без мук».
Под нестройную, но усиливающуюся канонаду — к ружьям скоро присоединились двухфунтовые пушки на верлюгах — совершенно заглушившую свист ветра и гул продолжавшегося разгораться в Гданьске пожара, под стоны и крики раненых и мат остальных, прорубили дно уцелевшей чайки. Спеша уйти от вражеского обстрела, прекратили мучения нескольких товарищей, имевших явно несовместимые с жизнью раны. Побежали вглубь суши, прочь от воды, в спасительную темноту, таща тех, кто вроде бы, имел надежду выжить. Ещё несколько человек получили отметины на теле, не мешающие драпать, от заполошной стрельбы со шведских кораблей. Повезло, что стрелять ночью эти враги не умели, янычары так легко отделаться бы, не позволили. Да осторожность Гюллениельма сыграла на руку преследуемым. Не решился адмирал подойти поближе к берегу из опасения напороться на мель или затопленный пенёк. Катастрофа одной из чаек также мимо его внимания не прошла, просто взывая к осторожности и обдуманности действий на незнакомой реке в темноте.
В столицу Карл послал рапорт об очередной славной победе шведского оружия и духа. Вражеская эскадра уничтожена, несмотря на неблагоприятные погодные условия, только несколько наглых разбойников смогли в панике сбежать на берег, ранеными и обречёнными. Несомненно, доблестные драгуны Её Величества вскоре выловят их всех и привезут в кандалах, для переправки на справедливый суд в Стокгольм.
Бравурность и победоносность рапорта Гюллениельма не спасли от отставки из-за прихода известий в метрополию о печальной судьбе не только Хлебного острова, но и большого каравана с трофеями, добытыми шведской армией на юге Польши. Клан Оксешернов пожертвовал адмиралом, отдав его должности набиравшему силу клану Делагарди. Концовка у вскоре изданных рифмованных мемуаров получилась пронзительной и минорной.
* * *
Всю дорогу по Бугу и Висле Юхим мучился и терзался. Это так красноречиво отражалось на его физиономии, что сей факт легко замечали окружающие, почти не пристававшие по поводу пошутить или рассказать о чём-то. Нет, не похмельем — визит зелёненьких бесенят не грозил. Из запоя супруга Срачкороба вывела, можно сказать, профессионально — имела немалый опыт в этом деле с первым мужем. Выглядел, правда, не на восемнадцать лет, с юным аристократом из Италии теперь не старого ещё казака можно было бы перепутать только очень издали — благодаря сохранившейся стройности. Почти белые из-за седины оселедец и щетина на лице; заметное отсутствие значительной части зубов; нос, пусть немного выровнявшийся после последнего перелома, но с бросающимися в глаза следами старых, другие шрамы на лице; большие тёмные круги под глазами и усталый взгляд старого человека. Хотя прожил он не так уж много лет — для юноши такое описание никак не подходит.
