И тут впервые, пожалуй, Головня увидел, как бешеное лицо её смягчилось. Будто блаженная грёза на миг завладела колдуньей - морщины её с полосками засохшей грязи разгладились, глаза подёрнулись дымкой - она вспоминала! Но почти сразу вид её снова обрёл хищные черты - сомкнутые губы, желваки в уголках рта и взгляд исподлобья.
- Ты не знал об этом, Отец. Ты изгнал меня, согрешившую, совсем за другое. За стремление проникнуть в тайны бытия. Так знай же, проклятый Отец: в ту ночь, ещё не успев оплакать мать, я получила величайшее наслаждение в жизни! О да, я пала перед гостем, я осквернила звание избранницы Льда. Что с того! Ведь Лёд твой - неистинный бог. А даже будь он истинным, думаешь, это остановило бы меня?
Она уставилась на Головню, словно ждала ответа, но что загонщик мог сказать ей? Да она и не слушала его. Она говорила с призраком. Взяв прислонённую к стене жердь с насаженным на неё металлическим острием, она ядовито произнесла:
- Знаешь, что это? Копьё. Оружие древних. А знаешь, что такое - оружие? Вещь для убийства. А знаешь, что такое убийство?
Она залилась смехом и отбросила копьё в сторону, как ненужный хлам. Наконечник звонко ударился о каменный пол, скрежет на мгновение наполнил своды пещеры. Головня же, сморщившись от резкого звука, невольно сделал шаг назад: ему показалось, что бабка в ослеплении своём готова перейти грань, которую сама установила. Но ведунья лишь ощетинилась и слаженно подёрнула плечами как в танце, а в глазах её зажглась непонятная радость.
- Он хотел познать меня, - промолвила чародейка. - Познать уродку! Обычные бабы его пресытили... - Она захохотала, приплясывая, и закружилась на месте, переплетя ладони над головой. - А взамен он дал мне книгу. Великую книгу древних, из которой я поняла, что мы погрязли во лжи. Мы поклонялись порочным богам! Я поняла это. А ты ничего не понял, убогий глупый Отец.
Она улыбнулась, обнажив редкие осколки зубов, и произнесла:
- Хочу, чтоб ты знал. Ты мне не страшен, как и твои никчемные боги. Захлебнись бессильной ненавистью, выродок. И проваливай, откуда пришёл.
Она развернулась и, подпрыгивая как девчонка, юркнула в один из переходов. Головня же остался на месте, скованный по рукам и ногам незримой силой. Развороченная морда медведя, вся в неровных чёрных дырах, плавала в колышущемся круге света точно грязная льдина на волнах, а по обеим сторонам от неё, изуродованные и слепые, недвижимо таращились другие морды: оленьи, волчьи, лисьи. А из дальних переходов студёный ветер нёс завывания и хохот: "Трепещи пред Наукой, Отец Ледовик!". И мерещилось загонщику, будто голос её, гремевший в каменном мешке, заставлял корчится в муках звериные морды, а из глазниц так и сочилась боль: "Беги прочь! Прочь отсюда!".
Но Головня остался. Подавил в себе гнусный порыв и, сделав усилие, двинулся вперёд - вслед за ней. Он шёл по переходам, чтобы познать великую истину. Он спешил за колдуньей, ибо Лёд вещал её устами. И хоть загонщика смущали её богохульные речи, он хотел испить эту чашу до дна, так как знал, что нигде и никогда не услышит ничего подобного. Любопытство гнало его. А ещё - вера в своё предназначение.
Каждое мгновение ему казалось, что каменные стены вот-вот сомкнутся, навсегда отрезав его от света. Каждое мгновение он умирал и рождался заново. Призраки и демоны сигали сверху, тянули жадные лапы, разевали смрадные пасти, но Головня уворачивался от них и шёл за голосом, за великой целью и истиной.
Он встретил бабку в помещении для угля. Один коридор отделял его от выхода из пещеры, но тут появилась она - бледная и торжественная, - левой рукой чародейка волочила за загривок серебристого откормленного песца, а в правой сжимала нож. Зверёк испуганно двигал зелёными зрачками и подёргивал задними лапами. Головня остановился как вкопанный, сделал шаг назад, потом ещё один: вот оно, началось! Сейчас всё решится.
Бабка же хищно улыбнулась и произнесла, надвигаясь на него:
- Помнишь, что ты говорил мне в последний день, Отец Ледовик? Ты желал мне сгинуть в мёртвом месте, чтобы не осквернять своими останками тайгу. Думал, я зальюсь слезами и буду умолять о прощении. Жалкий, тупоголовый недоумок! Лёд не рассказал тебе, что такое мёртвое место? Ха-ха! Я и впрямь устремилась туда. Но как видишь - живу и здравствую.
Нож в её руке блеснул холодным светом. Она наступала на Головню, выплёскивая слова, он же пятился, твердя про себя: "Лишь бы не споткнуться!".
- Несчастный глупец, мёртвое место полно сокровищ. Твой бог скрывает от тебя истину, потому ты и бродишь во тьме. В твоей куцей душонке нет места достоинству. Его ты заменил обрядом, а вместо знания веруешь в обычай. Ты боишься предков, боишься Льда, боишься Огня. Ты всего боишься, и потому всё жизнь шёл от беды к беде.
Загонщик всё-таки упал - стылый пол обжёг ледяным холодом ладони, пронзил болью спину. Ведьма тоже запнулась, с плотоядной радостью уставилась на него сверху вниз. Песец в её руке замерцал искрами, нож расплылся в полумраке тёмным пламенем. Раздавленный страхом, Головня смотрел на неё, а она вздёрнула правую бровь и снова ощерилась.
- Правда к земле клонит, Отец Ледовик? Думаешь спастись у своего бога? Уползти в глубокие недра?
Головня не выдержал, пополз назад, быстро перебирая руками. Чародейка шла, тенью нависая над ним.
- Имя-то гостя помнишь ли, глупый Отец? Ничего ты не помнишь. Да и незачем тебе было. С глаз долой - из сердца вон. А я помню! Не только имя его, но каждое слово, каждый вздох его, каждый взгляд. Ты не распознал в нём божественного посланца, Отец Ледовик, хоть и мнишь себя толкователем воли Творца. Ха-ха! Ты не узнал бы самого Господа, явись Он к тебе!
Головня отползал всё дальше, со страхом ожидая, что вот-вот уткнётся в стену. Бабка же неспешно шагала за ним, как волчица за раненой уткой, а зверёк в её руке беззвучно раскрывал пасть и извивался, и страшно отсвечивали его чёрные глаза, словно капли мрака на пушистой шкуре. Кудесница вдруг остановилась и произнесла, глубоко вздохнув:
- Все эти зимы я твердила его имя, надеясь, что он придёт снова, но Науке не угодно было свести нас опять. Её посланец исчез, растворился без следа, ушёл назад к Сотворившей его. А я без устали твердила: "Пламяслав, приди ко мне!"...
Она рывком подняла песца над головой и медленным движением, будто нехотя, провела лезвием по его горлу.
Глава седьмая
"Да не отнимешь ты жизнь у творения Огня", - твердил родичам Отец Огневик. Отчего-то именно это заклинание он отличал среди прочих: голос его ликующе звенел, когда он произносил роковые слова. В речах его надрывно и требовательно звучало главное послание: "Всё забудете, а это помните, неучи!". И люди помнили, крепко помнили! Ночью и днём, в загоне и в стойбище слышался этот надтреснутый голос и священная заповедь: "Да не отнимешь ты жизнь у творения Огня!".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
