Повесив трубку, Лэнг пошел дальше по Стрэнду и вскоре оказался возле увенчанного железным геральдическим грифоном мемориала Темпл-Бар, стоящего на том месте, где изначальный город Лондон соприкоснулся с Вестминстером, после чего Лондоном стали называть уже оба эти поселения. Здесь Стрэнд переходит во Флит-стрит, бывшую еще в недавнем прошлом центром лондонской журналистики.
Но Лэнгу были нужны вовсе не газеты. Кстати, их редакции давно переехали в пригороды: туда и ездить проще, и аренда обходится дешевле, и профсоюзы не так наседают по поводу жалованья сотрудникам.
Рейлли еще раз оглянулся, опасаясь слежки, и свернул на узкую улицу, пожалуй, даже переулок Миддл-Темпл-лейн. Еще более тесный проход вел оттуда в небольшой сквер, окруженный со всех сторон зданиями Темпл-Бара, в которых размещались приемные едва ли не всех лондонских барристеров[65].
Повинуясь памяти, Лэнг поднялся по мраморным ступеням, глубоко и неровно вытертым ногами сотен и тысяч клиентов, надеявшихся найти здесь защиту от несправедливости и имеющих возможность облегчить свои кошельки. Золотые буквы на застекленной сверху двери извещали, что за нею находится барристер Джейкоб Аннулевиц.
Барристер Аннулевиц занимался своими делами в обшарпанной приемной. На двух стульях, обтянутых гобеленом, популярным еще в 1940-х годах, но затертым до такой степени, что узоры было почти невозможно разобрать, громоздились папки с бумагами. Они же были навалены и на видавшем виды столе. Зато другой, стоявший в стороне и принадлежавший секретарю, был на удивление опрятен, хотя и обшарпан. На нем громоздился большой компьютерный монитор — единственная вещь в этом кабинете, напоминавшая о том, что дело происходит в XXI веке.
Впрочем, если юрист и держал секретаря, то на время визита Лэнга ему был предоставлен перерыв.
— Рейлли!
Пожилой человек, показавшийся из-за двери, ведущей во внутренние помещения, был одет в черную мантию, из-под которой выглядывала накрахмаленная белая манишка. Уголки твердого белого воротничка почти упирались в подбородок, а традиционный парик с завитыми волосами красовался на лысой голове, прямо как птичье гнездо на скале.
— Джейкоб! — Лэнг положил сумку и крепко обнял хозяина. — Давно ли ты стал играть в операх Гилберта и Салливана?[66]
Джейкоб чуть отступил, чтобы хоть немного перевести дыхание, и поинтересовался:
— Вижу, ты все так же умничаешь, да?
— А ты все так же защищаешь безнадежное? — ответил Лэнг, указав на мантию. — Что за наряд? Я думал, ты надеваешь его только в суд, да еще, вместе с маской, на карнавал в День Гая Фокса[67].
— А откуда, по-твоему, я мог вернуться как раз перед твоим звонком? Из клуба «Мэйфер»?
— Оттуда вряд ли. Разве что они сильно ослабили требования по приему новых членов.
Джейкоб посторонился и пропустил Лэнга в свой кабинет, маленькую комнатушку, где густо стоял застарелый табачный запах. Виноваты в этом были несколько вересковых трубок, пока что лежавших без дела в пепельнице.
— Этого мы не дождемся, — без тени раздражения сказал барристер. — Как и прежде, женщины, евреи и члены парламента от лейбористской партии не допускаются. Еще нужны рекомендации от пяти членов клуба, причем два из которых должны быть покойниками.
Кабинет Джейкоба был так же захламлен, как и приемная. Адвокат приподнял стопку дел, заглянул под нее, положил обратно и взял другую. Под этой обнаружился небольшой деревянный ящичек, куда он положил парик.
— Клубы! Сынам избранного народа среди джентльменов почти так же трудно, как и раньше.
Лэнг снял бумаги с кресла, обтянутого искусственной кожей, и сел.
— Судя по обхвату твоей талии, за последнее время ты пережил не так уж много погромов. Что-то непохоже, чтобы ты так уж рвался в Землю обетованную.
Джейкоб, сын польских евреев, уцелевших во время холокоста, ребенком оказался в Израиле. Став взрослым, он эмигрировал в Англию и принял британское подданство. После этого Аннулевиц не утратил израильского гражданства, но попал в число первых кандидатов в агенты «МОССАДа», работающие под прикрытием во всех странах, враждебных и дружественных Израилю. Если история и научила евреев чему-то, так это ненадежности союзов с гоями. Потому они одинаково старательно шпионили и за врагами, и за друзьями.
Джейкобу надлежало следить за находившимися в Лондоне дипломатами из арабских стран и передавать своему начальству все получаемые им обрывки информации. Впоследствии они с успехом использовались для плетения затейливой паутины мировой политики. Эти сведения могли передаваться или не передаваться представителям разведывательного сообщества Соединенных Штатов, не имевшим доступа в иракское, иранское или, скажем, либерийское посольства, представлявшие для них особый интерес.
Мало кто знал, что Джейкоб — знаток подрывного дела. Он в совершенстве освоил его во время службы в израильской армии до переезда в Англию. Ходил также неподтвержденный, но и не опровергнутый слух о том, что он проник в тайное убежище одного из самых отъявленных главарей террористов «Хамаса» и начинил гексогеном телефонную трубку. При первом же звонке хозяину дома оторвало голову, прочий же ущерб ограничился расколотым зеркалом на стене. Правда это была или же легенда, но Джейкоб имел репутацию повелителя детонаторов, фокусника пластида.
Американцы и британцы подозревали, что он успел пошпионить и за ними. Все потенциально заинтересованные организации — ЦРУ, ФБР, МИ-5, МИ-6 — сходились на том, что теперь он вышел в отставку, хотя и удивлялись как его решению посвятить старость юриспруденции, которой он увлекался смолоду, так и еще более странному предпочтению, которое Аннулевиц отдал вечной лондонской непогоде перед солнцем Средиземноморья.
Джейкоб открыл небольшую дверь, находившуюся позади его рабочего места. Там обнаружились стол, шкафчик для посуды и газовая горелка, на которой стоял чайник.
— Все так же? Без сахара, но с лимоном?
Лэнг не смог сдержать улыбки.
— Возраст не сказался на твоей памяти.
— Слава богу, пока терпимо. — Джейкоб налил чай в фарфоровые чашки. — Еще помню, кто мне нравится, а кто нет. Зато зрение так ослабло, что я толком не вижу кварталов, по которым прохожу. — Он открыл жестяную коробку и сокрушенно покачал головой. — Увы, печенье закончилось. — Аннулевиц отставил чашку и закурил одну из своих трубок, из которой повалил зловонный дым. — Итак, Лэнгфорд, просвети меня насчет событий последних десяти лет. У тебя должны быть очень веские основания для того, чтобы прилепить эти смешные усы, надуть щеки и надеть кошмарный немецкий костюм.
Лэнг окинул взглядом комнату и прикоснулся пальцем к уху.
Джейкоб кивнул и сказал:
— Кстати, на улице замечательная весенняя погода. Почему бы не выйти с нашим чаем во двор? Вдруг нам повезет, и мы услышим жаворонка… Хотя вряд ли — последнюю такую пичужку я видел в Лондоне много лет назад, умершую от смога.
Солнце светило, но нисколько не грело, и Лэнг зябко поежился, выйдя во двор.
— Если ты думаешь, что твой офис прослушивают…
Джейкоб задумчиво покачал головой:
— Кажется, ваш поэт Роберт Фрост сказал, что кое-кто верит, будто хорошие соседи живут только за надежными заборами. В нашей работе… В нашей бывшей работе залогом добрых отношений служит хорошая прослушка. Если твое управление, МИ-5 и все остальные что-то знают — или так думают, — то они этого не боятся. Поэтому я не возражаю против того, чтобы они слушали, что происходит в моем кабинете. Пусть спят спокойно. Мне больше нечего скрывать. Кроме того, если бы твои соотечественники меня не подслушивали…
— Тебя не было бы в живых, — закончил за него Лэнг.
Несколько лет назад контора Рейлли узнала из телефонной прослушки, что Джейкоб должен оказаться возле израильского посольства как раз в то время, когда террористы «Хамаса» намеревались взорвать там автомобиль, набитый соответствующей начинкой. Они не знали, что здание давно уже было перестроено и укреплено так, что ощутимый ущерб ему мог бы нанести разве что ядерный взрыв. От теракта пострадали бы в основном прилегающие жилые дома. Раньше времени арестовать фанатиков, рассчитывавших таким образом попасть в рай, значило сознаться, что в ряды террористов внедрено немало разведчиков. Лэнгу удалось убедить свое начальство в том, что если Джейкоба разнесет на атомы, то никому никакой пользы не будет, и его осторожно предупредили.
— По всей видимости, не было бы, — согласился Аннулевиц. — А это несколько хуже, чем дожить до старости. Теперь просвети меня: чем таким ты занимался последние десять лет, что боишься, как бы тебя не подслушали?
Лэнг рассказал ему все.
