— Как позволила, как позволила, да никак я ему не позволяла! Можно подумать, что он моего разрешения спрашивал. Не успела опомниться, как уже вляпалась по самые ушки! Да я даже не могу тебе сказать, как это все началось, я была не в себе, понимаешь?
— Конечно, понимаю, еще бы тут не понять. Разве в здравом уме с таким свяжешься? Ну ладно, а он-то чего хотел?
Этот вопрос несколько смутил меня.
— Ну, что значит — чего хотел, меня он хотел, разве не ясно? Да и жить ему здесь было весьма удобно.
— Подожди, я вот чего не могу понять. Ну, получилось так у вас, переспали разочек, ничего страшного, это нормально, но дальше вы о чем думали? Ведь ваши отношения не могли продолжаться долго, слишком большая разница в возрасте, то да се, да еще и невеста эта — Таня. Ну?!
— Ну?! — повторила я, не поняв до конца, чего она хочет услышать.
— Жень, я не понимаю, ты специально дурочку из меня делаешь? Неужели ты не можешь связно все объяснить? Я торчу тут вторые сутки, а у меня, между прочим, и свои дела есть. Жениха вон, Валерку, совсем забросила, того и гляди уведут из-под носа, пока я твоими проблемами занимаюсь, а ты мне голову морочишь. Последний раз спрашиваю: будешь говорить или нет? — рявкнула Любаша рассерженным медведем и для наглядности помахала крепким кулачком перед моим лицом. Кулак был увесистый, и я покаянно шмыгнула носом.
— Любочка, милая, я все понимаю и очень-преочень тебе благодарна, только успокойся, сделай милость. Если бы можно было тебе все объяснить в нескольких словах, я давно бы это сделала.
Люба уже успокоилась, она не умела долго сердиться, налила себе еще кофе и, отхлебывая его, о чем-то размышляла, добродушно поглядывая на меня. Чувствовалось, что любопытство гложет ее по-прежнему, хотя она и поверила — я в самом деле ничего рассказать ей связно не могу. Она вздохнула и сказала примиряюще:
— Все у тебя не как у людей, Женька. Но хоть на некоторые вопросы ты же можешь ответить?
— Могу, наверно, смотря какие вопросы.
— Про эту Таню ты мне почти ничего не рассказала, не могла же она возникнуть из ниоткуда, что-то ведь этот хмырь тебе про нее рассказывал, ну, об их отношениях, и о приезде предупреждал, наверно?
— Вот то-то и оно, что из ниоткуда, это ты правильно сказала. О ее приезде он меня не только не предупреждал, но я вообще не знала о ее существовании. Как-то перед самым праздником я спросила его, не был ли он женат, Саша ответил, что не был и в ближайшем будущем не собирается.
— Ну да, как же это он не собирается, когда очень даже собирается.
— Любаша, не перебивай меня, я и без тебя собьюсь. Я всего лишь передала его слова. Говорили мы с ним, кажется, тридцатого, а тридцать первого, только мы успели позавтракать, звонок в дверь, открываю, а на пороге эта самая Таня, я даже рот открыла. Представляешь?
— И они сразу поссорились?
— Да они и вообще не ссорились, просто он ей врезал, и все, может, это у него так любовь проявляется, с него ведь станется, тот еще псих.
— Лихие ребята, ничего не скажешь. Этому Саше надо было бы родиться лет на сто-двести раньше, и не здесь, а где-нибудь на Востоке. Может, был бы каким-нибудь султаном или визирем, имел бы свой гарем — кого хотел бы лупцевал по-всякому или там отрубал что, короче, развлекался бы, как там у них было принято. Ну ладно, черт с ним, с этим Сашей. Мы все с тобой сидим болтаем, а ведь надо убираться, когда твой Котька приезжает?
— Любочка, Котька приедет, скорее всего, в начале марта, а может, и позже, и жить с женой они будут не здесь, а у себя. Котька был просто весомым предлогом, чтобы побыстрее выставить Сашу, он ведь никак не хотел выселяться, я сколько раз ему говорила, и все как об стенку горох. Кстати, он догадался вроде бы, что про Котьку я соврала, его обмануть трудно.
— У меня тоже мелькнула такая мысль, но вижу, лицо у тебя серьезное, ну, я и подумала, что правда приезжает. Но что-то я ведь еще хотела у тебя спросить, все в голове вертелось, а теперь забыла. Ах да! Так что еще у тебя за полтергейст объявился? Правильно я угадала? Значит, всю посуду расколотил у тебя этот придурок? Ну надо же! А еще говорят, что битье посуды бабское дело, так вот же объявился конкурент, черт его побери! Ну и племянничка ты себе надыбала, Женька. И сколько же он этим занимался, неделю, что ли? Ведь у тебя посуды было немало, и хорошей, елки-палки, посуды! И от родителей осталось, и сама, поди, прикупала, ты же любишь хорошую посуду, я знаю. И как же только ты ему позволила? Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, так, что ли? И не жалко было? А соседям-то внизу как было весело!
— Ты скажешь тоже, Люб! Никакого разрешения он у меня, конечно же, и не думал спрашивать, да меня в этот момент вообще дома не было, если хочешь знать.
— Ни фига себе момент! Неслабый момент, однако! И сколько же этот «момент» продолжался, часа три-четыре?
— Не знаю, сколько времени это у него заняло, говорю тебе, меня дома не было. А соседка, да, всполошилась, прибегала с вопросом, что у нас такое происходит. Он ей заявил, что, видите ли, ремонт на кухне делает.
— Силен мужик. Но если дома тебя не было, то зачем он посуду-то колотил, что он этим сказать-то хотел?
— Ревность, Люба, ревность. А ревность штука злая. Я пошла в издательство на презентацию, не поставив его в известность, просто записку написала, что ушла по делам. Зря так ехидно улыбаешься, правда по делам, как раз большой заказ тогда получила. Не так уж долго я тогда отсутствовала, вернулась около девяти, можно сказать, детское время. А в квартире словно тайфун промчался.
— Ревность там или еще у него что, но за такие идиотские выходки ему бы надо руки оторвать! Ишь ты, деспот какой! Но хоть эти убытки-то он тебе возместил? Нет?! Вот змей! Как есть змей! Слушай, а тебя-то он, случаем, не бил? Не смущайся, выкладывай, я про него, кажется, уже ничему удивляться не буду.
Я ответила отрицательно на бесхитростный Любашин вопрос, поскольку бить он меня и в самом деле не бил, а все некрасивые подробности нашей с ним жизни, особенно тех дней, когда он морил меня голодом и я чуть не рассталась с жизнью по его вине, рассказать Любе я не смогла, как ни легко я чувствовала себя с сестрой, да и кому такое расскажешь? Дурочкой Люба никогда не была, почувствовала, что я что-то недоговариваю, утаиваю от нее что-то серьезное, но настаивать все же не стала.
— Ладно, будем считать, что ты легко от него отделалась. А посуда — дело наживное, — подытожила она. — Главное, в квартиру его больше не пускай!
При этих словах я встрепенулась и посмотрела на нее:
— Любаш, а ключи от квартиры он тебе отдал?
— Нет, ничего он мне не отдавал. Ну ты смотри, какой гаденыш! — почти с восхищением воскликнула сестра. — Меняй замок, подруга, другого выхода теперь нет.
