Да, они надевались на задницу и были декольтированы, но не сверху, как ожидала Аделаида, а снизу. Ярко-морковного цвета потрясающие штаны, у которых ниже колен вообще ничего не было! Да ещё и с маленькими разрезиками по бокам, в которых видна Иркина ровная кожа, покрытая светлым пушком! Все поняли, почему Ирка столько обещала в них прийти и не приходила: страшно вульгарно, полноги видно, но… но до ужаса красиво! Ирка старательно делала вид, что ничего не происходит, и, перебирая своими длиннющими ногами, так и ходила по школьному двору, светясь оранжевой попой и белыми кедами. И от неё невозможно было оторвать глаз! Такое Аделаида видела только в кино, или когда ездила отдыхать на море. Но чтоб вот так запросто, надеть короткие штаны и майку и от дома до школы по улице прийти на субботник?! Ирку никто не дразнил и не показывал на неё пальцем, хотя на весь Город навряд ли бы нашлись хоть ещё одни штаны такого цвета! На неё смотрели и прохожие за школьной оградой, переходили на другую сторону, когда она тащила по улице железяку, машины притормаживали, и водители провожали её взглядом. Это был вызов всему обществу.
В Городе люди знали себе цену. Они свято чтили законы и обычаи. Их кровно оскорбляло всё, что не входило в привычный жизненный уклад. Например, провожали взглядами и репликами Аделаиду потому, что она была непривычной взгляду, и всех, на ком было надето что-либо «неправильное». Например: девушка в юбке до колен, а не до земли; девушка в ярком платье, а не в сером или чёрном. Вид русской командировочной в брюках вообще являлся провокацией и приравнивался к хождению без кожи. Если б эту командировочную затащили в кусты прямо в центре города, около площади Ленина, то считалось бы, что это она «своим видом спровоцировала бедного человека». Для мужчин были другие «обычаи». Мужчина обязан был передвигаться или пешком, или на машине. Если на велосипеде, то вполне мог получить камнем в лоб. Сзади велосипеда бежала толпа мальчишек и пыталась его догнать, чтоб в колёса воткнуть палку, или железку, или просто схватить за багажник, чтоб резко велосипед остановить. Если не получалось, они пробегали между домами по дворам и выскакивали наперерез, чтоб ещё раз попытать счастья – сбить велосипедиста. Все знали, что «наши мужчины» на велосипед не сядут. Значит – или приезжий, или «дурак». Так что ж им за дурака будет?!
А вот Ирку не тронули. Смотрели, смотрели как-то мрачно, не говорили ей ничего и не трогали. Казалось, что атмосфера вокруг Ирки медленно накаляется, а прохожие на улице просто затаились…
Глядя на бесстыжую Ирку, Аделаида вдруг со всей ясностью поняла, что никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах у неё не будет таких «бриджей» и таких ног внутри них! Она будет всегда в «мышиного цвета элегантном» платье или «костюмчике» с поддетым под него «стройнящим» бандажем и чулками на резиновых подтяжках! Она летом от жары всегда будет потеть и уставать, у неё всегда между ногами будут потеть ляжки, и это очень больно. Лифчик – отвратительное атласное сооружение – у неё тоже будет всегда из плотной ткани, а не как у Ирки или Ольки из кружева, потому что мама ей объяснила, что такую «фикцию» надевают именно на «прыщики», как у Ирки или Ольки, а «настоящую женскую грудь надо поддерживать»! У Аделаиды уже есть «настоящая мышца», то есть грудь, которую надо «поддерживать», чтоб она не «висела и при ходьбе не болталась». Мама же ей притащила и «пояс для чулок», тот самый инквизиторский «бандаж». Как только Аделаида его увидела, то поняла, что гораздо раньше мамы утопится в Реке или умрёт от «разрыва сердца». Этот карательный «пояс» представлял собой резиновые трусы, на которых болтались толстые резинки, на которых были застёжки «для чулок». Он «скрывал живот». Оказалось, что «все культурные и ухаживающие за собой женщины», как истинные «аристократки» должны носить «бандаж».
– Мама! – Аделаида держала в руках этот ужас и чувствовала как петля-удавка натирает ей шею. – Худеть ведь надо, а не «прятать» живот!
Мама недоуменно пожимала плечами:
– Ну, худей! Кто тебе не даёт?! Тебя кто-то держит?! Вот, сперва носи, потом худей!
Это была война за право существовать. Но, когда Аделаида, страшно устав от маминых «женских секретов», поддалась и натянула на себя этот самый «пояс» с болтающимися подтяжками, то, вопреки маминым обещаниям, жир с живота вовсе не исчез и не растворился. Он просто плавно выдавился на верхнюю часть бёдер, и на спине выше талии. Аделаида смотрела на себя в зеркало, как она превращается в монолитную колонну, без впуклостей с одними выпуклостями, и от ужаса ей хотелось завыть в голос. А когда она натянула на себя протянутые мамой дедероновые чулки, то ноги стали похожи на столбы с искусственно приклеенными в верхней части круглыми колбасками, которые оставались голыми.
– Ма-аа, – Аделаида от шока затруднялась правильно произносить слова, – так ведь ещё сильнее тереться будет! Больно!
– Ничего страшного! – говорила мама. – Все девочки так ходят! А сверху, где кожа голая, чтоб ноги не тёрлись, надо одевать длинные трусы!
«Ирка… Ирка в бриджах и белых кедах, а я… а я… в голубых с начёсом трусах до колен, которые носят бабушки…» – Аделаида грызла кожу на кулаке, чтоб не разрыдаться в голос. Она всегда прокусывала кожу на костяшках пальцев до крови, чтоб не разрыдаться в голос. Никогда, никогда она не будет выглядеть, как та «испорченная» тургеневская Ася, от которой пахло весной и розами. И плевать, что это «вульгарно и пошло»! От неё всегда будет пахнуть соляркой, которой натирают школьные полы, и жареными баклажанами, как в их квартире. Никогда она не сможет «лукаво улыбнуться и быстро взлететь по ступенькам»! Только при одной мысли, как это будет выглядеть, что она в «банда-жжжже» ползёт по ступенькам, её стошнило. Она может в ответ на чей-то взгляд вызывающе ухмыльнуться, тяжело подняться по ступенькам, и дальше как танк давить развалины Рейхстага! Медленно, уверенно и целенаправленно! Да! Вот так она может! Надо вести себя соответствующе, не забивать голову идиотскими мыслями о морковочных «бриджах». И морковочные «бриджи» и всякие белые рубашки с вышивками – всё это явно для того, чтоб мальчишки смотрели. И чтоб все вокруг поняли – у меня в жизни другие интересы! Не то, что у других! У меня – принадлежать Партии, как учила Лилия Шалвовна, – «вся моя жизнь война, война, война!» Потому что на самом деле только война высшее героическое и облагораживающее направление человеческих сил. Некоторые вообще зациклились на своём внешнем виде и на «нравлюсь – не нравлюсь». Да зачем оно мне нужно?! И все-таки очень бы хотелось знать – может, «бандаж» не навсегда, может, надо просто перетерпеть до семнадцати лет?
Глава 10
Аделаиде очень хотелось попасть в гости к Фрукту хоть ещё разочек. Ей почему-то казалось, что именно он – рыжий, скрипучий Еврей что-то знает. Знает – врёт ли Тургенев вообще или Город его пока просто не читал, поэтому и живёт как живёт? Будут у неё всю жизнь «элегантные» платья «мышиного цвета» и «жаккардовые терракотовые одеяла», или она себе купит в магазине жёлтое платье в оранжевый горох? Это было очень странное желание – снова прийти в гости – потому что между ней и Фруктом никогда не было сказано ни слова, не относящегося к школьной программе, они даже здоровались вяло. Только ей почему-то казалось, что они давно начали разговор и просто руки не доходят его закончить.
Она очень хотела в гости, но посетить Фрукта оказалось довольно проблематично. То он приглашал – Аделаида с родителями шла в другие «гости»; то он с родителями ездил на, смешно сказать, рыбалку. Аделаида пыталась нарисовать себе его маму – врача, председателя Медкомиссии в военкомате, с изогнутым прутиком в руках, извивающегося дождевого червячка в консервной банке, и получалась совершенно идиотская картина, очень напоминающая «Сон разума» Гойя. Красный мост, где рыбачила семья Фрукта, Аделаида не раз видела на фотографиях и полотнах местных художников, но ни разу там не была. Она бы сама с преогромным удовольствием посидела на природе с удочкой, свесив вниз голые ноги с закатанными до колен штанами, на действительно красном кирпичном мосту поза-поза-позапрошлого века. Самым же ужасным было то, что из всего перечисленного не мог бы сбыться ни один пункт! Женщина, тем более с такой фигурой как у неё, у Аделаиды, так называемая «польни девучка» (полная девушка), не имела права даже помышлять о брюках, которые она бы ещё и закатала до колен, обнажив голые икры, почти как Ирка в своих бриджах на сборе металлолома. Ну, да, ну, да и при всём этом ещё и села бы, положив свой зад на кирпичи, и сидела бы одна, никуда не торопясь, и молчала, видимо, о чём-то думала! И всё это за пятьдесят километров от Города, ну как у Тургенева в «Асе» – «она ходила гулять на развалину за две версты от города»! Однако что-то опять не клеилось, опять сомненья и противоречия рвали на части душу. И виной в этот раз была книга, а самые настоящие события, происходящие в семье её одноклассника. В совершенно реальной жизни; не клеилось то, на чём воспитывали и чему учили Аделаиду. Не клеилось то, что она наблюдала вокруг себя в Городе, с его первобытными обычаями и законами. Ни внешний вид, ни поведение горожан не клеилось с образом жизни её собственного одноклассника Манштейна Игоря Моисеевича, по прозвищу Фрукт. По всем параметрам и мама и папа Фрукта не то, что не вписывались в рамки, они вообще были чем-то из ряда вон выходящим. Они были ну уж очень странными. Нет, не странными, скорее ненормальными. Интересно, а мама, когда спрашивала про приветы, знала, что мама Игоря ездит на рыбалки? И что б она сказала, если узнала?
