«Но как же! – заорал Попсуев. – Это абсурд! Какой суд, если у меня до суда вырежут сердце?! И где присяжные?!» Страшный крик разбудил Сергея. Вопль рвался из груди его, а вслед ему сочился чужой голос:
– Самое тяжелое – пустое сердце…
Мокрый от пота Попсуев сидел на кровати, взглядом пронзая пространство гостиничного номера. Визави сидел господин совершенно дикого вида с безумно горящими глазами. «Зеркало!» – ударило в голову Сергею, отозвавшись в сердце, и он в изнеможении повалился на спину. Стали слышны журчащие голоса в коридоре, сработавшая сирена автомобиля под окном…
Балерина Ксения ВсеславнаВ самолете Попсуев оказался рядом с симпатичной моложавой женщиной. Тут же познакомился с ней, стандартно подарив короткую розу. Звали ее Ксенией Всеславной, она была бывшей балериной. Сергей даже вспомнил, что видел ее фотографию в оперном театре.
– Я не знаю, кто построил эти пирамиды. Боги, люди, инопланетяне, титаны, рабы, фараоны… – не умолкал Сергей. От радости, что вырвался из ада, Попсуев не мог остановиться. А еще от отчаяния, что не может говорить этого своей единственной и недоступной вовеки женщине.
Балерина не вслушивалась в слова попутчика, но всё равно ужасно устала от звука его голоса. После бессонной ночи, которую она промучилась со сломанным кондиционером, ей хотелось спать. «Господи, да заткнется он когда-нибудь?» – в отчаянии спрашивала она себя. Но что-то мешало ей оборвать зануду.
– Не это главное, – продолжал тот. – Что такое пирамида? Вы обратили внимание, она похожа на воронку, обращенную раструбом к земле. Знаете, почему? Чтобы люди слышали богов. Человек глух, как пробка; только в пирамиде он и может услышать голос вечности.
– А зачем? – зевнула артистка. – Это ж не Хворостовский. Да и куда ее девать, их вечность?
– Вечность предупреждает…
– Ой, надоело! Все предупреждают: куда ни глянь, везде «Минздрав предупреждает»! И так мелко!
– Вечность предупреждает от суеты. Вот Сфинкс – это Вечность. Через него жрецы сотни лет посещали параллельный мир. Казалось, всё будет незыблемым. Увы. Знал бы Сфинкс, что придет время, когда варвары станут точить сабли о его лицо!
– Подремлем, а? – вырвалось, наконец, у балерины. – «Странный такой, вроде и мужик как мужик. Одни пирамиды и сфинксы на уме».
«Тебе бы только работать ногами», – подумал Попсуев, уловив ее настроение. Однако подремать не получилось. Позади две пассажирки шумно обсуждали личную жизнь.
– …а мне понравились арабы. Смугленькие, верткие. Чего не выйти за такого?
– Возвращайся и цепляй, потолще который.
– Ага, засандалит в пустыню, буду на скотном базу спать.
– Ну, мать, в их халифатах бабы в миндале и сахаре живут. Парфюм век бы вдыхала, не выдыхала. А фаллосы, ты видела их фаллосы?
– Не вгоняй в краску.
– У них даже название длиннее, чем у нас, в два раза.
– Ну да?
– Да, не знаешь ты жизни…
Балерина, закрыв глаза, улыбалась.
– Вы где работаете? – спросила танцорка, когда самолет сел. – На заводе? – страшно удивилась она, не задав больше ни одного вопроса. Попсуев не захотел признаться, что он безработный. И пустой, так все деньги сожрала поездка. Как богиня Маат.
В автобусе они тоже оказались рядом.
– Вы любили танцевать? – спросил Ксению Всеславну Сергей.
– Конечно, – оживилась балерина, – очень! Хотя порой и ненавидела. Впрочем, это всё в прошлом. – Она кокетливо поиграла глазами. – Мне повезло с театром, партнерами, репертуаром.
– А зрителями?
– И зрителями. Зрителями – больше всего. Наш зритель больше всего любит балет!
«ВАШ зритель», – не произнес Попсуев. Сколько ей, сорок?
– Встретимся вечером? – спросил он и тут же получил согласие.
Ксения долго не могла понять, придуривается попутчик или не узнал ее. Как можно не признать, если их дачные участки были напротив друг друга через улочку! Даже как-то поздоровались. И в то же время она могла поклясться, что видела его еще где-то. Причем недавно, да чуть ли не в театре. «Наверное, на экскурсии», – успокоила она себя, но червячок остался.
– Вы что, не узнали меня? – произнесла, наконец, она, когда автобус остановился возле Агентства аэрофлота.
– Я? Вас? Я с вами не был знаком.
– Однако же, сударь, я ваша соседка по даче. Наискосок от вашего участка. Сотый домик. До встречи, Штирлиц! Вечером признаете?
– Вас, группенфюрер, не признать! – воскликнул Сергей.
«Где же деньги взять на кабак? – размышлял он, поднимаясь к себе. В квартире был нежилой дух. – Похоже, не приходила. Надо мириться».
Деньги удалось перехватить на недельку у приятеля Кольки Орехова. Попсуев поспешил на встречу с Ксенией к ресторану «Центральный». Сергей вручил балерине короткую розу и провел в отдельный кабинет, забронированный по телефону.
– Наша хтоническая жизнь, Ксения Всеславна, – начал интимный разговор Попсуев, уютно расположившись в кресле, – в корне отличается от другой, небесной. Просто небо и земля.
– Какая жизнь? – спросила балерина, не зная, улыбаться или сердиться, и теряясь в мыслях, о чем это он. А так мужик в норме. «Молодой, конечно, но, чувствуется, ранний. Точно, в театре видела!»
– Хтоническая, – повторил Сергей, – принадлежащая к подземному миру, Аиду, Тартару, Дуату.
– Это там, у них. А у нас как?
– У нас пекло, тартарары. Там общая кухня для всех.
– Бывали? – поддержала Ксения иронию кавалера.
– Бывал, но не в нашем. В египетском, – серьезно ответил тот и рассказал свой сон, когда его притащили в темницу, связали и собирались вырезать сердце.
– Ужас какой! – воскликнула балерина. – На самом деле было?
– А вы как думали?
– А я боюсь всякой мистики. Не верю ей, но боюсь.
– Оттого, видно, и боитесь, что не верите, – предположил Попсуев.
– Сегодня чему и кому можно верить?
– Да хоть мне, – сказал Сергей, разливая коньяк. – Предлагаю не чиниться, по имени и на «ты».
Балерина испытующе посмотрела на молодого человека. Еще пять лет назад она одернула бы нахала, но мудрость, пришедшая с годами, уже не позволила сделать это.
– Тогда выпьем на брудершафт, – произнесла она, подняв бокал.
– А я знаю, Ксения, что ты подумала, – выпив и поцеловав балерину в губы, сказал Попсуев. – Нахал, ты подумала.
– Ну как вас не похвалить, Сергей?
– Не нас, а меня. Сладка твоя мне похвала. / Сладка, как мед, как пахлава. / Пусть губы коньячком горчат, / Меня они не огорчат. Что закажем?
От небрежного брошенного экспромта Попсуева Ксения оттаяла, размягчилась, словно и не было у нее семи лет одиночества.
– А мне всё равно! – сказала она. – Тебе на вечер карт-бланш. Верю!
– И вверяю, – добавил Сергей, пригласив сударыню на танец. От близости ее гибкого, послушного тела закружилась голова, пришла рифма к «карт-бланш» – Дюманж, любовница Сухово-Кобылина, а от толчков крови почувствовал, как просыпается в нем дремавший другой.
Из «Записок» Попсуева«…в Египте человека называли скотом бога Солнца, а в священной корове Хаттор греки и римляне признали Афродиту и Венеру. Отголоски этой веры донеслись и до России, где жриц богини любви называют телками. Точно так же на наших кладбищах цыганские мавзолеи не что иное, как осколки величественных египетских пирамид. И вообще об их стройной геометрии мироустройства, как земного, так и загробного, у нас напоминают сегодня спорадические потуги по восстановлению государственности да хаотические мысли о душе и смерти. На России угасала не одна древняя культура. Как птица Феникс, они потом делали попытки возродиться, и возрождались, более-менее удачно, но снова успокаивались на ее безграничных просторах, на которых не раз и не два можно возродить Землю и спокойно похоронить всё человечество…»
Маркетолог «Египсиба»Вскоре после возвращения Сергея из Египта появилось интервью Шебутного с Попсуевым.
– Что вас сильнее всего потрясло в Египте? – задал вопрос журналист.
– Пирамида Хе, – скупо ответил турист, почему-то оборвав слово.
Интервью заняло вместе с фотографией полстраницы во вкладыше воскресного выпуска «Вечерки». На фото были песок, небо, два человека, один с черным лицом, второй с белым, два дромадера, пирамида вдали. Подпись была: «Сергей Попсуев и экскурсовод Абу-Симбел». Вторую половину страницы занимала статья того же Шебутного о выдающихся мистиках современности. Из контекста следовала явная чепуха, что и Попсуев из их числа…
Неделю мистик жил на подсосе. Когда денег не осталось даже на пиво, ощутил в себе чудовищную злость. Всё утро он бродил по городу и напряженно думал, что делать. Ничего путевого не пришло в голову. Оказавшись неподалеку от «Нежмаша», вдруг понял, что ходил не по городу, а болтался внутри себя. А там пусто, ловить нечего. Сергей поймал себя на том, что ищет взглядом на асфальте монетки. Какие монетки, не было даже бутылок. Куда ни глянь, одно лишь битое стекло – символ девяностых. «Диккенс, «Разбитые надежды». У кого же перехватить деньжат? К Ореху податься?»
