Чарутти идет по улице, подставляя ему свое лицо. «Хватит с меня тайн и чужих секретов, – думает он. – Хватит безумия и сумасшествия». Даже ночные оргии, которые он устраивал когда-то давно, кажутся ему какими-то нереальными и лишенными смысла. Он не бог. Никогда им не был и никогда не будет. Да он и не хочет быть богом! Пусть даже богом чужих тайн. Осталась лишь одна, последняя, которая все еще хранится в его голове. История, которую он должен рассказать. Обязан. И неважно, чем все это закончится. Так должно быть. И неважно, что произойдет после того, как еще одна тайна окажется раскрытой. Хватит с него. Он уходит из этого бизнеса. Уходит не потому, что устал, не потому, что выдохся или сдался. Уходит, потому что во всем этом нет больше смысла. Ни одна тайна не стоит того, чтобы ради нее потерять рассудок.
Чарутти уже видит завистливые лица своих коллег.
– А, старый пройдоха! – говорят они. – И как тебе только удается ничего не делать и узнавать так много?! – И уже за спиной: – Никчемный, ленивый сукин сын! Да каждый из нас может раскрыть любую из раскрытых им тайн! Да и какие это к черту тайны?! Так… мелочь, которую он выбирает, чтобы можно было докопаться до сути, не прилагая никаких усилий!
«Пошли они! – думает Чарутти и спрашивает себя, почему снова и снова пытается им что-то доказывать. – Какое кому дело до их мнения?!» Если все раскрытые им тайны – пустышки, то пусть будет так. Он знает их цену. Знает жертву, которую принес ради достижения цели, и это главное. Его жизнь принадлежит только ему. И ему решать, как распоряжаться ей.
Чарутти вздрагивает, вспоминая Мириил. Господи! Он же убил ее. Убил, потому что сошел с ума. Не на этой планете. Намного раньше. Сошел с ума в тот самый день, когда решил доказать, что раскрытые им тайны чего-то стоят. Он потерял все. Выкинул на помойку свою жизнь, а здесь… С Мириил… Здесь он сделал последний шаг. Шаг в пропасть, на дне которой его ждет смерть.
Чарутти открывает дверь и входит в свой номер. Мириил лежит на кровати и смотрит на него своими голубыми глазами. «Я спятил!» – ставит себе диагноз Чарутти.
– Так и будешь стоять в дверях? – спрашивает Мириил.
Он молчит. Он идет в ванную. Идет туда, где, как ему кажется, оставил бездыханное тело этой женщины. Но в ванной никого нет. Механические работники забрали тело еще ночью. Отвезли в лабораторию и заменили двойником. Но Чарутти не знает этого.
– Ты настоящая? – спрашивает он раскинувшуюся на кровати женщину. – Живая?
– Живая?! – она смеется. – Если хочешь, то я могу попробовать притвориться мертвой. Желание, конечно, странное, но вполне осуществимое. Так что если тебя не волнует, что я останусь теплой и буду дышать, то можем попробовать.
– Нет! – Чарутти нервно пытается отыскать сигареты. – Не надо. Не хочу мертвецов.
Мириил протягивает ему открытую пачку.
– Давай просто покурим и поговорим, – предлагает он.
– Поговорим? – удивляется она.
– Ну да, – Чарутти глуповато улыбается. – О чем захочешь. Мне все равно.
– Хочешь просто посмотреть на меня?
– Хочу просто поговорить, – он гладит ей щеку. – Просто поговорить.
* * *
Зверь. Он загнан в угол. Рычит, пряча за своей могучей спиной Хейзел, оберегает ее, защищает, как самец защищает право на принадлежащую ему самку.
– Уверен, что не нужна помощь? – спрашивает художник гладиатора.
– Помощь? – Квинт улыбается. – Проткнешь его кистью?
– Почему кистью? – Назиф смущенно пожимает плечами. – Могу просто пристрелить его.
– Пристрелить? – голубые глаза Квинта остаются сосредоточенными и холодными. – Прости, но это только мой бой.
– Как знаешь, – художник возвращается в принесший их корабль.
– Он что, псих? – спрашивает его Инесс.
Обнаженный торс зверя представляется ей камнем, непобедимой глыбой.
– Наверно, да, – Назиф улыбается ей.
– Но он ведь старик! – она сжимает руку Уиснера. – Скажи, что это еще один трюк. Неважно чей – твой или планеты. Просто трюк, розыгрыш, да?
– Я не знаю, – Уиснер смотрит, как гладиатор приближается к зверю. – Старик спас этот мир, и я предложил ему исполнить любое его желание. Он выбрал зверя.
– Это личное, – говорит художник.
– Личное?! – Инесс смотрит на женщину за спиной зверя. – Это из-за нее? Он мстит за то, что зверь забрал ее?
– Он мстит зверю за то, что зверь бросил ему вызов и не убил его.
– Не убил? – Инесс снова перестает понимать происходящее. – У вас, мужиков, у всех мозги не в порядке?!
– Смотри! – обрывает ее Уиснер.
– Не буду!
– Он молодеет! – в уставших глазах Уиснера блестит восторг. – Будь я проклят, если думал, что когда-нибудь увижу такое!
– Хейзел! – залитый кровью зверя гладиатор медленно приближается к отступающей женщине. Она рычит и косится на поверженного защитника. – Все кончилось, Хейзел!
– Нет! – длинные ногти раздирают кожу на лице гладиатора.
– Хейзел!
– Ты убил его! Убил! Убил! – она бьется в его руках, пытаясь вырваться. – Ненавижу! – звериный рык вырывается из ее горла.
– Помоги мне связать ее! – кричит гладиатор художнику.
Корабль взлетает в небо, устремляясь к заснеженным вершинам. Голограмма вытаскивает из обезумевшего сознания Хейзел воспоминания. Дикие, необузданные. Далекие и недавние.
– Господи, да она хуже зверя! – шепчет Инесс.
– Мы можем это как-нибудь исправить? – спрашивает Квинт.
Уиснер качает головой, продолжая завороженно следить за рождающимися в пустоте образами.
– Бити просил нас спасти ее, – напоминает Назиф.
– Бити хороший человек, – говорит Инесс. – А эта женщина… – она пытается подобрать слова. – Это настоящее чудовище.
Рожденные голограммой образы вздрагивают, меняются. Кошмары уступают место Кипу и его отцу.
– Даже не верится, что она могла быть такой с ними, – качает головой Инесс. – Даже в голове не укладывается.
– А если стереть все, кроме этого? – спрашивает Квинт. – Тогда она станет нормальной?
– Тогда она не вспомнит о том, кто ты такой! – хмыкает Уиснер.
– Плевать, – Квинт смотрит на короткие вспышки воспоминаний Хейзел. – Думаю, это лучше, чем безумие. Думаю, с ним она даже была счастлива.
– И ты готов потерять ее? – спрашивает Инесс.
– Я давно уже ее потерял, – гладиатор смотрит на искаженное беспомощной злобой лицо Хейзел. – А может, никогда и не находил. Не знаю.
– Это сильно, – Инесс смотрит на Уиснера. – Не каждый сможет отпустить близкого человека.
– Так будет лучше, – говорит Квинт.
– Да, – соглашается Инесс. – Иногда так действительно лучше.
И уже после, когда они остаются с Уиснером наедине.
– Я ведь это и о тебе говорила.
– Я понял, – он смотрит на свое тело, погруженное в стазис.
– И что ты решил?
– Решил, что никакой вечности не хватит, чтобы понять эту жизнь.
Эпилог
Дождь… Дождь на планете Мнемоз… Ни один дождь не может идти вечно… Как и картина, которая не может вечно оставаться незаконченной. Кончаются краски. Кончаются силы. И кончается время. Время, отведенное для всего живого и неживого в этом мире…
Адриана одевается и спрашивает, приходить ли ей завтра.
– Завтра? – художник смотрит на полотно в мольберте. – Нет. Завтра не надо.
– Как знаешь, – она улыбается ему на прощание. – А я уже почти привязалась к тебе за этот месяц.
Художник кивает. Чернокожая блудница, Росинель, поднимается на крышу гостиницы, держа его под руку.
– Это была последняя ночь? – спрашивает она без слов.
– Да, – художник касается рукой ее гладкой щеки.
– Тогда прощай.
Он смотрит, как улетает на крохотном беспилотном корабле подарок Уиснера, растворяясь в алеющем небе.
– Почему ты не попросил у него денег? – спрашивает его вечером гладиатор.
– А почему ты сам не сделал этого?
– Я выбрал зверя.
– А я вдохновение.
– Мог бы тогда хоть закончить картину.
– Зачем?
– Ну я же убил зверя.
– Но потерял Хейзел.
– И что теперь?
– Не знаю… – художник смотрит на незаконченный холст. – Может быть, во всем этом нет смысла?
– В картинах?
– В желаниях.
– И чего же ты желаешь?
– Ничего.
– Так не бывает.
– Смерть не считается, – улыбается художник.
– Я говорю не о смерти.
– Может быть, ты и прав… – художник подходит к окну.
– Тебе помочь разжечь свечи?
– Зачем?
– Ну не бросать же картину.
– Почему бы и нет?
– Ты не такой.
– Точно, – художник выключает свет и подходит к мольберту.
– Что ты делаешь? – спрашивает с дивана гладиатор.
– Собираюсь рисовать.
– Рисовать? – Квинт неодобрительно хмыкает. – Да здесь же не видно ни черта!
– А это и не надо, – Назиф берет на ощупь кисть, смешивает вслепую краску. – Жизнь – она ведь как ночь. Идешь и не знаешь, что ждет тебя на следующем шагу, – он слышит, как в темноте смеется Квинт.
