— Люси, раньше ты была такой крошечной! — закричала Лабазникова.
Если бы у меня были проблемы с лишним весом, ее замечание меня бы задело, но в данном случае она всего-навсего имела в виду, что я уже не семилетний ребенок.
— А это тот самый несчастный малыш, у которого нет матери!
Она заключила Иэна в объятия, и я испугалась, как бы она его не задушила. Марта была крупной женщиной. Я гадала, как было дело: то ли отец просто рассказал ей про Иэна и она предположила, что это и есть тот самый ребенок; то ли отец догадался, что Иэн и дальше поедет со мной, и предупредил Марту, что мы приедем вдвоем. Так или иначе, мне было понятно, что мы не скоро отсюда вырвемся, и в этом не было бы ничего страшного, если бы не густой химический запах в воздухе, как от кошачьего наполнителя, только сильнее. Я вдруг почувствовала, что мне трудно дышать.
За спиной у Марты наконец появился ее муж, Леон, который немедленно принял ту же самую позу пожилой итальянки. Я была изумлена, сколько морщин и бледно-коричневых пятен появилось на его лице с тех пор, как мы виделись в последний раз. Мне хотелось воскликнуть в духе русской бабушки: «Ну это же надо, как ты постарел!»
Леон вышел вперед, тыча распухшим пальцем в Иэна, которому наконец-то удалось вырваться из объятий Марты.
— У меня есть к тебе вопрос, — сказал Леон.
Иэн выглядел растерянным и, пожалуй, впервые за все время нашего путешествия был всерьез напуган.
— Что общего между алкоголиком и летчиком из группы высшего пилотажа? — спросил Леон.
— А, я помню эту шутку! — сказала я, в основном для того, чтобы успокоить Иэна. Загадки были для Леона главным средством общения с детьми. На праздновании каждого дня рождения моего отца Леон непременно подходил ко мне и спрашивал: «Почему, когда к мистеру Кто приходит в гости его лучший друг, он всегда спрашивает: «Кто там?», но никогда не открывает ему дверь?», а я отвечала: «Потому что его лучшего друга зовут Никто!» Леон каждый раз изумлялся, как это мне удалось сразу найти ответ. Теперь Иэн смотрел на меня уже не испуганно, а растерянно. С одной стороны, он вздохнул с облегчением, обнаружив, что Леон не собирается его допрашивать, а с другой — понятия не имел, чего от него ждут.
— Они оба не могут жить без штопора! — подсказала я.
Иэн рассмеялся.
— А, я понял! — воскликнул он. — Штопор — это такая фигура, которую выполняют самолеты!
Наверное, он был первым ребенком в истории, который понял эту шутку.
Я неловко обнялась с Леоном.
Как только мы сняли куртки, я протянула Леону коробку из-под «Хаш Паппис», и, вместо того чтобы ее открыть, он уставился на собаку, нарисованную на крышке.
— И кому приятно смотреть на такую грустную собаку? — спросил он, похлопал по крышке ладонью и поставил коробку на журнальный столик в гостиной.
— Ну ладно, — объявила Марта. — Сейчас будем обедать! Леон, ты пока покажи гостям дом, а я буду накрывать на стол.
Я поймала себя на том, что даже не пытаюсь отказаться от приглашения.
Леон проводил нас в столовую, и каждый раз, когда он делал шаг левой ногой, колено все больше сгибалось, как будто было сделано из проржавевшего металла.
— Это Аня, — сказал он, остановившись перед столиком с фотографиями в серебряных рамках и взяв в руки одну из них, на которой была изображена девушка-подросток с прической из восьмидесятых и в бирюзовой кофточке. — Помнишь нашу красавицу?
Я ее помнила. Она была моей ровесницей, и родители что-то рассказывали мне о том, что она увлеклась наркотиками и сбежала из дома.
— У нее уже двое детей! Одному пять, другому два. Оба мальчики! И без мужа!
Иэн, прищурившись, смотрел на фотографию, стоявшую на самом краю столика.
— А это малышка Дора! — объявил Леон.
Иэн взял фотографию в руки. Это был студийный портрет хорька, его мордочка занимала почти весь кадр; фон был мраморно-синим. Я отвела глаза от снимка и стала смотреть в стену, чтобы не расхохотаться.
— Она ваша? — спросил Иэн, прижимая фотографию чуть ли не к самому носу.
— Она умерла в 1998-м. А вот эта все еще жива! Ее зовут Клара. — И Леон указал на другую фотографию, на этот раз любительский снимок, на котором к хорьку прижималась щекой Марта. — Это — Леви, а это — Валентина.
Я только сейчас разглядела, что почти половина фотографий на столике были портретами хорьков или семейными снимками, на которых хорьки присутствовали в виде мохнатых комочков, свернувшихся на коленях у Леона. Так вот что это за запах. Запах хорьков и продуктов их жизнедеятельности.
— Аня полюбила хорьков, когда ей было тринадцать, и с тех пор мы всегда их держали, — объяснил Леон. — Когда Ане было тринадцать, она много грустила и писала прекрасные стихи. Я могу вам попозже показать. Нам очень хотелось сделать ее счастливой, и вот поэтому у нас в доме появились хорьки.
— Подростки очень опасны! — со знанием дела ввернул Иэн.
Леон хлопнул его по спине.
— А ты классный парень! — воскликнул он.
Произношение у Леона было гораздо мягче, чем у отца, хотя они приехали в Америку примерно в одно и то же время и были родом из одного и того же города. Старшая сестра Леона часто оставалась присмотреть за моим отцом, когда он был маленьким, и была его первой (и неразделенной) любовью.
После того как мы осмотрели первый этаж, Леон повел Иэна в подвал знакомиться с хорьками. Я этой экскурсии избежала, вызвавшись помочь Марте на кухне. Она готовила спагетти с фрикадельками и пекла чесночный хлеб. Теперь для полного соответствия образу ей оставалось только воскликнуть, какая же я стала худющая, и назвать меня cara[57].
— Твой отец рассказал нам, что мальчик потерял мать! — крикнула Марта сквозь шум воды — она мыла под краном листья салата.
— Нет, не совсем, — ответила я. — Она пыталась покончить с собой, но сейчас с ней все в порядке.
Марта покачала головой.
— Рано или поздно попытка может оказаться успешной, — сказала она. — Не так уж это и трудно! До чего же безумной должна быть страна, чтобы людям хотелось покончить с собой! В других странах люди каждый день борются за жизнь, уворачиваются от пуль, едят по пять комочков риса в день, а тут говорят: «Ах, что вы, остаться в живых в стране, где так много еды? Нет уж, спасибо, это не для меня!»
Я подозревала, что в стране, в которой была изобретена русская рулетка, тоже хватает самоубийц, но понимала, что сейчас не время об этом говорить.
— Это так грустно, — сказала она. — Остаться сиротой в Америке… Но его обязательно усыновят. Люди с радостью усыновляют белых детей.
Я ошеломленно помешивала спагетти в кастрюле. Наконец мне удалось объяснить, что я везу Иэна в Вермонт, где он пока поживет у своей бабушки.
— Планы немного изменились, — сказала я. — Мои родители об этом ничего не знали. Но я уверена, что все наладится. Его бабушка — хорошая женщина, уравновешенная, она вполне в состоянии о нем позаботиться.
Минуту спустя в кухне появился Иэн, он гордо продемонстрировал мне три красные отметины у себя на большом пальце — укус Валентины.
— Хорошенько промой рану, — посоветовала я. — С мылом.
Мне не хотелось даже думать, каким станет Иэн, если заразится бешенством.
Вскоре мы все сидели за большим обеденным столом, и запах чеснока милосердно перекрывал запах хорька. Мы все замолчали, когда Леон торжественно воздел руки над едой и закрыл глаза.
— Как говорят у нас в Старом Свете, — произнес он нараспев, совсем как священник, — кушайте — не подавитесь!
Иэн расхохотался и в ту же секунду коршуном набросился на чесночный хлеб, стоявший на противоположном краю стола. Прежде он всегда исправно склонял голову перед едой, и мне казалось, что с каждым разом его молитвы становились все длиннее и длиннее. Правда, я не была уверена, что он молится по-настоящему, уж больно торжественное у него становилось лицо, и к тому же он все время приоткрывал один глаз, чтобы проверить, смотрю я на него или нет. Но сегодня мне показалось, что он остался вполне удовлетворен шуточным благословением Леона.
Он впечатлил Лабазниковых бесконечным перечислением мировых столиц и особенно тем, что ему были известны даже самые новые — Ташкент, Душанбе, Загреб. Марта хлопала в ладоши и подкладывала ему салат.
После чая с печеньем Марта объявила:
— Я покажу вам ваши комнаты.
Я не собиралась оставаться здесь на ночь, но возможность сэкономить на гостинице была соблазнительна. Марта уложила Иэна в маленькой гостевой, а мне постелила в старой комнате Ани, которую сохранили в точности в том виде, в каком девочка ее оставила, когда ей было семнадцать. К стенам были приклеены карандашные наброски рук и ног, на полках рядом со школьными учебниками и любовными романами лежал стеклянный шар со снежным пейзажем внутри, африканская маска и бутылка со слоями разноцветного песка. Я подумала, что Аня, возможно, так ни разу и не возвращалась в эту комнату с тех пор, как из нее сбежала.
