От этой позиции всего шаг до постмодернистской концепции «постнационального мира», в котором разнородные меньшинства доказывают себе и окружающим свое право «быть другими». И в то же время — один шаг до русского философского понимания нации. Только это шаг в противоположную сторону от постмодернизма.
Таким образом, современные западные теории нации и национализма, как и их пересказы российскими учеными, полностью отказываются от каких-либо родовых признаков нации и этноса, что и приводит авторов и трансляторов этих теорий к отождествлению в рамках культурологической теории нации и этноса, и отнесению национализма лишь к краткому мигу современности, стремительно уступающему место постсовременности. В России к этой теоретической проблеме примешивается еще и политическая актуальность, которая сохранилась со времен Льва Тихомирова, который говорил, что у нас национализм скорее «слово», чем «понятие».
Вероятно наиболее удобный для теоретических целей подход к пониманию нации использует Пьер Бурдье, который пишет: «Государство участвует в объединении культурного рынка, унифицируя все коды: правовой, языковой, и проводя гомогенизацию форм коммуникации, особенно бюрократической (например, введение бланков, формуляров и т. п.). С помощью систем классификации (по возрасту и полу, в частности), вписанных в право, бюрократические процедуры, образовательные структуры, а также посредством общественных ритуалов, особенно замечательных в Англии или Японии, государство формирует ментальные структуры и навязывает общие принципы видения и деления, т. е. формы мышления, которые в образованном обществе выполняют ту же роль, что и формы примитивной классификации, описанные Дюркгеймом и Моссом по отношению к „первобытному мышлению“. Тем самым они принимают участие в построении того, что обычно называют национальной идентичностью (или более традиционным языком — национальным характером)».
«Построение государства сопровождается созданием своего рода общего исторического трансцендентального, имманентного всем „подданным“. Через условия, которое государство навязывает практикам, оно учреждает и внедряет в головы общепринятые формы и категории восприятия и мышления: социальные рамки восприятия, понимания или запоминания, мыслительные структуры, государственные формы классификации. Тем самым оно создает обстоятельства как бы непосредственного согласования габитусов, являющегося основанием некоторого рода консенсуса по совокупности взаимопризнаваемых бесспорных истин, составляющих здравый смысл».
Отсюда мы должны сделать вывод о том, что нация первоначально есть продукт деятельности государства, формирующего культурную общность «подданных» ради оптимизации системы управления. Но национальный миф (общие формы мышления), устоявшаяся национальная идентичность начинают жить самостоятельной жизнью, и уже государство становится инструментом нации, а не наоборот. В то же время этничность и ее культурные компоненты вовсе не отрицаются. Напротив, они как бы вплетаются в национальное самосознание, делая его отчасти проблемным (в связи с возможным конфликтом идентичностей), но также и разнообразным, вариативным, составляющим группы консенсуса.
Надо сказать и о том, что не всякая деятельность государства образует нацию. Власть как бы нащупывает такие стратегии отношений с подданными, которые вызывают к жизни как бы заснувшие в их сознании стереотипы, едва припоминаемые предания — иными словами, актуализируя национальный миф, исходное происхождение которого невозможно определить и следует отнести исключительно к Божиему промыслу.
В связи с указанными сложностями в западной политологии, сделать вывод, что попытка представить этнос как «просто кровное родство», а нацию, как «просто юридическое гражданство» делают научные подходы к проблеме этнических и национальных доминант в государственном строительстве невозможными. Родовые, культурные и политические механизмы общности связываются между собой, оставляя разного рода явления, которые мы и определяем в одних случаях как «этнос», в других — как «нацию». В первом случае доминирующим является родовое (локальное) начало, во втором — политическое (государственное). В первом случае мы имеем преимущественно мифическую идентификацию, во втором — рационалистическую. Но мифическая и научно-практическая рациональности никогда не вытесняют друг друга, их невозможно обособить друг от друга, как невозможно разделить этнос и нацию.
Урс Альтерматт предлагает остерегаться «тирании понятий», когда дело доходит до обсуждений проблем нации и национализма. Искажение понятий искажает действительность. Швейцарский политолог также предлагает остерегаться табуирования и демонизации этих слов. Что, собственно, означает как предостережение от самоутопления в мифе, так и погружение в иллюзию полной логической рациональности политической действительности.
Действительно, латинское слово natio обозначает родовую общность (nassi — «рожден»). Но это мало что дает для понимания современной проблематики нации государства. Попытка исходить из какого-либо ведущего признака нации приводит лишь к тому, что сообразно задачам каждого исследователя вперед выступает какой-либо один из признаков. Так, Французская академия в 1694 г. определила нацию как совокупность всех жителей «одного и того же государства, одной и той же страны, которые живут по одним и тем же законам и используют один и тот же язык». В 1789 году аббат Сийес определил нацию как объединенную группу, живущую по общему закону — свел все к юридической норме.
Альтерматт приводит пример многозначности понятия «объединенные нации», указывая, что преамбула декларации о создании ООН сформулирована аналогично Конституции США, и в обоих случаях говорится об «объединенных нациях», хотя во втором случае объединялись не народы, а государства. Другой пример — поиск арабского аналога слова «нация». В конце концов, в качестве аналога был принят чисто религиозный термин «умма». «Тирания понятий» в этом случае привела к пониманию «арабской нации», объединенной по религиозному и языковому принципу. Альтерматт приходит к выводу, что значение слова «нация» раскрывается в конкретности историко-культурного контекста.
Хью Селтон-Уотсон полагал, что невозможно дать научной дефиниции нации. Что не мешает существованию самого феномена. Однако ненаучность понятия не может означать ненаучность дискурса. Более того, тот или иной его контекст означает определенный политический выбор. Как только слово «нация» включается в содержание какой-либо дискуссии, можно безошибочно констатировать нарастание политической напряженности — либо в контексте защиты Отечества и формулирования общенациональной идеи, либо при выдвижении этноцентристких требований и увеличении опасности раскола нации. Называя себя нацией общность или группа заявляет требование для себя государства со всеми его атрибутами, включая международное признание.
Альтерматт отмечает, что в научном мире существует согласие по поводу мобилизационной мощи национализма, которая является одной из самых эффективных интеграционных идеологий. И это особенно важно для научных изысканий, который в данном случае напрямую вторгаются в реальную политику и формулируют текущие задачи общественным движениям и государственной власти.
Швейцарский исследователь резюмирует противоречия различных точек зрения на нацию таким образом: «Нации основаны не на фактах, а на том, что люди считают фактами. Однако неправильно считать нации просто выдумкой. Они включают в себя народы и людей, которые на протяжении истории случайно оказались живущими друг рядом с другом. Известное изречение гласит: нации — это общности, которые на основании исторической ошибки верят в совместное происхождение и имеют какого-то общего врага».
В этом резюме мы без труда можем обнаружить ключевой момент понимания политического по К. Шмитту — образ врага, а также важнейшее условие для существования нации — политический миф. Нация — и не выдумка, и не факт. Она — реальность политической жизни, глубокий и многогранный политический миф.
Подойдя к пониманию нации и его значимости для политики, Альтерматт чурается онтологизации различий между людьми и превращения их в «понятийно-сущностный предрассудок»: «Духовная дезориентация способствует апартеидному мышлению, за которым стоят иррациональные страхи перед „другими“, иными. Во времена социальных конфликтов иные кажутся угрозой status quo, местные жители апеллируют к нации, чтобы сделать государство гарантом их традиционных прав владения».
В этом противоречии — признании фактического существования нации и этноса и страх перед тем, что межнациональные и межэтнические различия, помноженные на их научное осмысление, доведут до беды. В то же время апелляция к одному различию с целью подавить другое оказывается бесспорным признаком политических процессов — нация, возвышающаяся над этичностью оказывается спасительным кругом в буре социальных конфликтов. Напротив, унижение нации в угоду общечеловеческой перспективе на деле оказывается возвышением этничности и способствует распаду государственности.
