һуңынан ғүмер буйы илар, тип ҡурҡам. Әфәндем, һинең ҡанаттарың бар. Һин Белебейкаға тиклем осоп барып, унда минең һөйгәнемде таба алаһыңмы? Уны шунда уҡ таныясаҡһың – ул бик-бик матур. Уға минең яратыуымды һәм тиҙҙән ҡайтасағымды әйт. Мин мотлаҡ ҡайтырмын! Әфәндем, йәллә мине, Белебейкаға осоп барып кил![31]
Оторопев от такого напора, ангел осторожно кивнул:
– Яҡшы. Осоп барырмын. Ә уның исеме нисек?[32]
– Ильсия. Рәхмәт, Әфәнде…[33]
Сенька, забыв о боли, убрал руки от лица. Одну долгую минуту шуликун и ангел смотрели друг на друга, не отводя глаз. Наконец ангел сказал:
– Йүгер. Юҡһа, бөтөнләй янырһың…[34]
И Сенька побежал к складам. А уже к вечеру, в санчасти, весь обмазанный вонючей мазью от ожогов, он вдруг почувствовал – так почувствовал, как будто кто-то ему это сказал спокойно и уверенно – ангел уже передал Ильсие его слова. И она ответила. И скорей бы ударили морозы – на Белебейке ждёт не дождётся его невеста!
А через пару дней вышла отряду красных шуликунов новая директива: отправляться к Иркутску, где отчаянно огрызалась доживающая последние дни армия Колчака.
Погрузили отряд в телячьи вагоны, и тронулся состав на восток, коптя небо и распугивая придорожную живность пронзительным воем:
– Чу-у-у-чу-у-у!
– Угу-у-у-оу-у-у! – соглашался ветер.
– Хрррр-харррап! – клонились сосны.
– Ильсия-иль-сия! – звенели рельсы.
Первая встречная река была слишком великой – нескоро застынет ещё, рано… Вторая река подмерзала, радуя сердце Сеньки, а на третьей уже стоял лёд.
Здесь-то и должно было развернуться генеральное сражение, ради которого шуликуны покинули Москву.
Их построили рано поутру, когда звёзды ещё просвечивали сквозь пелену ноябрьского неба и река призывно белела в их холодном свете.
Слышалась артиллерийская канонада, ржали кони, бегали туда-сюда бойцы, разгоняя мрак. Отряд шуликунов стоял в засаде, готовясь ударить по вражеским силам с левого фланга и загнать их под огонь основных частей Пятой армии.
Сенька спиной чувствовал взгляд командира Бекериса – побежишь сейчас и получишь пулю промеж лопаток. Нет, надо ждать. Но ждать-то невмоготу – дрожит всё внутри от нетерпения! Стоит Сенька, ногами перебирает мелко, глазом косит в сторону реки.
Вот уже бледное солнце поднялось над полем боя, слепя нападающих. Колчаковцы, прижатые к сопкам, из последних сил пошли вперёд. Бекерис понял – пора – и поднял над головой наган.
До реки шагов сто, если мерить по-человечески. А шуликуну – все двести. Первые пятьдесят Сенька и не заметил, бежал вместе со всеми, кричал что-то матерное. А потом, когда Бекерис взял вправо, вонзаясь в редкие пока ряды противника, Сенька замолчал и дёрнул в другую сторону. Чуть не попал под копыта падающего коня, у самой земли встретился с его безумным фиолетовым глазом, перескочил через мёртвого уже всадника и побежал дальше. Сто шагов.
– Куда? Стой! Пристрелю! – ревел сзади Бекерис. Сенька пошёл зигзагами, уклоняясь от выстрелов в спину. Одна пуля проскочила, едва не задев ухо. Но вот Бекерис, отвлекшись на дезертира, пропустил удар саблей и упал. Восемьдесят шагов.
Бородатый мужик в шапке-колчаковке катается по земле, выплевывая кровь из простреленного лёгкого. Огромными ручищами бьёт по земле – шуликуна схватить пытается. Сенька ужом между лап выкрутился, подпрыгнул и дальше бежит. Пятьдесят шагов.
Шальной снаряд рванул рядом – сбился прицел у артиллериста. Сеньку взрывом подбросило, в воздухе перевернуло. Упал, встряхнул головой – вроде жив. Тридцать шагов!
Смели обречённые колчаковцы засадный отряд, побежали вдоль реки, достреливая, рубя, давя шуликунов. Двадцать шагов!
Хлоп!
Правду говорил Бекерис – нечего пуль бояться. Слышишь их – значит, мимо летят.
А самого главного ты всё равно не услышишь, потому что тишина наступит раньше боли. Сенька больше ничего не слышал. Даже когда по нему, вдавливая в прибрежную, ещё не застывшую до конца, податливую землю, побежали люди, он их не услышал. И когда по нему побежали другие люди, шашками загоняя первых на ломкий лёд, он тоже не услышал.
А потом всё закончилось. Сенька встал и, не чуя больше собственного веса, полетел вверх и в сторону, то ли к берегам Белебейки, то ли ещё дальше, к нестерпимому когда-то сиянию, ставшему вдруг холодным и безмятежным.
Смерть в Саксонии
– Я буду кормить три раза в день. Мясо дважды в неделю и по воскресеньям немного шнапса. За это я ожидаю от вас добросовестной работы и дисциплины. И никакого воровства! А теперь иди и передай это ему, – рыжеусый немец обернулся, поискав глазами Петро. Тот уныло брёл за нами сквозь метель, еле переставляя ноги. – Да, и скажи, чтобы шёл пободрее!
Вот так я стала переводчицей с немецкого на гуцульский…
Мы все познакомились чуть больше часа назад в Веркшуце[35], куда я, Смерть, пришла за Петро Филипповичем Ткачуком (3.10.1923–14.01.1942). Он должен был попытаться бежать из лагеря через малозаметную дырку в заборе и получить пулю в спину от охранника на вышке, но замешкался и был остановлен ещё в бараке комендантом герром Иоганном Риттом (20.02.1907–16.07.1964) и этим вот пожилым фермером герром Отто Краузе (11.02.1881–18.04.1945).
Герр Краузе оценил крепкие крестьянские плечи парня – годится! – и в личном деле Петро появился пробел на месте даты смерти. Через пару мгновений дата обновилась – 15.01.1942. Причём та же дата теперь стояла и в личном деле Краузе. Я пожала плечами, собираясь было покинуть их до завтра, но герр Краузе вдруг ткнул в меня пальцем:
– А почему он такой тощий? – спросил он коменданта. – Вы что их тут, не кормите?
Мне показалось нелепым поправлять его, указывая на свою принадлежность к женскому полу, и я просто промолчала. Комендант же, поднявшись на носочках, ласково похлопал меня по плечу:
– Зато смотри, какой высокий! И сильный, как бык! Из него выйдет хороший работник, я уверен.
Герр Краузе недоверчиво покачал головой. Он заглянул мне в лицо, будто силясь что-то прочесть там в пустых глазницах, и сказал:
– Ладно, пойдём со мной. Герр Ритт, этого я тоже забираю!
– Отлично! Давайте оформим все документы, и можете проходить в кассу.
И я пошла. Люди редко зовут меня к себе домой – почему бы не воспользоваться приглашением? Тем более что завтра мне всё равно надо прихватить этих двоих с фермы в трёх километрах отсюда.
Вообще-то я обычно не прихожу за людьми вот так, в бытовом понимании этого слова, а просто касаюсь человека мысленно в нужное время, в нужном месте и забираю его. Но иногда, бывает, и по старинке действую – в длинном плаще с капюшоном я все ещё
