Рождество – самый любимый семейный праздник немцев, который из своего первоначального религиозного значения уже давно перерос в удобный повод для встречи родственников. Поскольку работу «Лебенсборна» приостановить не представлялось возможным, несмотря на любые праздники, в рождественские дни к ним хлынул поток посетителей.
Профессор Бауэр проведывал своих подопечных уже во второй раз. Впервые он попал сюда еще летом, после международного конгресса в Стокгольме. Так напугавшее всех письмо Генриха Гиммлера об активном внедрении научных изысканий в практику, вызвало у профессора лишь снисходительную улыбку:
– Неужели мы не проведем дюжину самоуверенных недоучек? Я этим уже не один год занимаюсь, при этом еще остается масса времени для занятий настоящей наукой, не санкционированной господами сверху. Не можем же мы отставать от мировых тенденций! И так в нашей стране последние десять лет наука, не направленная впрямую на нужды войны или подтверждение расовой идеологии, оказалась в загоне. Мне просто будет стыдно через несколько лет, если Германия, которая дала миру столько великих ученых, писателей, композиторов, будет у человечества ассоциироваться исключительно с Гитлером и его компанией… Знаете ли, делишки у этой шайки разбойников идут далеко не так хорошо, как они планировали, так что им самое время думать уже не о мировом господстве, а о том, что останется после них… Они рассчитывают на нашу помощь в этом деле? Прекрасно! Мы им поможем!
Такие смелые речи он, конечно, высказал только в присутствии Дитмара и еще пары своих учеников, в которых он был абсолютно уверен. Но и другим было понятно, что профессор найдет выход из любой ситуации.
Конечно, перед эсэсовкой Ангелой Вайс профессор не мог открыть свои карты полностью, но и он понимал, что, руководствуясь соображениями честолюбия или из каких-то других побуждений, она сыграет в этой эпопее отведенную роль, выгодную им и ей самой.
Ангела должна была найти и подготовить суррогатных матерей для вынашивания «драгоценных» зародышей. Естественно, для таких целей нужны совершенно определенные «мамаши». Само собой, они должны соответствовать нордическому типу. Хотя, если рассматривать вопрос по сути – когда женщина используется в качестве инкубатора, то ее собственный наследственный материал никакого значения и влияния на зародыш не имеет. Однако объяснять нацистам очевидные вещи, если они идут вразрез с их теориями, – дело опасное. Проще уступить в мелочах, чтобы выиграть в главном. К тому же эти женщины должны быть в меру сообразительны и сговорчивы, чтобы уразуметь, что в обмен на свою понятливость они получат содержание экстракласса и еще массу недоступных для простых смертных жизненных благ.
Подобное мероприятие таило определенный риск, но выбора у подопечных профессора Бауэра не было, к тому же, заручившись поддержкой Ангелы, они чувствовали себя увереннее. Кроме того, первые попытки могут быть и неудачными – таким образом можно потянуть время еще год-два, а если повезет – то и дольше. Рождество и наступивший 1943 год особо радостными для нацистов не были – события под Сталинградом и последовавшая в начале февраля полная капитуляция армии Паулюса наглядно продемонстрировали преждевременность планов гитлеровской верхушки о завоевании мира.
– Еще годик, максимум – два, и вся эта кутерьма закончится, – сказал профессор сыну, когда они вдвоем прогуливались по заснеженному предновогоднему лесу, – и мне хотелось, чтобы мы вышли из этой грязи с незапятнанной совестью, а главное – живыми.
После рождественской суеты «Лебенсборн» вернулся к своей обычной жизни, а Дитмар и Ангела возобновили свои страстные ночные свидания.
– Твой отец – самый незаурядный человек, которого я встречала в своей жизни, – потягивая бордо после любовных утех, задумчиво сказала Ангела. – Был бы он помоложе, я бы…
– Ах, так? – то ли с наигранной, то ли с подлинной обидой в голосе переспросил Дитмар. – Значит, ты и встречаешься со мной потому, что я сын знаменитого профессора?
Ангела засмеялась:
– Не обижайся! Твой отец – великий ученый, но ты станешь не менее знаменитым. Вот увидишь! А мне будет очень льстить, что я была первой женщиной всемирно известного профессора Дитмара Бауэра… И ты меня будешь помнить всегда. Ведь говорят, что первую женщину и первого мужчину помнят всю жизнь…
– Это правда? Ты помнишь своего первого мужчину? – серьезно спросил Дитмар.
– Я еще не такая старая, чтобы страдать амнезией. Я помню не только первого, но и всех остальных. Хотя их на самом деле было не так много, как может показаться. Я далеко не такая безнравственная и распущенная особа, как ты считаешь.
– И совсем не…
– Ну, ну! Признайся, что ты обо мне думал, когда я тебя откровенно тащила в свою постель?
– Я думал не о тебе, а о себе! – размягчился Дитмар, с улыбкой вспоминая свои страхи.
– Ну да! Панически боялся потерять свою девственность. И как это тебя не соблазнили деревенские красотки, к которым бегает все мужское население «Лебенсборна»? Удобно и ни к чему не обязывает – занимайся любовью с девушкой и исполняй при этом директивы фюрера об увеличении народонаселения великого рейха.
– А я не люблю выполнять ничьи директивы. Я хочу делать, что мне нравится.
– А меня ведь испугался! – засмеялась Ангела. – Прибежал, как миленький! Надеюсь, ты не жалеешь об этом?
– О чем ты говоришь! – Дитмар обнял Ангелу и мягко придавил к спинке дивана. – Мне так хорошо с тобой, – прошептал он, легонько покусывая ее ушко. – Если бы не эта чертова работа, я бы считал себя самым большим везунчиком на свете!
– А отец ни о чем тебя не спрашивал?
– Что ты! Мы с ним никогда на такие темы не разговариваем. Сколько помню себя, он со мной общался, как с равным взрослым собеседником, никогда не лез в мою личную жизнь, даже в гимназию ко мне не ходил.
– А у тебя была личная жизнь? – хитро спросила Ангела.
– В том смысле, что имеешь в виду ты – нет. Но у меня были друзья, и вообще… В жизни много интересного и кроме…
Дитмар не успел договорить, потому что Ангела привела убедительный аргумент в виде страстного поцелуя.
– А твои друзья… Где они сейчас?
Дитмар пожал плечами:
– Боюсь, что некоторые из моих приятелей сейчас в гораздо менее приятной обстановке на фронте… А мой лучший друг… он должно быть в Америке, если все нормально обошлось…
– В Америке? Сбежал, что ли?
– Скажи мне, Ангела, только честно – ты действительно считаешь оправданными и реальными планы о мировом господстве немцев и о превосходстве арийской расы над всеми остальными? Ты ведь член партии…
– Слишком опасные вопросы ты задаешь… Ты меня уже достаточно хорошо знаешь, чтобы самому ответить… Ведь жизнь только одна, чтобы положить ее на борьбу за какие-то идеалы. Я хочу получить максимум, так что приходится приспосабливаться…
– Вступить в партию нацистов, спать с «нужным» мужчиной…
– Да, да, да! Ты ведь тоже не захотел под пулями в окопах сидеть, а предпочел на курорте отсиживаться.
Дитмар вскочил с дивана и начал молча одеваться:
– Меня в армию никто и не призывал, а группу для «Лебенсборна» формировал мой отец…
– Ладно, не обижайся! Я просто хотела сказать, что мы с тобой, по сути, в одинаковой ситуации – повезло найти лазейку, вот мы ею и воспользовались. Это нормальная человеческая реакция – желание сохранить свою жизнь и добиться каких-то благ или привилегий…
– Я не обижаюсь, но очень уж тяжело осознавать себя в положении приспособленца. И перед кем? Лучше бы мы тоже уехали в Америку, как все порядочные немцы, не смирившиеся с режимом… Извини, я пойду к себе… Голова что-то разболелась.
Чмокнув Ангелу на прощание в щеку, Дитмар не спеша побрел к своему общежитию. Слова об Америке сорвались с его языка неспроста. Отец, приехавший в «Лебенсборн» на Рождество, привез сыну хорошую весть – объявился его друг Йозеф Гольдман, который еще в тридцать восьмом году вместе с родителями поспешно бежал из Германии.
Йозеф, которого с Дитмаром объединяла не только мальчишеская дружба, но и общность интересов, сообщал в письме, что учится в Калифорнийском университете на биологическим факультете и параллельно работает в научном центре, занимающемся созданием банка «наследственных материалов».
Предполагается, что этот наследственный материал, а, попросту говоря, – мужская сперма – будет использован для добровольного искусственного осеменения женщин.
«Это же надо, американцы занимаются теми же проблемами, что и мы. Только у них отсутствует откровенно расистская подоплека, – прокомментировал это известие профессор Бауэр. – Кстати, недавно узнал, что один из моих бывших сотрудников написал письмо Гиммлеру с призывом издать закон, согласно которому немецкие полицейские получали бы крупное денежное вознаграждение за каждого родившегося в семье ребенка. Мотивировал он тем, что немецкие полицейские – наиболее ценная часть нации, и очень важно получить от них как можно больше потомков. Но наши фюреры сочли самой ценной частью нации себя, поэтому мы должны штамповать их дубли…»
