Западные мыслители, пораженные всплеском национального самосознания, который к концу XX века невозможно было игнорировать, до сих пор пытаются представить национализм кризисным явлением сознания и власти — не только современных, но начиная с Нового времени. Считается, что национализм стал секулярной идеологией взамен религиозным убеждениям.
Джон Лукас, американский историк венгерского происхождения назвал национализм «единственно популярной религией». В 1993 году он писал: «Определяющей для XX века была не власть классов и не соперничество идей, а борьба наций». Урс Альтерматт развивает этот тезис: «Национальное государство выступает вместо двора или духовенства. В противоположность прежним временам сегодня уже не религия, а государство поддерживает культуру». Вслед за Эрнстом Геллнером он считает, что культура возможна и без церкви, а для современных людей Запада важнее быть членом общепризнанной культуры и национального государства, чем членом общепризнанной религии и церкви.
Чаще всего считается, что современный национализм охватывает массы только в конце XIX в., когда выдвигается требование соответствия каждой нации соответствует одно государство и каждому государству — ода нация. И хотя эта формула XIX века определяет всю последующую политическую историю Европы, многие западные исследователи требуют от политики денационализации. Подспудной причиной такой странной установки является убеждение, что после 1945 года мир настолько изменился, что государство стало утрачивать свое значение, а вместе с ним и национализм со своей государствостроительной функцией оказывается препятствием на пути прогресса. Те же тенденции, которые свидетельствуют о бесспорном росте национализма, списываются на особенности восточноевропейского национализма (аналогичного, как подразумевается, азиатскому), которому дается определение «этнонационализм».
Таким образом либеральная западная мысль колеблется между негативной и позитивной оценкой национализма и религии, не понимая, как удается консерваторам соединить позитивную оценку того и другого, а коммунистам отрицательную оценку того и другого. Либерализм же пытается отречься от понятия «нация» как исторически преходящего, и, как оказывается, приходящегося как раз на период торжества идей классического либерализма. Отказываясь от нации, либерализм отказывается и от собственных корней, становясь полностью новаторской (а оттого и тотально нигилистической) доктриной.
Термин «нация» изначально появился в европейской традиции — в процессе преодоления феодальной государственности — и обозначал совокупность подданных государства. В западной науке существует устоявшееся различие в уже достаточно устоявшихся подходах к пониманию нации: «французское», исходящее из идеи свободного сообщества граждан государства, основанного на политическом выборе, и «немецкое», базирующееся на культуре и общем происхождении.
Марксистской научной традиции соответствует подход, определяющий нацию через перечисление определенных качеств (общность языка, территории, особенности культуры, сознания и психологии). Иногда таким же образом нация определяется и современными западными исследователями, пытающимися строить многоярусные понятийные схемы. И все время не хватает слов, чтобы описать нацию через множество сопряженных понятий. К тому же всегда к «нации» приплетается «этнос», который сам собой втягивается в понятийное облако вокруг «нации». Включаемые в понятие «нация» характеристики в зависимости от ситуации приобретают разный вес, что не дает возможности снять конфликт понимания термина, определение которого в зависимости от желания можно сконцентрировать на одной из указанных характеристик.
В Германии национальное сознание было больше ориентировано на культуру, поскольку идентичность по государству сталкивалась с противоречием — необходимостью относиться, с одной стороны, к малым княжеством или городом, а с другой — с империей. Во Франции королевской власти удалось создать централизовать государство, что позволило соединить государственную и национальную идентичность. Поэтому во Франции понятие нации политизировалось, а в Германии происходила его деполитизация и соотнесение с культурой. Французское понимание нации требовало ассимиляции для обеспечения политического единства, немецкое — дифференциации для выделения и образования такого единства. В первом случае речь идет о фундаменте созданного государства, во втором — еще только создаваемого. В первом случае политизация означала, что нации еще нет, а государство ее формирует. Во втором нация наличествует до государства и государственное единство обеспечивается культурной общностью. Это различие проявляется и в правовой традиции: начиная с XIX в. немцы использовали ius sanguinis (право крови), а французы — комбинацию из ius sanguinis и ius soli (право почвы).
В 1907 году Фридрих Майнеке определил различающиеся типы нации: культурная и государственная. Первые основаны на культурном наследии, вторые — на объединяющей силе политической истории и конституции. В 1944 г. Ханс Кон, разработал модель, согласно которой проводилось различие между западным, или субъективно-политическим, и восточным, или объективно культурным, понятиями нации. «На Западе национализм вырос в процессе труда, нация — в политической реальности и в битвах современности, и при этом не возникла слишком сильная эмоциональная связь с историческим прошлым, в Центральной Европе, напротив, националисты часто конструировали из мифов прошлого и перспектив будущего идеальное отечество, которое хотя и было очень тесно связано с историческим прошлым, но ни в коей степени не было связано с современностью, и ждали, чтобы оно когда-нибудь реализовалось бы политически».
Сегодня чаще всего приходится встречаться с «французской» трактовкой нации. Более того, чаще всего при рассмотрении понятия «нация» предполагается неразрывная связь с понятием «государство» (предполагая его демократическим, государством-нацией). Народ, согласно этой концепции, становится нацией только при условии, когда он создает свое государство и получает контроль над институтами общественного насилия. В то же время, как отмечает Эгберт Ян, «наряду с возникшими в Средние века территориальным и позднее государственным толкованиями нации всегда сохранялось ее первоначальное этническое понимание, согласно которому этнос (часто называемый народом, или нацией) как союз людей характеризуется не зависящими от территориальной принадлежности качествами — типа общности происхождения (близкородственные отношения), традиций и обычаев, порой конфессии и, особенно, языка».
Этническое и государственное понимание нации часто трактуется как противоречие между политическим, либерально-республиканским, демократическим и гражданско-общественным подходом, с одной стороны, и этнокультурным, нелиберальным и недемократическим — с другой. Это, как пишет Ян, не затрагивает сути различий. «Во-первых, у всех крупных этносов этнокультурное понимание нации исторически перерастает в политическое, которое бывает также либеральным и демократическим. Во-вторых, известно немало случаев, когда в нациях-государствах присутствовали (и временами брали верх) нелиберальные, авторитарные и диктаторские направления. В-третьих, этнокультурные черты неизбежно присущи и государственным нациям, которые не могут быть полностью индифферентными к этнокультурным различиям — хотя бы потому, что в большинстве государств только один (иногда — несколько) язык является государственным, что ставит его носителей в привилегированное положение. Таким образом, в государственных нациях также присутствует этнонациональное ядро».
Примерно в том же духе пытаются предложить свою «синтетическую» концепцию нации и отечественные исследователи. Релятивистская концепция нации, ставшая чрезвычайно популярной в России за счет адаптации российской политологии и этнологии к западным образцам (В. А. Тишков, А. Г. Здравомыслов и др.), говорит о том, что нации — просто культурно-политический артефакт. Нация признает себя таковой только потому, что есть другие национально-этнические группы. Сознание определяет бытие и ни в коем случае наоборот, нация появляется только вслед за своим фиктивным образом. Автоматическим следствием такого подхода является и фиктивное проведение национальной политики путем распространения мифов и обработки сознания людей, постоянно меняющего ориентиры в зависимости от интересов властных кругов.
Другая группа отечественных исследователей пытается вслед за зарубежными коллегами проследить природу нации по «французской» модели. Например, академик Э. А. Поздняков, пишет, что нация проявляет себя через двуединство государства и гражданского общества, а формирование нации — есть политический процесс. Хотя в основе нации лежит не этническая общность (все нации полиэтничны), а политическая — деятельность государства, следующего общенациональной идее. Такой синтез, на самом деле просто исключает этничность, которая с трудом угадывается в конструкциях гражданского общества. Нация же вместе со всеми своими отличительными чертами определяется исключительно «сверху».
