– Папа, – начала она ровным, спокойным голосом, но негромко, – помните, вы искали тогда траурное извещение, вам не хватало, чтобы послать в Шарад дяде Даниэлю. Это я взяла извещение, потому вы и недосчитались. Я послала его Анжу.
Должно быть, сам Господь удержал десницу его, иначе священник прибил бы Янку! Он выдернул руку из ее руки, не в силах более выносить ее прикосновение. Янка – что было видно даже под вуалью – улыбнулась. Она окликнула дочку и притянула ее к. себе, а священник вцепился в Приемыша: от ярости у него все плыло перед глазами.
Достойная супруга богоотступника! Тот призвал Аннушку, дабы смиренно открыть перед Господом сердце свое, а Янка пригласила Анжу – втайне, исподтишка, самым предательским способом. Во что они желают превратить похороны?! Янка поставила на стол лишний прибор, не испросив у него соизволения, – похоже, от одной только мыслимой возможности, что Аннушка появится, нарушен благочестивый порядок в доме, все полетело кувырком, все пошло прахом, и голуби превратились в аспидов. Ужели воистину нет подле него никого из близких духом, никого, помимо этого юноши, его же ниспослал ему Всевышний, дабы не был он в старости своей сир и одинок в юдоли сей? Верного и послушного сына, кроткого и благонравного, единственного богобоязненного среди прочих всех, грешников и нечестивцев. Янка с дочерью шла впереди него – медленно, спокойно, как человек, совесть которого чиста.
Что сокрыто в душах людских? Лишь единожды, за всю жизнь нарушила она отцовское повеление, когда пыталась писать той, другой, ступившей на стезю распутства. Тогда ему казалось, что он навеки выколотил из дочери дурные помыслы. «Это все Ласло Кун, это его влияние, – с неприязнью подумал он. – Антихрист в образе человеческом, с коим она в сожительстве». Не женись он, священник, не поддайся плотскому соблазну, и посейчас радостью его были бы лишь священные книги и служение Господу, его устами возвещалось бы слово Господне, а в награду ему был бы дан сан епископа, а то и кафедра теологии. Шобар остался в безбрачии, и, Господи, как он прав. Ужели обе его единокровные дочери от рождения порочны? До сей поры он прозревал дурные наклонности только в Аннушке. Священник глубоко вздохнул и замедлил шаг; они подошли к ступеням, ведущим к катафалку; еще несколько шагов, и он узрит гроб с прахом Эдит.
«Смири сердце свое! – приказал он себе, но в душе его не было смирения: гнев, стыд, возмущение и ненависть обуревали его, – Воспрети себе помыслы о Янке! – попытался он внушить себе. – Я думаю лишь об усопшей, об Эдит!» – Но нет, не мог он думать ни о чем другом, кроме постыдного проступка дочери: что Янка стащила траурное извещение. Какой-то человек поздоровался с ним, он машинально ответил на приветствие. Янка задержалась в дверях часовни, пропуская отца вперед. Священник вошел первым, за ним Приемыш, после них – Янка; она обняла Сусу за плечи и крепко-накрепко прижала к себе Дочь, потому что Сусу дрожала от страха.
Ласло Кун ждал машину возле ворот, обеих старух он оставил в саду. Дечи выглядела непривлекательнее, чем обычно, вуаль придавала ее лицу выражение какой-то особой вульгарности. Надо бы сказать ей, чтобы стерла краску, но такие вещи в глаза людям говорит обычно разве что его– тесть; как правило, говорить об этом не принято. А все же приятная сегодня погода, сентябрь стоит великолепный, хорошо бы сейчас вот сесть в машину и ехать сотни и сотни километров – он отлично мог бы поспать в машине. Остановиться бы в какой-либо удобной, приветливой гостинице, послушать музыку. Он очень любит музыку. Никакого волнения он не испытывал, – вытащил пилочку для ногтей, привел в порядок руки. Стольким людям предстоит сегодня протягивать руку! Машине пора бы уже обернуться, дело кончится тем, что они опоздают; истинная кара Господня этот провинциальный городишко с его извечными сплетнями, – мелочной суетой. Бедняжка Жужанна, как она, должно быть, напугана сейчас всем происходящим. И он тоже хорош: если уж побывал в саду, мог прихватить фруктов для дочери. Янка… Как она взглянула на него и поспешно опустила вуаль… Что она могла написать Аннушке в том письме, которое перехватил старик?
За все годы, прожитые с Янкой, он так мало и редко разговаривал с женой, что попросту не мог представить себе направления ее фантазии, воссоздать ход ее мыслей, не мог вообразить, что она думает сейчас о нем: зачем ему понадобилось отправиться в сад, для чего хотел он встретиться с Аннушкой. Что может быть известно Янке? Когда в доме заходила речь об Аннушке, он неизменно хулил ее. И все же неведомо какое чувство подсказывало ему, что Янка догадывается о его любви к Аннушке: ведь если. бы она думала, что он желает поговорить с Аннушкой без помех, с глазу на глаз, выспросить ее, какой образ жизни она ведет в столице, и правда ли, что она сожительствует с кем-то, как утверждала Францишка, или же законным порядком вышла замуж, – тогда не было бы этого странного взгляда Янки и этого необычного выражения лица, скрытого под вуалью. А может, Янка любит его, любит как мужчину? Ему припомнилась их последняя ночь, и он едва не рассмеялся вслух. Будто Янка умеет любить! Но в таком случае как объяснить ее поведение? Тут он увидел вынырнувшую из-за поворота машину и кликнул старух со двора.
Дечи была счастлива, что покончено с затянувшимся ожиданием, да и Кати тоже рада была, когда тронулись из дому. Кати впервой довелось ехать в автомобиле, и она чувствовала себя донельзя польщенной. Ласло Кун уселся впереди, рядом с шофером и поздоровался с ним за руку. Кати глядела во все глаза. Случалось, что Ласло Кун и ей тоже протягивал руку – в день ее рождения, под Новый году словом, по большим праздникам, но никогда рукопожатие их не было таким простым, как у ровни. А эти беседуют себе, будто закадычные друзья-приятели, о бензине каком-то да о дорожном строительстве рассуждают. «Товарищ Кун», – обращается к нему шофер. «Товарищ!» Выходит, он уж и в товарищи записался; и как только земля таких носит. Конечно, сидеть в Совете да других подначивать – труд невелик, а рабочие на щеточной фабрике знай спину гни, «норму давай»; должно, вот такие, как Ласло Кун, и выдумывают эти нормы разные. У нашего – культурный отдел – раз он священник, то ему полагается чего-то делать с культурой. Янка говорит, будто кино, книжки да театры – это и есть самая культура. Тогда оно и понятно, отчего теперь такие фильмы крутят; работаешь без роздыха день-деньской, а уж если редко когда выпадет' случай и в кои-то веки выберешься в кино, чего там покажут? Только то и увидишь, как другие люди работают! да работают, что тягловый скот, а разговоры начнут, так и сыплют через каждое слово все «брак» да «норма»; а то шахтеров под землей покажут, так и вовсе неладно: потом шахта над ними обваливается, а ты сиди и гляди страсти этакие. По ней, так куда лучше было бы, чтобы музыка приятная играла и чтобы кавалеры и барышни танцевали, – . и вообще в кино должны показывать совсем других людей, потому как на себя смотреть – какой интерес; и пусть бы занимались эти люди совсем другим, а не тем, что она и сама умеет, над чем корпит с утра до ночи. Ну а уж войну и вовсе грех поминать к слову не к слову, она, Кати, к примеру, до сих пор иной раз кричит по ночам, как привидится страшный сон, будто к ней солдаты лезут. Одно слово, что культура, а чего уж тут хорошего ждать, коли Ласло Куна к ней допустили.
День такой памятный, такое несчастье в доме, а этот не засовестится, болтает себе о бензине, нет, чтобы помолиться, а еще поп называется. И эта расселась барыней, а у самой рожа размалевана, ну ни стыда у людей, ни совести, а уж ее ли не покарал создатель, прибрал дочь раньше матери… И для чего такие вот никудышные небо коптят! Из себя худая как щепка, куда тощее против нее, Кати, а денежки транжирит на румяна, и волосы подвиты; небось думает, красавицей сделалась. Ну ничего, укатит обратно вечерним поездом. Ишь ты, как носом дергает, видать, не по нутру ей сидеть бок о бок с прислугой, ведь ее, Кати, она за прислугу считает. Как же, нашла прислугу, держи карман шире, член семьи она, вот кто! А прислуги теперь нету и не будет больше. Карга бесстыжая, чем пыль в глаза пускать, лучше бы подумала, что и ей недолго осталось ждать Старуху с косой, уж к этой Дечи скорей постучится, чем к кому другому. И у хозяйки-покойницы, должно, оттого в голове была путаница, что ее, касатку, такая мать выродила. Неужто и та непутевая явится? А как не объявится, то и не придется тогда гонять Розику за ложкой. Вот уж кабы ее не пригласить, беспременно бы заявилась, и сызмальства-то она все норовила наперекор идти, а если чего велели делать, то как блажная орала: «Нет!» и «Нет!» Арпадушка, тот другим рос, послушный да тихий был мальчик, добрая душа, вот и подцепила его Береш, сраму теперь не оберешься. Не один раз собиралась она, Кати, открыть глаза Арпаду, да только язык не поворачивается; знает, что не положено вмешиваться в такие дела, коли у. тебя совета не спрашивают. Если Аннушка посмеет прийти на похороны, то-то священник озлобится, он с пеленок ее терпеть не может. До сих пор у нее, Кати, в ушах стоит крик, по сей день помнит, как он у себя в канцелярии орал на молодого священника – того, что служил у них до краевого нехристя; как же звали-то его, Анталом, что ли: «Коринна? С какой стати Коринна?» А у того только и ответа, что стоит да мычит что-то невразумительное.
