Обычно, сказав эту фразу, Юрий Янович обводил всех затуманенным взглядом и думал: где вам понять, что я имею в виду, а главное, мне абсолютно не нужно, чтобы кто-то понял…
Юрий родился в 1910 году… До самой Великой Отечественной войны он жил, не испытывая никаких особых трудностей, жил под крылышком у мамы, которая, кроме всего, достаточно хорошо зарабатывала. У него самого работа была интересная, он оказался в группе энтузиастов технической реконструкции железнодорожного транспорта, возглавляемой видным ученым. Но там он был просто хорошим инженером, и не больше, и ему обычно поручали всякие проверочные расчеты по идеям, которые выдвигались другими. Это его раздражало против товарищей по группе, и его считали человеком с неуживчивым характером. Потом, позже, здесь ему дадут в общем хорошую характеристику, но про неуживчивость в коллективе все же напишут…
Душевный его покой был в прошлом, которое из-за революции не перешло в настоящее. Как и прежде, он любил слушать рассказы матери о той их жизни с отцом — безмятежной, легкой, красивой… Вот захотели как-то мама с папой поехать в Италию, на Ривьеру, папа выписал чек и послал свою конторщицу куда-то, и через час она принесла их заграничные паспорта и билеты до Парижа, и потом морем — до Итальянской Ривьеры. Там они снимали номер из трех комнат с балконом, который висел над морем.
Он страшно жалел мать и всегда стремился ей помочь. О, если бы он мог вернуть ей ту жизнь! Со временем он все чаще думал о сестрах матери, почему-то был уверен, что они за границей живут той жизнью, какой лишились его мать и он. Эта мысль настолько владела им, что весной 1941 года он взял отпуск и поехал во Львов (поближе к Польше) искать сестру матери, вышедшую за польского коммерсанта Капчинского. И представьте себе — он нашел ее в первый же час поиска: Капчинских знали многие львовяне, это был известный в городе коммерсант — маклер по купле-продаже недвижимой собственности. Их особняк, по самую крышу утопавший в зелени, находился на узенькой улочке позади костела.
Еще не веря происходящему, Залесский нажал кнопку, которую отыскал сбоку глухой калитки. Где-то в глубине сада отозвался пронзительный звонок, и через минуту железное веко — прорезь для почты — неслышно поднялось и его ощупали два темных глаза.
И он попал в дом из той жизни, о которой рассказывала мама. А может, даже получше. Снаружи такой скромненький, внутри особняк оказался наполненным роскошью. Когда Залесский увидел вделанную в пол громадную ванну из розового мрамора, он замер. Так замирают люди возле статуи Давида во Флоренции. Гостиная была обставлена белой мебелью. Здесь Залесский впервые увидел белый рояль, и он тоже поразил его. День был холодный, дождливый, и в столовой топился камин. И опять же впервые в жизни Залесский сидел расслабленно перед камином, всем телом впитывая его тепло. Рядом сидела владелица особняка, его тетушка Ольга Эдуардовна Капчинская. Он встревоженно слушал ее рассказ. Дело в том, что и роскошный этот особняк, и сама тетушка висели на нитке. Во время нападения немцев на Польшу ее муж находился в Швейцарии, а потом не поспешил вернуться в ставший советским Львов и слал ей оттуда распоряжения, как и за сколько продать особняк и затем не медля ехать к нему в Швейцарию.
Но особняк никто не покупал. Потом произошло присоединение Львова к Советам, и особняком заинтересовалась новая власть, дважды приходили какие-то комиссии, которые тщательно осматривали дом. Даже вскрывали на чердаке перекрытия. Что надумали эти комиссии — неизвестно. Ольга Эдуардовна сама ходила в горсовет узнать, как быть с особняком? Там глянули в какие-то бумаги и сказали, что она может распоряжаться им как хочет.
— А как мне уехать в Швейцарию? — простодушно спросила она, решив бросить особняк на произвол судьбы.
— На этот счет, — сказали ей, — есть установленные законом правила оформления, зайдите в милицию, там вам все объяснят.
Но в милицию она не пошла….
И тут как раз появился племянник, то есть он, Юрий Янович Залесский. Она решила, что раз он работает на железной дороге, ему и карты в руки отправить свою тетушку в Швейцарию.
Увы, племянник ее надежд не оправдал.
Однако Юрий Янович сделал невероятное — по истечении отпуска не вернулся на работу в Ленинград и остался жить у тетушки, уповая неизвестно на что. Мало того, он написал матери, чтобы и она бросила все и тоже ехала во Львов.
После долгих колебаний мать Залесского выехала из Ленинграда 21 июня 1941 года, и с тех пор о ней ни слуху ни духу — как в воду канула. Видно, на роду у них были написаны пропажи во время войн.
30 июня 1941 года гитлеровцы были во Львове. А 8 июля гитлеровский офицер в звании гауптмана, сопровождаемый двумя вооруженными солдатами, явился в особняк тетушки Залесского. Она, Юрий Янович и горничная Катерина в это время сидели за столом и пили чай. Ввел эту демократию Залесский — сажал за стол горничную, после того как она все приготовляла к еде.
Гауптман неторопливо, одним движением головы, оглядел старинную мебель, висевшие на стенах картины и, наконец, сидевших за столом.
— В этом доме есть евреи? — спросил он вполне мирно.
— В этом доме нет и не может быть евреев, — четко, на хорошем немецком языке ответил Залесский. — Это дом известного, находящегося ныне в Швейцарии, польского коммерсанта, и вы, господин офицер, сделали бы благородное дело, посодействовав семье мадам Капчинской соединиться с ее мужем.
Гауптман спросил, но уже пожестче:
— А кто здесь вы?
— Я родной племянник мадам Капчинской, — Залесский привстал и стукнул каблуками.
— Еще мужчины в доме есть?
— Никак нет, — совсем уж по-солдатски ответил Залесский, ему почему-то хотелось выглядеть послушным и дисциплинированным.
Гауптман пробормотал что-то непонятное и, найдя в карманах карандаш и блокнот, спросил:
— Ваше имя, фамилия?
— Юрий Залесский.
— А мадам?
— Ольга Капчинская.
Капитан записал, спрятал карандаш и блокнот и громко, будто перед строем, объявил:
— Вы отвечаете за каждую вещь в этом доме. Завтра не позже десяти часов утра представьте мне в комендатуру города опись в двух экземплярах всего имущества. За неисполнение… — гауптман сделал непонятный жест рукой, но в общем было ясно, что за неисполнение приказа: ничего хорошего ждать не приходится.
Всю ночь Залесский вместе с тетушкой составляли эту проклятую опись, еле уместившуюся на десяти страницах с двух сторон. И это еще при том, что многие вещи тетушка в опись не вставила…
Утром Залесский понес опись в комендатуру.
Он шел по улицам города, недавно захваченного фашистами, он видел их, фашистов, в чистеньких мышиных мундирах, не закрывавших зада, и в опереточных фуражках с задранными тульями; слышал их речь, которая была ему понятна (один сказал другому: «Ты представляешь, отсюда нельзя позвонить в Мюнхен»), — и все это не вызывало у него ни чувства протеста, ни даже огорчения. Он все-таки продолжал находиться в той жизни, о какой мечтал. Вот и сейчас он шел по делам особняка, который ему уже казался почти своим…
Потолкавшись на всех этажах комендатуры, Залесский разыскал наконец того гауптмана, который приказал составить опись имущества. Немец долго не мог сообразить, о чем речь, а когда понял, посмотрел на Залесского удивленно, взял у него опись, спрятал в карман и сказал строго:
— Отвечаете перед немецкой армией за каждый гвоздь…
— А как насчет разрешения нам уехать в Швейцарию? — спросил Залесский.
— У вас что, так много золота или долларов? — прищурился гауптман.
— Да нет, но живущий там мой дядя, он же муж тетушки, очень богатый человек… там…
— Пусть он там и остается.
— А мы можем обратиться в генералитет немецкой армии? — спросил Залесский, как советовала тетушка.
— Сколько угодно, когда угодно и куда угодно.
Залесский отправился искать генералитет…
Как это ни покажется удивительным, но спустя два месяца его тетушка уехала в Швейцарию. Но без него, так как немецкие власти имели указание только о ней. Тетушка поклялась, что, как только доберется до Швейцарии, немедленно сделает все, чтобы туда приехал и он. Но увы, никаких указаний не последовало, и Залесский коротал холодную зиму в нетопленом особняке, согреваясь, впрочем, возле сорокалетней горничной Катерины.
В первых числах февраля сорок второго года утром к особняку подъехали два грузовика, и по списку, когда-то составленному Залесским и его тетушкой, солдаты вынесли и увезли обстановку. Слава богу, продовольственные запасы не тронули…
Кое-как они зиму прожили… Первой против такой жизни взбунтовалась горничная Катерина, она заявила, что больше не хочет жить как мышь в подполье, и, как только чуть потеплело, уехала к своим родственникам в Закарпатье. Да, удивительно, но случилось именно так: взбунтовалась крестьянская женщина, выросшая в панской Польше, а Юрий Янович Залесский — советский инженер — один остался в особняке, безропотно продолжая эту странную жизнь. И надо было видеть, как он по утрам обходил комнаты и метелкой из павлиньих перьев сметал пыль с остатков мебели и подолгу стоял перед не взятым немцами портретом сердитого усатого дедушки, внуку которого и мужу тетушки Залесского принадлежал этот особняк. Залесский странным образом ощущал себя причастным к этому особняку и ко всей той жизни, что прошла в нем, и, таким образом, сейчас он представлял себя и хранителем особняка, и продолжателем той жизни, которой особняк принадлежал.
