Мы шли, рассекая зыбь, а справа по борту, ярдах в ста, следовал наш эскорт. От его носа с шипением разлеталась пена, паруса полнились ветром, которого никто из нас не ощущал. Я заметил, как рулевой покосился на парусник и, решив, что я не увижу, послюнил палец и поднял его вверх. Встретившись со мной взглядом, он быстро опустил голову и с деланой беззаботностью стал что-то насвистывать. Неужели он, как и Картер, считал меня сумасшедшим? Улучив минуту, я сходил проведать капитана. С ним был стюард; когда я вошел, он включил лампу над койкой больного.
– Жар прошел, – доложил стюард. – Наконец-то он заснул здоровым сном. Похоже, он выкарабкается.
– Конечно. Я тоже считаю, что он поправится, – кивнул я.
Насвистывая мотив, который слышал от верзилы-матроса на гичке, я вернулся на мостик. Мелодия была бодрая, с четким ритмом и как будто знакомая, хотя ее названия я не помнил. Туман совсем рассеялся, в небе зажглись звезды. Мы шли теперь полным ходом, но наш эскорт по-прежнему держался на траверзе, а иногда даже выдвигался чуть вперед.
Остается субмарина на поверхности или ушла под воду, я не знал и даже не задавал себе такого вопроса: меня переполняла уверенность, которой мне так не хватало прежде. Эту уверенность разделял как будто и рулевой; он ухмыльнулся и заметил, кивнув на эскорт: «Похоже, парни свое дело знают» – и по моему примеру засвистел ту же безымянную веселую мелодию. Один только Картер держался в стороне. О страхе он забыл, но мрачно отмалчивался, и, не желая видеть в окне штурманской рубки надутую физиономию помощника, я приказал ему сойти вниз, после чего на душе стало совсем вольготно и покойно.
За всю ночь, пока мы, покачиваясь на волнах, шли в кильватере эскорта, в поле зрения больше ни разу не возник ни перископ, ни продолговатый серый корпус субмарины. Наконец небо на востоке немного посветлело – на горизонте появились бледные слоистые проблески зари. Пробило пять склянок, и впереди еле слышно отозвалась боцманская дудка. Наверно, я один и уловил этот тихий звук. Потом раздался слабый, усталый голос капитана: он звал меня к себе. Я тотчас повиновался. Капитан полусидел, опираясь о подушки, и по его лицу было видно, что силы к нему еще не вернулись, но, как и говорил стюард, жар прошел.
– Где мы находимся, Блант? – спросил он. – Что случилось?
– Приближаемся к берегу, – ответил я. – Причалим на рассвете, народ на берегу только-только проснется, еще и позавтракать не успеют.
– Какой сегодня день? – спросил он.
Я ответил.
– Быстро управились, – удивился он.
Я кивнул.
– Я не забуду того, как вы меня выручили, Блант. Подам рапорт владельцам – вас ждет повышение.
– Какое там повышение! Не меня надо благодарить, а наш эскорт, что справа по носу.
– Эскорт? – У капитана округлились глаза. – Какой эскорт? К нам приставлен конвой? Что за чертовщина?
И я поведал ему всю историю, начав с субмарины и тумана и закончив появлением барка и моим визитом на борт странного парусника. Не умолчал и о своих взвинченных нервах. Капитан, откинувшись на подушки, слушал меня в полном изумлении.
– Как называется этот ваш барк? – с расстановкой спросил он, когда я закончил.
Я хлопнул себя по колену.
– Может, и «Старина Гарри»[31], я не спросил!
Я снова принялся насвистывать мелодию, которую услыхал от гребца на гичке.
– Ничего не понимаю, – сказал капитан. – Вы не хуже меня знаете, что в британском регистре не осталось парусных судов.
Я пожал плечами. Ну что ему неймется, подумал я, какая разница? Спасибо, что уцелели. Вся команда, и я в том числе, именно так и восприняли историю с нежданным эскортом.
– Дайте мне выпить, и хватит уже свистеть. К черту эту джигу! – потребовал капитан.
Я рассмеялся и протянул ему стакан.
– А что с ней не так?
– Это «Лиллибуллеро»[32], ей уже лет триста. С чего это вы ее вспомнили?
Я в изумлении смотрел на капитана, смех застрял у меня в горле.
– Не знаю, – ответил я. – Понятия не имею.
Капитан жадно пил, глаза его внимательно следили за мной поверх кромки стакана.
– Где он теперь, ваш хваленый эскорт?
– Справа по носу, – повторил я и вернулся на мостик, чтобы самому убедиться.
Над горизонтом висел громадный красный шар солнца, ночные облака уносились к западу. Вдали проступал английский берег. Но эскорта нигде не было.
Я повернулся к рулевому.
– Куда он делся? – спросил я.
– Простите, сэр?
– Парусник? Что с ним?
Рулевой вздрогнул и удивленно скосился на меня.
– Не видел никакого парусника. Один только эсминец у нас на траверзе. Наверно, поравнялся с нами, пока было темно. Я только с рассветом его заметил.
Я схватил бинокль и оглядел западный горизонт. Рулевому не причудилось: это был эсминец. Он стремительно рассекал воду, вскипавшую перед ним белой пенной стеной. Несколько минут я молча наблюдал за ним, потом опустил бинокль. Рулевой смотрел прямо перед собой. С наступлением утра он как-то странно, неуловимо переменился. Как будто и не он давеча беспечно насвистывал. Передо мной стоял обычный дисциплинированный матрос.
– Причалим в половине десятого. Быстро управились, – заметил я.
– Быстро, сэр.
Вдалеке уже показались черное пятнышко и тонкая струйка дыма. Нас встречали буксиры. На полубаке стоял теперь не я, а Картер. Вся команда разошлась по своим местам, а я был на капитанском мостике – мне предстояло привести судно в порт. За пять минут до того, как к нам подошли буксиры, когда над головами у нас закружили первые чайки, капитан позвал меня к себе.
– Блант, – сказал он, – я тут подумал… Этот капитан, с которым вы говорили ночью на паруснике. Вы сказали, у него на глазу была черная нашлепка. А вы случайно не заметили у него пустой рукав, пришпиленный к груди мундира?..
Я не ответил. Мы молча обменялись взглядами. Пронзительный свисток возвестил, что у борта уже стоит шлюпка лоцмана. Где-то далеко-далеко на него чуть слышным эхом отозвалась боцманская дудка.
Любовник
Стояло влажное январское утро, часы показывали половину одиннадцатого. Телефонные будки в подземном переходе на площади Пикадилли были пусты – все, кроме одной, в правом углу, с той стороны, откуда отходит Шафтсбери-авеню.
В ней стояла женщина, почти касаясь губами микрофона и зажав в кулаке пенсы. Она нетерпеливо шевельнулась, бросила взгляд через плечо и встряхнула трубку.
– Но я уже три раза повторила номер. Говорю вам, мне нужен Джерард, десять – пятьсот пятьдесят, Дже-рард, десять-пять-пять-ноль. – Прикусив губу, она нервно топнула ногой. – Там должен кто-то быть. Пожалуйста, наберите еще раз.
Он перевернулся в постели и достал сигарету. Зевнул, потянулся, пошарил вокруг себя, нащупывая халат. Потом откинул одеяло, встал и медленно двинулся к туалетному столику.
Провел гребнем по волосам и вгляделся в темные тени под глазами. Рука потянулась к пузырьку с желудочными таблетками. Когда зазвонил телефон, он нахмурился и, даже не думая ответить, побрел в ванную. Из кранов тугой струей забила вода, халат соскользнул на пол.
Он залез в ванну, улегся на спину, прижав к груди большую губку, и стал рассматривать под водой свои бледные ноги – дряблые, цвета шампиньонов. Дым от сигареты колечками уходил под потолок. На маленьком столике у кровати продолжал звонить телефон.
– Да, Джерард, десять – пятьсот пятьдесят. Проверьте еще раз. Наверное, произошла ошибка.
Теперь голос женщины звучал устало, обреченно, почти жалобно. Она подняла глаза и в который раз перечитала правила работы национальной телефонной службы.
Завернувшись в большое теплое полотенце, он закурил очередную сигарету. В окно барабанил дождь. Какой жуткий трезвон доносился из комнаты! Он прошлепал босиком к кровати.
– Алло, в чем дело? Говорите. Я вас не слышу.
Женщина сдвинула шляпку на затылок, ее сумочка, выпав из рук, ударилась об пол, монетки рассыпались.
– Наконец-то! О боже, ну и утро! Ты знаешь, я жду уже почти полчаса. Ты что, спал?
– Допустим, спал. Другого времени для звонков ты, конечно, найти не могла! Чего ты хочешь?
– А как ты думаешь? Неужели ты не понимаешь, чего мне стоило найти предлог выскочить из дома, бежать к телефону под проливным дождем, кое-как одевшись, забыв про все, про мужа и детей, – только чтобы поговорить с тобой. А ты недоволен, что я тебя разбудила, злишься и отчитываешь меня…
– Слушай, – резко оборвал он ее, – если хочешь устроить сцену, иди и устраивай ее кому-нибудь другому, только не мне. Как известно, жизнь слишком коротка, и…
– Ах, ты не понимаешь, что мне приходится переживать из-за тебя! Я несчастна, несчастна. Мы не виделись пять дней, а тебе как будто все равно.
– Дорогая моя, смешно доводить себя до такого состояния. Ты прекрасно знаешь, что я очень занят. У меня не было ни одной свободной секунды.
