К тому времени я уже выяснила, почему Белл не хотела мне говорить, где живет, не приглашала к себе. Это была квартира ее матери в Харлсдене. Белл часто повторяла, что не считает Лондоном все, что находится к западу от Лэдброк-Гроув или к востоку от Сити, и поэтому я понимаю ее отвращение к Уэст-Тен и его районам. И еще мать. Белл сказала, что теперь, раз уж речь зашла об этом, она не будет ничего скрывать — все дело в том, что ей стыдно знакомить меня с матерью.
— Если бы ты увидела ее на улице, то приняла бы за бездомную старуху. Мать даже не следит за собой. Она из тех старых кокни, — здесь Белл опять рассмеялась своим сухим смехом, — которые носят с собой вставные зубы в жестянке из-под табака.
— Твоя мать не может быть такой старой, — возразила я.
— Она слишком стара для моей матери. Когда я родилась, ей было далеко за сорок. Я съехала от Адмета, и мне больше некуда было идти. Все равно она неважно себя чувствует. За ней нужно присматривать, а, кроме меня, у нее никого нет.
Я колебалась. В конце концов, почему я должна молчать?
— Но у тебя же есть брат, правда? Я его видела на представлении «Глобального опыта».
Она рассмеялась. Наверное, от воспоминаний о тех странных хеппенингах.
— Ах да, Маркус.
— Маркус? — Я была очарована этим именем и предположила, что человек, назвавший своих детей Маркусом и Кристабель, не может быть так уж плох.
— Вероятно, тогда она и не была — не то что теперь.
Я сказала, что невозможно жить с матерью до конца жизни, естественно, имея в виду жизнь матери.
— Не волнуйся, не буду, — ответила Белл.
Вскоре после этого разговора я вспомнила, как после смерти Сайласа Эльза рассказывала мне, что Белл некуда идти — родители умерли, и у нее нет родственников, которые могли бы ее принять. Но если Белл стыдилась матери и хотела скрыть ее существование, то, вне всякого сомнения, могла сказать, что матери нет в живых. Это выглядело вполне логичным. Как странно и печально, что она так презирает свою мать, а я свою — разумеется, приемную — так люблю. Той весной Козетта заболела. На самом деле ничего серьезного с ней не случилось, однако она испугалась сама и напугала меня, а я ее так любила, что все сильно преувеличивала. У нее было маточное кровотечение, но я решила, что Козетта умирает от рака, и поделилась своими страхами с Белл.
— Когда ты узнаешь, что с ней? — спросила она.
— Примерно через неделю.
Я представляла, что теряю Козетту, представляла, как она сама боится смерти. И рассказала об этом Белл: о долгой, больше похожей на сон, жизни Козетты и о том, что ей наконец представился шанс — возможно, слишком поздно — жить по-настоящему. Как ужасно, когда свобода, которая оказалась слишком краткой и которую не успел толком почувствовать, должна уступить место смерти. Белл слушала внимательно и спокойно. Временами казалось, что она просто не понимает, что такое любовь, и, приоткрыв рот и склонив голову набок, размышляет о ней как о предмете возможного исследования. Но я не уверена, что тогда тоже так думала, что была настолько мудра.
Козетта легла в больницу, в одну из частных клиник на Харли-стрит, где ей сделали соскоб и обнаружили полип, который был успешно удален. Думаю — нет, уверена, — что Козетта ужасно гордилась. Понимаете, это возвращало ей молодость, когда репродуктивная система была все еще активна. Я пришла навестить ее, стояла в толпе, собравшейся у ее постели, и с недоумением слушала ее. Она говорила Дон Касл и Перпетуа, что у нее «ничего не вырезали», что все органы у нее в «рабочем состоянии» и ее не стерилизовали. Поэтому я ничего никому не сказала, даже Белл, убеждая себя, что теперь, когда волнения остались в прошлом, интерес к состоянию Козетты тоже пройдет.
Ее возвращение домой мы отметили цветами и пиром. Цветы поставили в гостиную, в ее спальню и в большую жардиньерку на лестничной площадке первого этажа. Белл помогала мне выбирать и расставлять цветы, а потом накрывать стол в столовой и покупать продукты. Естественно, все покупалось на деньги Козетты, поскольку у нее был кредит в кулинарии и в цветочном магазине, хотя она почти все время сидела на диете и ела меньше остальных; но, как она сама выражалась, важно внимание. По возвращении домой Козетта выглядела усталой и какой-то задумчивой. Мне пришло в голову — слишком поздно, — что кто-то должен был приехать за ней на машине, чтобы избавить ее от поездки в такси с незнакомым водителем. Но я не умела водить, а ни Гэри, ни Фей, ни их знакомый «кислотник» Риммон (его настоящее имя было Питер), который поселился в доме, не спрашивая разрешения, не предложили своих услуг — их даже не было дома, когда Козетта выписывалась из больницы.
Такие люди, как Козетта — добрые, щедрые, бескорыстные и терпеливые, — испытывают неумеренную благодарность за любую мелочь, которую для них делают другие, а их самих всегда используют и игнорируют. Литература девятнадцатого века полна подобных персонажей, и поэтому мы привыкли считать их судьбы писательским вымыслом. Однако такие люди существуют в реальной жизни — чтобы помогать другим и быть растоптанными теми, кто им больше всего обязан. В этом свете жизнь и судьба Козетты выглядят еще более необычными. Ни ее жизнь, ни ее судьбу никто из нас предвидеть не мог, потому что они как будто противоречили логике, бросали вызов правилам, гласившим, что подобной женщине не суждено столкнуться с такими вещами, как страстная, лишенная корысти любовь, трагедия и насильственная смерть, а ее уделом до конца дней останутся эксплуатация и разочарование.
Во время отсутствия Козетты никто из нас, молодых, особенно не задумывался о Тетушке. И только теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что она смотрела на Козетту как на защитника. Тетушка была похожа на мышку, такая тихая и незаметная, что даже мы с Белл с нашей ненасытной жаждой знать, что происходит в головах людей, с постоянным исследованием личностей, считали ее человеком без чувств, недостойной размышлений. Нам и в голову не приходило, что старушка может страдать в отсутствии Козетты, может бояться нас всех, с нашими привычками, приобретенными во время революции, которой она не понимала, нашей молодости и нашей музыки, наших появлений и исчезновений, нашей сексуальной свободы.
Разумеется, в доме бывала Перпетуа. Садовник Джимми всегда заглядывал в дверь, чтобы перемолвиться с ней словечком. Но старые друзья Козетты из Велграта, приходившие к ней в больницу, даже не подумали навестить Тетушку. Белл была внимательна к ней во время той вечеринки, но если и замечала ее во время отсутствия Козетты, то я об этом не знаю. Разговаривал ли кто-нибудь со старушкой? Пытаясь представить гостиную, какой она была без Козетты, я никогда не вижу там Тетушку, и это вселяет в меня уверенность, что большую часть времени она проводила у себя в комнате, прячась от нас, от связанных с нами вызовов, опасностей и потрясений, с тоской ожидая возвращения Козетты. А когда та вошла в гостиную, Тетушка была там. На этот раз она проявила свои чувства, встав с красного бархатного кресла и направившись к Козетте с протянутыми руками.
— Почему ты не приезжала меня навещать? — спросила Козетта, когда объятия разомкнулись.
Тетушка не ответила; наверное, не осмелилась сказать, что не могла, а никто из нас не предложил взять ее с собой или даже вызвать такси и проинструктировать водителя. Она лишь покачала головой и загадочно нахмурилась — так поступают старики, когда хотят скрыть свои желания или недостатки от молодых.
Все собрались в столовой: Козетта и Тетушка, мы с Белл, только что вернувшийся из Индии Гэри, Фей и Риммон. Для «Дома с лестницей» компания была невелика, поскольку никто не пришел на смену Мервину, Фелисити и Харви; не было больше и «квартирующей девушки» — должность такая же бесполезная и лишенная обязанностей, как у носителя «золотого жезла» в почетном полку кавалерии или управляющего Чилтернскими округами, но все же роль с комнатой, которую никто не занял. Козетта пыталась убедить балетных танцоров поселиться на верхнем этаже, однако они, естественно, не хотели бросать бесплатную квартиру в Хэмпстеде, хозяин которой, если повезет, может никогда не вернуться из Южной Африки. Девушка по имени Одри, двоюродная сестра новой подруги Адмета, сказала, что может занять свободную должность и свободную комнату. Вряд ли она до конца верила, что ей отдадут большую спальню на третьем этаже просто так и что она не будет исполнять никаких обязанностей, только говорить, слушать и варить кофе, — и сомнения заставляли ее колебаться. Козетта задумчиво рассуждала об этом за едой.
Мы поели и встали из-за стола, как обычно, не подумав убрать за собой или вымыть посуду. Перпетуа должна была прийти на следующий день, но Белл, презиравшая работу по дому, неожиданно заявила, что мы с ней займемся посудой.
