Зубы Головни стучали от страха, волосы вздыбились, а в голове почему-то неотступно вертелось древнее слово "подонок". Колдун оказался кошмарнее призраков: те пугали снаружи, этот ужасал изнутри.
Да и не колдун это был, а колдунья. Полоумная крикливая баба, принявшая Головню за злого духа. С утра до ночи она осыпала его ругательствами. В довершение всего она была уродкой, широкоглазой и гололицей, с тощими заскорузлыми руками и длинным телом, точно при рождении её растягивали, как оленью жилу.
Загонщик смотрел на неё и почему-то вспоминалось ему растревоженное стойбище и снующие туда-сюда повитухи, и вопли роженицы из жилища. Навсегда запомнились ему удивление и страх, запечатлённые на лицах, и хмурое молчание Ярки, вышедшей с бубном наружу, и странная тревога Отца Огневика. Необычные то были роды: вместо радости - уныние, вместо праздника - молитва, вместо поздравлений - ужас. Младенец орал, но никто не улыбался приходу новой жизни, все переглядывались и шептали заговоры от нечисти. А потом в жилище заглянул вождь и, выйдя обратно, произнёс, как харкнул:
- Уродка!
И был сдавленный вопль. Люди отшатнулись, испуганные, и потянулись к оберегам, и забормотали молитвы, а в жилище тем временем заходился криком ребёнок.
За что карал их Огонь? Не Павлуцких, не Рычаговых, не богопротивных насмешников Ильиных, а их, Артамоновых, всегда свято чтивших Его заветы. Почему так случилось? Каждый задавал себе эти вопросы.
Об уродах вещали разно. Одни говорили: уроды голы как новорождённые кроты, с выпученными глазами и клешнями вместо рук. Другие твердили: уроды хвостаты и черноглазы, с ледяной кожей и лицом на груди.
Никто прежде не видал уродов. Только знали: где урод, там жди беды. Они не приходят случайно. Их зачинают тёмные духи, Ледовым прельщением соблазняя во сне баб. И когда такой ублюдок является миру, значит, люди поддались злу, и Огонь сердит на них.
Странные вещи говорил старик Пламяслав. Вечером, при тлеющих угольях, когда по тундре бродил Собиратель душ, он, старый следопыт, вспоминал: "Я был за Великой рекой, где земля превратилась в лёд, а люди спят подобно гнусу в лютый холод. Я доходил до Небесных гор, где обитал злобный бог, пока не сошёл на землю. Я видел мёртвое место - столь огромное, что лошадь не могла обогнуть его за целый день. Я встречал чёрных пришельцев и ужасных чудовищ величиной с холм. Я исходил эту землю вдоль и поперёк: от Медвежьих полей до Ветвистых урочищ. Дважды я видел уродов и много раз слышал о них. Но нигде и никогда не бывало такого, чтобы уродом рождался мальчишка. Волею ли Огня или происками Льда, но урод - это всегда девка".
Свирепым неистовством мрака веяло от этих слов. Люди внимали старику и слышали в его голосе тяжёлую поступь Обрывателя жизни, вопли горных демонов, ликующий хохот насылателей тоски. Они дрожали от его речей, и трепетали, пугая друг друга жуткими слухами. А когда всё это стало былью, они растерялись и не знали, как поступить. Все ждали слова Отца. И тряслись от страха, боясь услышать роковое:
Что Огонь их оставил. Что будущего нет. Что всё кончено.
Отец Огневик совещался с вождём. Долго. Ветер приносил белесые снежинки с кострища. Визжала новоявленная мать: "Я не хочу жить!". Родичи слышали её вопли и шептали заклятье:
Злобный дух, злобный дух!
Уйди прочь, пропади.
Не касайся ни рук, ни ног,
Ни головы, ни тела,
Ни волос, ни ногтей,
Ни нарт, ни одёжи.
Что моё - то моё.
Что твоё - то твоё.
Ты - от Льда, я - от Огня.
Да будет так!
Теперь и навсегда!
Роженица кричала, что осквернена: пинайте меня, топчите меня, бросьте меня в тайге, вы слышите? Бросьте без снисхождения, нет мне жизни, нет, нет, я уже мертва! Закопайте меня вместе с этим выродком.
В промежутках между её воплями слышалось бормотание Отца Огневика.
Общинники ждали до вечера.
Когда начало темнеть, вождь вышел из её жилища. В руках он нёс завёрнутое в шкуры тельце.
Урод!
- Мы отдадим его Огню, - сказал Отец Огневик, появляясь следом.
Это было разумно.
Им повезло, что не было гостей. Иначе вся тайга узнала бы об Артамоновском позоре.
Они не ждали удач от жизни. Они радовались тому, что беда пришла одна.
Вождь отнёс младенца на окраину стойбища, развернул и бросил в снег. Головня видел, как розово-белое тельце шмякнулось в сугроб. И грянул детский плач. Завыла неприкаянная душа, потерявшись в сером безбрежье. Уродец хотел жить! Он кричал совершенно так же, как обычные младенцы. Он хотел обмануть людей, подлец!
До самой темноты кричал он. Задыхался, кашлял, и снова кричал. Ребёнок Льда. Пусть Лёд и возьмёт его душу.
Пусть, пусть, пусть.
Они повторяли себе это, целуя обереги, а уродка продолжала орать, и людям становилось не по себе от её криков. Злой бог проверял их на прочность. У баб стояли слёзы в глазах. Они жалели её, доверчивые дуры!
Уродка истошно верещала и захлёбывалась плачем. А люди старались не подходить к месту, где она лежала.
Отец Огневик объявил обряд очищения. Он сказал, что из роженицы надо изгнать скверну. Сказал, что женщины слишком легкомысленны, пускают к себе ночью всех подряд.
Так нельзя, сказал Отец Огневик.
Мы должны блюсти себя.
Урод - это мясо. Хотя и осквернённое Льдом. Он не был человеком. Он был уродом. Пусть и вышедшим из женской утробы.
Он не человек. Не человек. Не человек.
И всё же, когда пришёл сумрак, многие поспешили взглянуть на уродца. Любопытство превозмогло страх.
Головня тоже был там. Вглядывался в побелевшее тело странного существа. Хотел произнести заклятье, но челюсть свело от отвращения, а в горло будто воткнули кол. Он смотрел на уродку и не мог понять - человек она или нет?
Голая как новорождённый щенок. А глаза огромные, словно и не глаза, а широкие дыры. Она лежала, приоткрыв рот, и в уголках губ замёрзла слюна.
Безволосая и широкоглазая. Пузатая, щекастая, с узкой грудью.
Головня прикоснулся к ней ладонью - хотел узнать, не стучит ли у неё сердце. А может, у неё и не было сердца?
Пламяслав обронил: "Мрут наши ребята без числа, а бабы мучаются".
Какие ещё ребята? Урод - не ребёнок. Что им до него?
Головня спросил старика: "Они все такие?". Тот ответил: "Других не видал. Но слыхал изрядно". И пошёл говорить жуткие вещи, от которых кровь стыла в жилах. Головня развернулся и утопал в жилище.
С тех пор утекло много воды.
Роженица давно умерла, изведённая позором, а вдовец нашёл себе новую жену.
Этим вдовцом был Сиян. Говорят, он поколачивал первую супругу, отчего та и разродилась невесть чем. Другие говорят, будто она понесла не от него, а от гостя, шедшего к Павлуцким с железом и серой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
