Олегу снова позвонили. И на этот раз он ответил, хотя поморщился, глядя на экран. Оля, чтобы не мешать, вышла из-за стола в уборную. Помыла руки, сбрызнула водой лицо и вернулась. Очень не вовремя вернулась. Потому что, подходя к столу, чётко расслышала не предназначавшийся для её ушей разговор.
- Так чем ты сегодня всё-таки занимался? – спросили у Олега.
И тот, не смущаясь тем, что Оля снова присаживалась за стол, спокойно отвечал:
- Да странными вещами, если честно. Летом ходил в оранжерею смотреть на цветы. Летом! В оранжерею! Глупейшее занятие, согласись! Ничего полезного для ума и памяти. И кому эти выставки нужны?! А на конференции что? Что там было?
В трубке стали быстро говорить, но Ольга отвернулась к окну и выключила всякий звук у себя в ушах. Потому было опять нестерпимо больно от его обычных, холодных слов. Глупейшее занятие? Что ж… верно. Для него – глупейшее. Для нее – целое море счастья и впечатлений. А она совсем забыла, что он из другого мира. Из другого теста. Из другой песочницы.
Не её принц…
- Оля! – через какое-то время снова позвал её Олег. – Что с тобой? Ты устала?
Она медленно подняла на него глаза, в которых снова холодной осенней стынью проглядывало расставание.
- Нет… Я просто задумалась…
- О чём?
- О твоих словах, Олег.
Он недовольно поморщился:
- Я так сказал. Он бы не отстал. Не принимай всерьёз…
- Да я и не принимаю… Просто… Сейчас уже осень, Олег! Уже осень! Не лето! Последние тёплые денёчки. И всё, что мы с тобой сегодня видели, очень хрупкое. Оно быстротечно наяву, но навсегда останется вот здесь, – Олька постучала по своему сердцу. – И знаешь, я обязательно в своем городе в следующем проекте сделаю что-то похожее на сегодняшний аптекарский сад. Какую-то маленькую частичку. Может, воссоздам ту часть возле домика, где росли хризантемы, а может, у себя в палисаднике выращу гигантскую тыкву для золушки. У меня ведь целых две чудесных девчонки подрастают… Им когда-нибудь очень нужна будет фея, и тыква, и хрустальные туфельки… Знаешь, Олег, – она вздохнула, – этот день, он навсегда останется в моей памяти. Потому что сегодня я была очень и очень счастлива. А счастье не может быть напрасным.
- Я тоже был сча… просто…
- Я понимаю, что просто, Олег, – перебила его Завирко. – Я очень хорошо тебя понимаю… Не нужно ничего больше объяснять… Давай есть. А то мне скоро на игру. Хочу съездить в отель переодеться.
Глава 27. Хоть поверьте, хоть проверьте, я вертелась как волчок, и поэтому, наверно, потеряла башмачок…
На следующий день после разгромной, победной игры молодежной команды «Динамо» над ЦСКА, в которой молодая звезда хоккея Тимофей Завирко забил в ворота армейцев целых две шайбы, Олька уехала домой. Неосуществленных планов оставалось в Москве очень много. Но… Ей в одном городе с Олегом стало тесно. Маловата вместе с ним оказалась Москва. Не развернуться…
***
Зато когда она вернулась в родной городок, то ей в одно место второй пропеллер вживили. Так, по крайней мере, предположил любимый шеф – Савёлов. Слишком уж деятельной стала Олька. До зубной боли! Она и раньше-то повышенным трудоголизмом страдала. А теперь вообще – не остановишь!
- И что там с тобой делали в той Москве, что вернулась такая вжваренная? – недоумевал Савва Маркелов.
Но Олька, как сильно взрослая, только язык показывала коллеге и говорила своё привычное:
- Завидуйте молча, папаша!
***
- Роман Владимирович, – пришла как-то Завирко к шефу за советом, – там у городской площади, в липовой аллее, старые качели совсем развались. Хочу свою премию от последних двух бюджеток пустить на апгрейдик небольшой. Поможете с мэром поговорить? А то там возле него Гангрена Петровна окопалась – не пройдёшь. Может, разрешил бы мне наш мэр похозяйничать для него и для города забесплатно? Что скажете?
Гангреной Петровной в профессиональных кругах звали зама по социалке – пренеприятную даму, очень любившую, чтобы ей, как носительнице высокой должности, все вокруг выказывали подобострастное уважение, но безумно не любившую, когда ей напоминали о работе. А так как работы у зама априори было невпроворот, то она люто ненавидела всех и каждого. Потому что эти «все» мешали ей любоваться самой собой и ничего не делать. Как таких сук держат на высоких городских должностях, у Завирко не укладывалось в голове. Потому что Олька, как продукт позднего советского времени, ещё верила в совесть и социальную справедливость. Наивная.
- Так вроде площадь собираются в следующем году реставрировать? Разве нет? Мы же вместе в департаменте проект видели.
- Ты серьезно веришь, что Гангрена с места сдвинется? Это когда ещё будет? – махнула рукой Олька. – А мне уже сейчас надо. Хорошие же качели, Роман Владимирович! Жалко! Они развалятся скоро, а местные власти под шумок на их месте какой-нибудь ларек с тошниловкой поставят. А я детскую сказку сберечь хочу!
-Детскую сказу?! Романтичная ты дама, Ольга Николаевна! – недовольно морщился Роман Владимирович, который уже сейчас просчитывал все плюсы и минусы Завирковской затеи.
Но так как шефу это грозило только минимальными репутационными рисками, то он достаточно быстро дал слово Ольке, что в ближайшее время сводит её к мэру. Тем более Гродинка после проекта больницы стала любимой фирмой городских бюджетников. Спасибо, Изольда Юрьевна здесь палки в колеса не вставляла. А везде среди высокого начальства поддерживала версию, созвучную гродинской: о красивом и бескорыстном сотрудничестве благородных людей.
И вот не прошло и недели, а Савёлов взял с собой Завирко на планёрку главы городского хозяйства, куда раз в два-три месяца приглашались также директора всяких строительных и благоустраивающих фирм.
На совещании Олька сидела как мышка, всерьез играя роль немой стенографистки при Савёлове. А когда стали расходиться, настал, что называется её час.
Мэр был мужиком с небольшой с чиновничьей деформацией в анамнезе, но в целом – нормальным. Идея восстановить качели за счет «благотворителя» свелись также к идее облагораживания аллеи в целом. И мэр пообещал дать распоряжение на обновление зеленого фонда, а Олька, в свою очередь, также пообещала, что, помимо качелей, сделает между деревьями выносные сказочные инсталляции и попросила поставить туда два невысоких уличных фонаря для лучшей подсветки. Бюджет установки и сами фонари также пообещала сделать за счёт мифических «благотворителей».
Уходили от мэра Олька с Савёловым в разном настроении. Она в приподнятом. Он – в мрачном.
- И давно ты, Ольга Николаевна, заделалась крутым благотворителем? Деньги не нужны? – рявкнул он, когда они уже подходили к машине.
- Нужны…– Завирко тихо плелась рядом.
- Тогда какого хрена ты творишь?! – снова взорвался Савёлов. –Или ты миллионщица и тебе срочно потребовалось деньги отмыть?! Я чего-то не знаю?! Ты сама не своя после этой поездки в Москву! Мечешься по жизни, словно тебе под ноги кипятку плеснули!
Олька повернулась к Роману Владимировичу. И в её глазах стояли невыплаканные слёзы, но она улыбалась:
- Плеснули, шеф! Как всё-таки верно вы сказали! Ещё как плеснули! Может, у нас в России теперь не принято о других думать, о своём городе, о людях, о красоте и вечности. Только это не про меня. Я приехала из Москвы, полная сказки. Больной, горькой, но сказки! Самой настоящей! И теперь я хочу тоже выплеснуть её из себя, чтобы она мне грудь не давила, чтобы жить мне можно было спокойно и дышать. Так что не мешайте мне, пожалуйста, Роман Владимирович! Если сможете, помогите, буду очень благодарна! А нет – так не мешайте просто! Ладно?
Савелов ничего не сказал, пикнул ключами, открывая машину, и кивнул Ольке на дверь:
- Запрыгивай, миллионщица!
А когда они проехали в тишине почти всю дорогу от мэрии до Гродинки, Савёлов вдруг спросил жестко:
- Это ведь он, Оля? Он? Да?
- Кто? – похолодела Завирко.
