…Расколовшиеся с первых же часов работы на две противостоящие группы, участники совещания, «несомненно, ожидали выступления членов ПБ — Троцкого, Зиновьева, Сталина. Их чётко выраженная позиция должна была поддержать одну из сторон, окончательно определив, что же является главным врагом партии: русский шовинизм или местный национализм. Однако поначалу ответа на этот вопрос не последовало. Выступившие по первому пункту повестки дня — «Дело Султан-Галиева» — и Троцкий, и Сталин, попытались пока ограничиться оценкой выступлений, сделанных до них. И всё же так и не смогли не проявить суть своих взглядов по главной проблеме.
Так, Троцкий, в привычной для него назидательной манере объясняя, почему Султан-Галиев «дошёл до измены», отметил две причины. Во-первых, ею стало «старое положение татар, вообще тех национальностей, которые были унижены». А во-вторых, «он не встречал необходимого сопротивления». Почему? Да потому, что его окружение «реагировало на одну беду, которая есть, несомненно, подавляющая, преобладающая и основная — великодержавничество, но не развили в себе чуткость по отношению к другой опасности… туземному национализму». Однако не предложил радикальных мер борьбы с теми коммунистами, которые и потворствовали «изменнику». Счёл вполне достаточным направление их на работу «в другие районы». Иными словами, рекомендовал тем расширить пределы возможной пропаганды пантюркизма и панисламизма.
Но как бы Троцкий поначалу не сдерживал себя, всё же он не смог по-учительски оценить выступавших перед ним. Отрицательно отозвался о сказанном Саид-Галиевым, Шамигуловым и положительно — Хидыралиевым, Икрамовым, Ходжановым. И обрушился с критикой только на одного — на Мануильского. Скорее всего, сознавая, что за тем стоит Сталин.
«Что говорит Мануильский? — риторически вопросил Наркомвоенмор аудиторию. — Резолюция XII съезда прекрасна сама по себе, но вы (ею) развязали крестьянскую стихию. Эта стихия давит, видите ли, даже на это собрание. Кроме того, говорит он, если резолюция XII съезда не будет проводиться руками великороссов, то всё рушится. Я говорю, товарищи, что нельзя больше скомпрометировать резолюцию XII съезда, чем это сделал сам Мануильский».
В качестве же доказательства своей правоты Троцкий привёл весьма странный пример. «На окраинах, — заявил он, — есть прекрасные рабочие, те же железнодорожники, например, которые через своих жён, тёщ и прочих связаны с русскими кулаками, захватившими большие площади и борющимися с туземным населением. И потому «пролетарское (русское. — Ю.Ж.) руководство и старое колонизаторство переплетаются иногда и завязываются в тяжкий узел».
Словом, по Троцкому даже самый сознательный, но русский пролетарий остаётся врагом на национальных окраинах. Выступает, как и при царизме, колонизатором. А кто может ему противостоять? По мнению Троцкого — «для нас… в любой из национальных республик коммунист искренний, хотя бы сегодня ещё малосознательный, но вышедший из низов (то есть, из крестьянской среды. — Ю.Ж.) и связанный с ними, в десять раз важнее, чем, скажем, железнодорожный рабочий в том же районе»{172}.
И это произнёс человек, считавший себя твердокаменным марксистом, один из руководителей пролетарской партии, должной защищать интересы прежде всего рабочего класса! Произнёс, сознательно забывая марксистскую оценку крестьянства как мелкобуржуазного класса.
Поднявшись на трибуну ещё раз, для обсуждения второго пункта повестки дня — «Практические мероприятия по проведению в жизнь резолюции XII съезда партии по национальному вопросу», Троцкий продолжал развивать уже высказанные им положения, внося в них незначительные коррективы.
Не вспомнил о своём предложении перемещать коммунистов сторонников Султан-Галиева на работу в другие регионы страны, Но вдруг заговорил о необходимости чистки партии. Мол, без неё, «проведённой под углом зрения XII съезда нашей партии (то есть от великорусских шовинистов. — Ю.Ж.), мы, конечно, ни к каким реальным последствиям не придём… Нам нужен перелом в практике, в повседневной работе. Смешно думать, говорю, что этого можно достигнуть без чистки и даже без ряда показательных процессов».
Вслед за Рыскуловым заговорил об экономике как причине всех бедствий. «Мы ещё будем бедны в течение долгого ряда лет — растолковывал Троцкий. — Наша промышленность ещё убыточна, а в наших руках только промышленность. Сельское хозяйство в руках крестьян, поскольку сельское хозяйство — совхозы — у нас тоже убыточно… Наш бюджет насквозь дефицитен, ибо наша промышленность и наш транспорт дефицитны».
Тем исподволь незаметно подвёл участников совещания к мысли о неизбежной уступке крестьянству. Необходимости сделать ещё один шаг на пути пересмотра собственных недавних взглядов. Своего чуть ли не ультимативного требования передать Госплану руководящую роль в жизни страны. «Конечно, — продолжал Троцкий, — социализм это централизованный план, и мы на этом стоим. Но централизованный план.., хозяйственный централизм опирается на известный уровень техники, а там, где горная страна и в ней ослиные тропинки.., необходимо упразднение всяческого излишнего бюрократически-централистического зажима». Уточнил: «Национальное сознание есть тоже хозяйственный фактор, который должен войти в социалистический план. И если этот фактор… требует сегодня уступок, то приходится централизм созидать, считаясь с национальным фактором».
Наконец, ещё раз прямо возражая Мануильскому, Троцкий сформулировал свой вариант задачи партии: «найти смычку с крестьянской стихией, а в отношении крестьянской стихии иных национальностей национальный вопрос есть первое звено смычки». Именно так — не товарообмен с наращиванием производства необходимого деревне, а потворство в национальном вопросе. Словом, предложил сделать шаг назад уже от НЭПа не только на экономическом, но и на идеологическом фронте. Настойчиво посоветовал внести в проект резолюции совещания следующую поправку: «Партийная организация должна считаться не только с национальными, но даже с националистическими настроениями, поскольку они захватывают широкие народные круги»{173}.
Трудно сказать, как бы прошло совещание, если бы резкие русофобские заявления Троцкого не предвосхитил Зиновьев. Загодя, до выступления того, не согласился бы с ним по всем пунктам. «В советском аппарате, — первым признал глава Коминтерна необходимость чистки, — очень много осталось от старого, от великодержавного шовинизма… Действительно, нужно обследовать наш советский аппарат сточки зрения борьбы с великорусским шовинизмом». И продолжил уже заверением от имени всего руководства РКП: «Мы можем ручаться за то, что ЦК после решения XII съезда сделает всё от него зависящее, чтобы против основной беды — против великодержавного шовинизма — повести длительную, систематическую и серьёзную борьбу». И зачем-то поспешил подвести итоги работы, заявив: «На этом совещании мы расчистили почву на счёт великодержавного шовинизма, а вы должны расчистить её у вас».
Не довольствуясь откровенно русофобскими высказываниями, Зиновьев ещё и открыто подыграл националистам. «Тяжёлый инцидент с Султан-Галиевым, — заверил он часть аудитории, — ни в коем случае не должно использовать для того, чтобы ревизовать саму линию XII съезда». Объяснил такое утверждение, повторив один из пунктов проекта резолюции — о невозможности механически переносить методы партийной работы, присущие промышленным регионам России, на республики. Положение вполне справедливое, если бы Зиновьев не поспешил предложить «идти на уступки тем местным национальным элементам, которые хотят и могут лояльно работать в рамках советской системы»{174}. Но не оговорил, насколько далеко могут пойти такие уступки.
Все такого рода высказывания поставили Сталина в весьма сложное положение. Поначалу, участвуя в дискуссии, он ещё позволил себе говорить откровенно: «Только через националистическое прикрытие может проникнуть в наши организации на окраинах всякое буржуазное, в том числе меньшевистское, влияние… Борьба с этим врагом в республиках и областях представляет ту стадию, которую должны пройти наши национальные организации. Другого пути нет»{175}.
Однако после двух выступлений Троцкого, и особенно речи Зиновьева, он не мог пойти на открытый конфликт с членами ПБ. Вынужден был, как и в конце 1922 года, искать с ними компромисс. И нашёл весьма своеобразную его форму. Соглашался со своими идейными противниками, предлагая одновременно такие конкретные предложения, которые позволяли ему отстаивать собственные позиции.
Повторил мысль Троцкого. Сказал, что «стоящая у власти партия нуждается в том, чтобы иметь на окраинах марксистски надёжные кадры из местных людей». И тем всего двумя словами — «марксистски надёжные», против которых никто возразить не мог, — отверг формулировку Льва Давидовича. Ведь Сталин подчеркнул: опираться следует не на «малосознательного коммуниста, всего лишь вышедшего из низов и связанного с ними. Искать опору следует только в членах партии «марксистки надёжных», что исключало у тех даже ничтожный уклон к национализму.
