Олег ничего не понимал. Откуда такая реакция?! Он рассчитывал совсем на другое. А тут – арктические снега, а не добродушный приём!
- Мам, ты что? Не хочешь меня видеть?
- Хочу, но у меня много работы, Олег, – сказала она строго, как в детстве, когда он, балуясь, рисовал на ее распечатанных отчётах, – ты будешь мне мешать!
- Да работай на здоровье! Мам! Я-то здесь каким боком?! Приедем, погуляем с друзьями и уедем! Всего две недели! – Олег был так удивлен самому разговору, что до сих пор думал, что мама его разыгрывает.
Ну, это же его сумасшедшая мама! Любящая его до самого настоящего, материнского безумия, удержанного в рамках светского приличия.
- С какими друзьями?
- Коллегами из Питера. Одна хирург, другая анестезиолог, мам…
Как смягчился голос Изольды Юрьевны… Прямо в секунду! Растопленное сливочное масло!
- Питерские девочки? Врачи? – уточнила она елейно. – Замечательно! – и чуть в ладоши не захлопала. – Как здорово! Давно у нас гостей не было! Пусть останавливаются у нас, сыночек! Места – предостаточно!
- Ещё чего! – возмутился Олег, не понимая столь разительных перемен в мамином настроении и привычно списывая их на ПМС или климакс. – Они девочки платежеспособные! К тому же, ты сама только что говорила…
- У нас! Останавливайтесь у нас! И это не обсуждается, Олег! – приказала возбужденно и категорично!
Приказной тон матери, конечно, покоробил, но Олег решил не спорить по телефону. Все равно за эти годы он научился делать всё по-своему.
А у Изольды Юрьевны появилась надежда. После того, как дамоклов меч всей её жизни – девушка по имени Ольга Завирко – так неожиданно снова появилась на горизонте, мадам Гаарен ждала чего-то подобного. И страшилась, потому что верным материнским сердцем она ощущала, как коварная Олежкина судьба, снова толкает его не туда. От блестящей стези питерского хирурга, известного на всю страну, к судьбе заштатного провинциального медика, пьющего по вечерам горькую от осознания, как бездарно он просрал данный ему талант. А такой пример уже был в жизни Изольды Юрьевны. Её отец, когда-то блестящий столичный медик, бросивший всё и поехавший восстанавливать после войны детскую больницу в этом захолустье, где так и остался навсегда, пока не умер от инфаркта, оставив на руках молодой вдовы дочь-подростка и долги.
Так бы и прозябала Изольда Юрьевна на периферии в какой-нибудь поликлинике всю свою жизнь, если бы не умная мать, что всеми правдами и неправдами смогла вовремя подсуетиться и подложить свою красавицу Изольду под молодого и перспективного питерского бизнесмена…
Так что… Им нельзя было встречаться! Этой Ольке и её сыну! Категорически нельзя! И пусть эта Олька не наркоманка, не асоциальная рвань, а трижды умница и красавица! Нельзя! Ведь она не из тех, кто ценит социальный статус, кто будет поддерживать нужные знакомства и продвигать мужа вверх по карьерной лестнице, цепляясь зубами и ногтями за любую возможность поняться повыше … Потому что ей и так хорошо на этой земле! Потому что рабоче-крестьянская натура – она такая: довольствуется малым и живёт тихо, за всё-всё мир вокруг и судьбу благодаря.
А для тех, кто стремится к вершинам, это состояние – самое губительное. Состояние простого, банального человеческого счастья и покоя.
***
Тот самый ресторатор, под окнами которого теперь красовалась Олькина сказка, пригласил её одним ноябрьским вечером к себе, в своё пафосное заведение. На ужин. Николай Егорович Мамелов бабником не слыл, никогда, за все время сотрудничества, не делал никаких липких намёков и даже не пытался шутить фривольно, желая перевести их общение в более фамильярную плоскость. Так что Олька вполне резонно подумала, что её зовут обсудить дела, и приняла приглашение бизнесмена с благодарностью. Но вечером сначала ей нужно было встретить девчонок из художки: Олеська с Оксанкой теперь рисовали вместе, – а уже потом Олька собиралась увидеться с Мамеловым. Она так ему и сказала:
- Николай Егорович, я сначала свой детский сад домой отвезу после занятий, а потом подъеду. Часов в восемь? Это не будет поздно?
Мамелов тогда посмотрел на неё внимательно и уточнил:
- А детский сад – это кто?
- Сестры мои, родные!
- Аааа! – протянул Мамелов. – А звучало так, слово ты многодетная мать, Ольга Николаевна!
Завирко рассмеялась и кивнула:
- Ну, почти так и есть! Так что в восемь вечера не поздно будет? А?!
- Не поздно! Не беспокойся! – успокоил девушку Николай Егорович. – И давай уже на ты перейдём, Оль, а то я себя дедом старым ощущаю. А мне, на минуточку, всего сорок в этом году исполнилось.
- Ой! – смутилась Завирко. – Простите, пожалуйста! Я не хотела вас обидеть! У меня, видимо, профессиональная деформация: привыкла на работе всех клиентов по имени-отчеству называть. Вот и перестраховываюсь!
- А ты со мной не перестраховывайся… Переходи на ты! Ну так до встречи в восемь?
- До встречи!
После работы Олька быстро, на такси, мотнулась за девчонками в художку, кое-как уместила сестёр на заднем сиденье с их эскизами, специальными прямоугольными сумками для бумаги, сумками для обуви и коробками из-под еды. Потом выгрузила, вручив дома матери под обещание сделать домашку, и, чуть больше, чем обычно нарисовав на бегу глаза и губы, поскакала обратно на той же самой машине, терпеливо ожидавшей ее у подъезда. Лишь в дверях она попросила сестру:
- Леся, принеси мне, пожалуйста, от твоей куклы красный шарф.
- Какой? – удивилась сестра.
- Ну тот, маленький совсем, что я английской резинкой пыталась вязать.
- А! Помню. Сейчас принесу. Только зачем он тебе, Лёль? Он же вообще малепусенький!
- Мне надо!
И Олеська, больше не споря, сбегала в комнату и принесла то, что просили. Ей было не жалко! Просили – получите!
***
Олька приехала чуть раньше, чем было оговорено. У неё оставалось целых пятнадцать минут. И она решилась пройтись по той самой аллее, в которой не была с момента открытия уже чуть больше двух недель. За это время аллея ещё больше преобразилась. От ресторана Мамелова по верху к ней пустили навесом новогодние гирлянды, сделав проход по тротуару обрамлённым. Этот вечерний, праздничный свет, сочетаясь с Олькиной задумкой, ещё больше превращал всё вокруг в настоящую, предновогоднюю сказку. Олька шла медленным шагом, прогуливаясь, наслаждаясь атмосферой радостной суеты, с которой по аллее носилась детвора, рассматривая восторженным визгом всё вокруг, пока не дошла до принца. Одиноко стоящего вдалеке. На него тихими крупинками как-то очень грустно падал первый в этом году снег.
Как так получилось, что Олька поставила его в стороне от всех? На её принца даже свет падал как-то отстранённо, словно случайно. И даже под яркими гирляндами он всё рано словно оставался в тени… И никто ведь не обратил на это внимания! И сейчас, в тот самый момент, когда все остальные герои, раскрученные детскими руками, весело кружились на своей крепкой основе, сверкая разноцветными стеклянными вставками как драгоценными камнями, он печально, зябко и одиноко смотрел на это веселье со стороны.
Олька достала из кармана тот самый шарф, что отобрала сегодня у Олеськиной куклы, пошла к замерзшему принцу, присела на корточки и укутала ему шею в красную, вязаную полоску. Чтобы не замерз… Погладила случайно по щеке, стирая неизвестно откуда взявшуюся грязь…
Она уже отошла от принца шагов на десять, когда услышала за спиной громкий, возбужденный разговор. Хохотали две женщины.
- Слушай, – заливалась одна, обращаясь, по-видимому, к мужчине, – ну ты посмотри, ворчливая бука! Этот принц – точная твоя копия!!! Только шарфик – дермище. Не по статусу! А так – вылитый ты! Я так и знала, что такому гениальному бабнику и пофигисту где-нибудь да должны были поставить памятник! И вот – как в воду глядела! Ха-ха-ха! Посмотри, Маш. Ну посмотри!
- Точно! – вторила весело другая. – Очень похож! Словно с него делали! Железная копия! Ну, смотри! Сейчас сфоткаю на память! Давай, подойди, присядь. Ну, Олег! Ну, посмотри-и-и! Ну, сходство же очевидно!
