Если судить по официальным сообщениям, то и сельское хозяйство продолжало демонстрировать успехи. Хотя посевные площади из-за засухи, продолжавшейся в Закавказье, на Северном Кавказе, в Поволжье, Киргизии (Казахстане), Туркестане, Крыму несколько уменьшились по сравнению с 1922 годом — с 66,7 млн. десятин до 58,4 млн., валовой урожай зерновых возрос почти вдвое — с 1,9 млн. пудов до 3,2 млн., подсолнуха — с 996,5 тысячи пудов до 8 млн., сахарной свёклы — с 25 тысяч пудов до 1 млн.{188}. Лишь животноводство оставалось на прошлогоднем уровне.
Подобные сообщения вдохновляли, вселяли уверенность в то, что кризис в конце концов удастся вскоре преодолеть. Но иная информация, а её оказывалось гораздо больше, свидетельствовала о противоположном. К примеру, на прошедшем в июне VI съезде металлистов с горечью констатировали: производство всё ещё составляет 13,8% от довоенного, а производительность труда за тот же период упала вдвое{189}.
Более детально характеризовала безрадостное положение в промышленности государственная статистика. В 1913 году в стране добыли 2 150 млн. пудов угля, 561 млн. пудов нефти, а десять лет спустя — 659,5 млн. и 315,4 млн. пудов соответственно. Выплавили в 1913 году 256 млн. пудов чугуна и дали 214 млн. пудов проката, а в 1923–18,3 млн. и 28 млн. пудов. И как неизбежное следствие того — столь же резкое падение промышленной продукции, прежде всего сельскохозяйственных машин, в которых всё более и более остро нуждалась деревня. В 1923 году заводы страны выпустили 190,9 тысячи плугов (30,9% довоенных показателей), 26,8 тысячи борон (21,1%), 10,7 тысячи сеялок (15,6%), 11,7 тысячи жаток и сенокосилок (10,6%), 26 тысяч молотилок (23,6%){190}.
На продолжавшуюся стагнацию повлияло, среди прочего, и то, что с весны 1923 года из 13 697 государственных предприятий треть бездействовала, треть была сдана в аренду частникам и только 4212 работало{191}. При этом число предприятий рудной промышленности за десять лет сократилось со 122 до 23, ткацких фабрик-с 214 до 110. В этих и других отраслях был занят 1,4 миллиона человек, или 56% от численности в 1913 году. Их средняя зарплата составляла 49,2% довоенной (у металлистов 39,7%, горнорабочих — 37,7%){192}.
Результатом того стало продолжавшееся обнищание трудящихся, снижение уровня потребления. Если до войны среднегодовое потребление сахара составляло 20 фунтов (фунт = 307,7 г), то в 1923 лишь 4,4 фунта, соли — 33 и 17,7 фунта, спичек — 25 и 11 коробков, ситца — 18 и 4 метра{193}.
Были и иные следствия кризиса. Рост безработицы: всего за год число зарегистрированных на биржах труда возросло с 318.7 тысячи человек до 709,2 тысячи{194}; не стихало забастовочное движение — за 1923 год было отмечено 444 стачки со 164.7 тысячи участников{195}.
Экспорт, на который так надеялось руководство партии, также оставался в пределах общих неутешительных показателей. Вывоз хлеба осенью 1923 года не превысил 46 млн. пудов, или 6,3% всего экспорта; леса — 11%; пушнины — 15%; льна, кудели, пеньки — 18,5%; нефти и нефтепродуктов — 49,2%. В целом государство заработало продажей на внешнем рынке чуть более 150 млн. золотых рублей, которые так и не покрыли затрат по импорту, что привело к отрицательному сальдо в 15 млн. золотых рублей{196}.
Окончательно завязла и финансовая реформа. Червонец так и не стал единственным средством платежей. Поэтому в январе 1923 года снова пришлось прибегнуть к эмиссии «совзнаков», курс которых за двенадцать месяцев упал от 175 рублей за червонец до 31 тысячи{197}.
О катастрофическом положении в стране свидетельствовали и иные данные. Те, что содержались в совершенно секретных ежедневных «Спецсводках» и ежемесячных «Обзорах политико-экономического состояния СССР, готовившихся информационным отделом ОГПУ для сверхузкого круга лиц — для членов ПБ, наркомов и замнаркомов НКИД, НКВоенмор, председателя ОГПУ. Сводки и обзоры бесстрастно уведомляли:
Апрель — май. «Для отчётного периода характерно свёртывание промышленности в значительной части губерний… Основной причиной… является финансовый кризис, обусловленный отсутствием сбыта продукции производства — следствие того тяжёлого экономического положения, какое в настоящее время переживает деревня… Рост материальной необеспеченности рабочих вызывает увеличение числа забастовок… Материальное положение крестьянства (кроме кулаков) в настоящий момент достаточно печально… Беднота устремляется в город, где увеличивает кадры безработных».
Июнь. «Экономическое положение республики в июне не вполне благоприятно… Промышленность продолжает переживать кризис». Сельское хозяйство «будет нуждаться в государственной помощи уже для посева озимых и частично — в продовольствии».
Июль — сентябрь. «Среди рабочих рост недовольства обусловлен, главным образом, задержкой выплаты зарплаты и низкими ставками. Настроение крестьянства понизилось по сравнению с прошлыми месяцами ввиду создавшегося вследствие неурожая и стихийных бедствий тяжёлого экономического положения, а местами и частичного голода… Несмотря на отсутствие в июле массовых кампаний, недовольство (крестьян) на почве налогов ввиду их чрезмерности, крайней разновидности и краткосрочности, отмечается на значительной части губерний»{198}.
Каждый месяц приносил всё новые и новые свидетельства полного провала НЭПа, однако никто в партийном руководстве не отваживался то признать открыто. Никто не предлагал радикальных мер для выхода из кризиса. Из того тупика, в котором оказалась страна.
Единственная попытка такого рода, да и то частичная, связанная с необходимостью наполнения бюджета средствами, поступавшими бы от населения в значительном размере — возобновление выпуска и продажи водки — крепостью в 30° — была сделана в июне, на пленуме ЦК, но тут же её пресёк Троцкий.
Даже находясь в отпуске, он поспешил изложить членам ЦК и ЦКК своё категорическое отрицательное мнение. «Для меня, — писал Лев Давидович, — совершенно бесспорно, что наш бюджет может держаться только на успехах сельского хозяйства, промышленности и внешней торговли (экспорт хлеба, леса и т.д.). Попытка перенести бюджет на алкогольную основу есть попытка обмануть историю, освободив государственный бюджет от зависимости от наших собственных успехов в области народного строительства… Решительно протестую против этого предложения»{199}.
Высказав в принципе совершенно верную оценку, Троцкий почему-то не захотел принимать во внимание лишь одно — истинное положение в стране. Не некие успехи экономики, предполагаемые в некоем будущем, а продолжавший углубляться кризис. Голод в деревне, спад промышленного производства, инфляцию, рост забастовочного движения, безработицу. Мало того, не довольствуясь обращением только к членам ЦК и ЦКК, Троцкий решил сделать свою точку зрения достоянием всей партии. 12 июля «Правда» опубликовала его статью «Водка, церковь, кинематограф», в которой алкоголь был отнесён к тем вещам, которые более всего затуманивают сознание трудящихся.
Поступая таким образом, Троцкий не учёл одного. Дискуссия за или против сухого закона решительно ничего не меняет. Послужит только возбуждению нездоровых страстей. Потому-то ПБ в тот же день предложило «Правде» в дальнейшем воздержаться от продолжения обсуждения данного вопроса{200}. А это, в свою очередь, вызвало протест Преображенского. Давнего верного соратника Троцкого и в те дни — замещавшего Бухарина в должности ответственного редактора «Правды».
15 июля Преображенский направил в ПБ письмо, в котором указал: «Никакое новое решение в направлении возврата к продаже водки, не может быть проведено без всестороннего и публичного обсуждения вопроса и без твёрдого большинства в партии за эту меру. Поэтому, не касаясь вопроса по существу (я лично против продажи водки), я нахожу совершенно ошибочным решение Политбюро от 12.7 и прошу об его отмене»{201}.
ПБ, из членов которого в Москве находились Сталин, Каменев и Рудзутак (четверо пребывали в отпусках), несмотря на явное отсутствие кворума всё же приняли 27 июля решение, подтверждавшее прежнее, от 12 июля. Кроме того, признали письмо Преображенского «недопустимым по тону и непозволительным по содержанию», почему и отстранили его от дальнейшей работы в «Правде»{202}. Несколькими днями позже, в письме Зиновьеву, отдыхавшему в Кисловодске, Сталин так объяснил действия ПБ: «Видимо, некоторые товарищи ищут «удобного» повода для очередного шума»{203}. Явно намекал тем на стремление Троцкого развязать очередную дискуссию по любому возможному поводу.
В меру ироничном письме Сталин не стал уточнять, что же скрывается за словами «очередной шум». Его адресат так же, как и он сам, отлично понимал: обостряется, нарастая, борьба за власть. Точнее, борьба за право стать преемником тихо угасавшего в подмосковных «Горках» Ленина. Состояние вождя, не скрываемое от народа (бюллетени о его здоровье публиковались с 13 марта 1923 года), хорошо знали в ПБ. Знали, что Ленин давно уже неработоспособен, и его смерть — всего лишь дело времени. Весьма непродолжительного. А потому и стремились подготовиться к ней, загодя определив его преемника.
