Я больше пророчествами не занимаюсь. Вот если бы заглянуть в головы моим столетним знакомцам, а так… Советы даю осторожные, без острых углов. С Директорией лучше не связываться, с ней, поди, воевать придётся. Киевская власть без Питера не прокукарекает, а там ребята себе на уме, с ними ни в какие контры вступать не стоит, но и с лобызаниями тоже следует погодить: пусть первыми к нам интерес проявят. Короче, занимаюсь сплошным словоблудием: оно и для имиджа полезно, и здоровью не вредит. На батькиных посиделках я присутствовать обязан, впрочем, это даже интересно. Если бы ещё самогон пить не заставляли – совсем бы классно было.
Нынче заслушали московского гостя. А чего они, собственно, хотели? Чтобы власть рядом с собой неподконтрольные военные формирования терпела? Да и справедливости ради надо сказать, что большевики и эсеры декрету «О роспуске всех незаконных военных формирований» сначала сами подчинились: распустили и боевые группы, и рабочие дружины, и даже Красную Гвардию. Да и наказание для неслухов у новой власти пока что весьма даже мягкое: кто пулю не получил – а нечего затвором лязгать! – тех гонят на штрафные работы. Может, потому нет пока гражданской войны и красного террора нет, и фронты хоть и не наступают, но стоят же! Тут без ребят из будущего точно не обошлось. Вот только долго ли это благолепие продлиться? Ребят-то всего трое, много – четверо, а Россия большая. И слышал я, что и погромы идут, и усадьбы жгут и стреляют друг в друга. Так что, может статься, сорвёт у страны крышу, как в тот раз, и пойдёт гулять по России молотьба кровавая. Мне же желательно быть в это время где подальше.
Сегодня в «резиденции» собрались все главные батькины командиры да советчики. Вон Федька Щусь – моряк с печки бряк. Это я к тому, что погнали его большевики и эсеры с флота, только сначала помахать лопатой вдоволь заставили. Он за это на них весьма обижен. Сёма Каретников. Типичный мужик: степенный, рассудительный, но и себе на уме. Этот больше всех к новой власти тяготеет. Лёвка Задов (Лев Николаевич Зиньковский). У Махно совсем недавно, а уже руководит здешней контрразведкой. И чего это евреев так в чекисты тянет? Ещё один еврей, Иудушка Рощин (Иуда Соломонович Гроссман). Прибыл в Гуляйполе из Питера, после того, как по приказу властей добровольно распустил подчинённые ему отряды «Чёрное знамя». Аршинов, сегодняшний бенефициант. Ума не еврейского, потому попробовал брыкаться, был властью бит, но под поручительство Кропоткина отпущен, прибежал к батьке раны зализывать. Главный батькин советчик Волин (Всеволод Михайлович Эйхенбаум). Косит на меня из-за очков – ревнует к батьке, сволочь, хотя я при нём стараюсь вести себя тише воды, ниже травы: не злых надо бояться – умных.
Зовут за стол. Без охоты выбираюсь из своего угла, сажусь на лавку, подставляю стакан. Серьёзная часть разговора окончена, сейчас начнут анекдоты травить. Ну вот, опять про Савинкова. Тут я что-то не пойму: как стал Борис Викторович в этом времени заместо Чапаева?
МихаилМаша из-за этих анекдотов про Савинкова крепко на Кравченко обижена, справедливо полагая, что это он способствует их распространению. От себя добавлю: он же их, верно, и сочиняет, или даёт на это заказ. Ради жены делаю вид, что мне эти анекдоты тоже не по нутру, впрочем, отчасти так оно и есть. А Львов молодец! Дал слово, что не уйдёт Савинков из жизни героем, и слово своё сдержал. Где и как он его замочил, не знаю, но замочил точно, хотя я его про это не спрашивал. Труп, скорее всего, растворил в серной кислоте, а про убиенного пустил через знакомую газетёнку слух, что сбежал тот за границу, чуть ли не в Аргентину.
Потом в той же газетёнке стали появляться заметки о похождениях бывшего террориста № 1 на далёком континенте – одно нелепее другого. Потом газетёнка умолкла, но слухи уже ушли в народный фольклор и вернулись оттуда в виде анекдотов, порой очень даже смешных. Машу можно понять: и Савинков для неё хоть и бывший, но соратник, и на партию брызги от плевков летят. Главное, чтобы она никогда не узнала, что я к этому тоже руку приложил, а с Кравченко я её помирю.
* * *
Выдающийся русский медик-психиатр, невропатолог, физиолог, психолог, и прочая, и прочая Владимир Михайлович Бехтерев, увидев на пороге своего кабинета в возглавляемом им Петроградском психоневрологическом институте давнего приятеля и ученика Порфирия Карловича Вайнштейна, был несколько удивлён. Не тем, разумеется, что увидел, – как-никак сам пригласил на работу – а тем, как тот выглядел: будто не в столицу приехал из Тмутаракани, а как раз наоборот.
– Отчего невесел, Порфирий? – спросил Бехтерев, обнимая Вайнштейна. – И где твой подопечный?
– Оттого и невесел, Владимир Михайлович, что сбежал от меня подопечный-то, – невесело усмехнулся Вайнштейн.
– Как сбежал? – удивился Бехтерев. – А санитары?
Вайнштейн только рукой махнул.
– Всех обманул, шельма. На ходу через окошко в туалете выпрыгнул.
– И не разбился, на ходу-то?
– Мы только от станции отъехали, скорость ещё набрать не успели, а когда хватились, было уже поздно. Потом вернулись с ближней станции, но Слепакова так и не нашли. Нам сказали, что его увезли с собой какие-то махновцы: то ли бандиты, то ли власть местная, но люди опасные. Я решил не связываться, отпустил санитаров, а сам сюда.
– Занятная история, – покачал головой Бехтерев. – Ладно, бог с ним, с этим Слепаковым, главное, что сам в целости остался!
* * *
Постановление ВЦИК: «Образовать при Совете Народных Комиссаров Наркомат по делам здравоохранения и социального призрения. Наркомом здравоохранения и социального призрения назначить товарища Семашко Николая Александровича».
МихаилПо случаю назначения нового наркома, пили чай у нас в гостиной. О том, что Маша является ярой противницей употребления алкоголя, знали все, кому следовало, потому даже Сталин не рискнул принести с собой бутылку. Кроме него, в гостиной собрались: Ленин с Крупской, Дзержинский, который с недавнего времени обосновался в Комендантском доме, Александрович, Васич, один – Ольга осталась с маленьким Глебом, – ещё несколько товарищей. Ежовых не было: Ёрш был в командировке, а Наташа без мужа прийти не решилась.
Было нескучно. Семашко, как украшение стола, старался всех развеселить и рассказывал курьёзные истории из врачебной практики, своей и своих знакомых.
– … Появился этот мужчина, как рассказывают, самым таинственным образом. После шторма нашли его на пляже местные рыбаки, обнажённым. Как он туда попал – непонятно, а сам он ничего вразумительно объяснить не мог, потому что вскоре после спасения тронулся умом, бедняга, после чего и оказался в местной психиатрической больнице. Наблюдавший его врач писал Бехтереву, что его новый пациент пытается пророчить, только без особого успеха. Например, начало нашего прошлогоднего наступления он предсказал, а с его исходом напутал…
Я обменялся с Васичем понимающим взглядом.
– … И вот, представляете, этот сумасшедший покинул поезд на ходу, через окно туалета. Говорят, он теперь у каких-то там махновцев.
Васич уходил последним, специально задержался, чтобы без помех переброситься нам в прихожей парой слов.
– Похоже, по нашим следам прибыл ещё один попаданец, – сказал он.
– Похоже, – кивнул я, – но как это могло произойти?
– А я знаю? – пожал Васич плечами. – Полагаю, надо нам этого психа отыскать – пусть всё расскажет сам.
– Надо, – согласился я. – Только боюсь, сделать это будет непросто. Думаешь, он случайно оказался у Махно?
– Чёрт! – воскликнул Васильевич, и тут же боязливо покосился в сторону зала: не услышала ли вскрик Маша? Потом заговорил уже на полтона ниже: – А ведь ты прав. Но тогда получается, что парень уже сориентировался в обстановке.
– А может, и про нас узнал, – добавил я.
– Да ну, – усомнился Васич, – откуда?
– Например, из газет. Наши рожи там теперь часто мелькают.
– Но тогда получается, что он должен был видеть нас ТАМ, – слегка осевшим голосом произнёс Васич.
– Получается, так, – согласился я. Ну, да чего гадать-то? Ты стопудово прав: нам надо его непременно найти, поскольку он может быть для нас чрезвычайно опасен. Расскажи об этом Ольге… расскажи, расскажи, – постарался я рассеять появившееся на лице моего друга сомнение, – а я поставлю в известность Ерша.
Глава четвёртая
ГлебПосле очередного заседания коллегии ВЧК у меня на квартире собрались все «посвящённые», кроме Ленина и Спиридоновой. В кабинете расположились одни мужики, поскольку Ольга, по своему обыкновению, наше сборище проигнорировала. Я смотрел на хмурые лица друзей и догадывался, что выгляжу не лучше. Причины тому были: весна образца 1918 стала для советской России не лучшим временем года. Колобродила деревня. Земельная реформа не поспевала за пустившимся во все тяжкие ещё с февраля 1917 года крестьянством. Случаи самозахвата помещичьей земли, дикие погромы усадьб и «образцовых хозяйств» зачастую со смертельным исходом для представителей обеих конфликтующих сторон прирастали, судя по сводкам, если не в геометрической (слава богу, этого нам удалось пока избежать), то в арифметической прогрессии точно.
