– С ума сошел? В свой триумф! Слушать не хочу!
– Не хоти. Что тебе не нравится? Поступок вполне в духе Сирано. Да и Буздееву надо восстановить свое реноме. Подамся в бизнес, есть предложение. Там бабки, сколько заработал, все твои. А то в театре тени да фата-моргана. Не деньги, а призрак отца Гамлета.
«А как же я?» – мог бы прочитать Попсуев во взоре актрисы, но он был потрясен очередной человеческой подлостью и слишком озабочен рефлексией. Но при этом уже научился лицемерно прятать свои переживания.
– Не прощаюсь. К Илье Борисовичу надо заглянуть.
Через пару минут Попсуев вошел в директорские хоромы. Илья Борисович выкатил из-за стола.
– Сергей Васильевич, дорогой! Как же я рад видеть вас! Вы вчера произвели фурор!
– Это не я, это вы сотворили чудо! – произнес Попсуев.
– Я? – насторожился Ненашев.
– Конечно! Привести театр к торжеству идей!
– Сереженька. Надо отметить наш успех. – Директор достал бутылку коньяка с деликатесным приложением. – Буль-буль, сладкий звук, слаще оваций, не правда ли?
– Позвольте, рапиры? – Попсуев удивленно смотрел на скрещенные клинки, точно впервые увидел их. – Ах, какие клиночки! Особенно этот, можно? – Сергей снял одну рапиру, взвесил ее в руке. – Девятьсот грамм, самое то. Не правда ли? Французский. Семнадцатый век. А какой эфес! Вычурный несколько, но по руке. Словно под заказ. Замечательное оружие. Не пробовали фехтовать?
– Мне это надо, Сережа, фехтовать? И без фехтования голова кругом идет. Да и, признаться, от холодного оружия мурашки по телу. Ну, за успех?!
– Погодите, Илья Борисович. Минутку. Вы правы. Оружие хоть и холодное, но так горячит кровь. Порой кипишь во время поединка. А кипеть нельзя. Вы-то это знаете. Хотите, удивлю вас? Ведь я еще и фокусник.
– Да? Не знал. Но догадывался. Вчера вы нам показали фокус. Пусть знают теперь народные и заслуженные, что такое настоящий талант!
– Вот рапира. – Попсуев протянул Ненашеву клинок. – Сыграйте мне что-нибудь на ней.
Илья Борисович с недоумением уставился на главного инженера.
– Но я не умею играть на рапире.
– Но я прошу вас… – засмеявшись, Сергей извинился: – Это так, разминка. Посылка впереди. Итак, фокус. Подбросьте любой листок. Ненужный.
Ненашев взял листок со стола, подбросил.
– Низковато. Надо повыше стать. Попробуйте с кресла, лучше со стола.
– Эх! – Ненашев, обожавший эксцентрику и сам не чуждый лицедейства, снял туфли и взобрался на стол. – Ловите!
Попсуев пронзил падавший лист.
– А теперь бросьте сразу два листка! – нанизал и два листка.
– Три!
– Сережа, вы кудесник! Скажу Андрису, чтобы этот трюк ввел в спектакль. Он же вызовет восторг у знатоков фехтования.
– Таких, как вы, – пробормотал Сергей.
– Что? – не расслышал Ненашев.
– Усложняю задачу. Нанижу маленькие листочки! – Попсуев протянул директору две полоски. Тот, не глянув в них, подбросил их вверх.
Сергей с возгласом: «Ты, подлость! Вот тебе!..» – Неуловимым движением пронзил обе бумажки острием рапиры. Илья Борисович зааплодировал. На лице его был неподдельный восторг. Попсуев поднял рапиру к лицу Ненашева.
– Это что?
– Как что? – не понял тот.
– Снимите. Что там написано?
Ненашев, улыбаясь, снял с острия полоски левой и правой рукой, посмотрел в них и сразу же изменился в лице.
– Ну?
– Это, Сергей Васильевич, брак. Бракованный документ. – Он потряс копией. – Бухгалтерия часто ошибается, приходится переписывать. – Он снова потряс, но уже табулькой.
– Брак, говорите? Я с браком хорошо знаком. Много с ним боролся. А еще больше с бракоделами. – Жало рапиры уперлось в горло Ненашеву. Тот выкатил глаза, запрокинул голову и от страха потерял дар речи.
– «Вы отступаете… Вот как! / Белее полотна вы стали? / Мой друг! Какой же вы чудак: / Ужель вы так боитесь стали?» – Сергей декламировал с наслаждением: – Я покажу «тот знак, что был мне дан: / Мой рыцарский султан». – Кончиком рапиры Попсуев царапнул Ненашева по белой шее, бережно положил клинок у ног директора и от себя добавил: – Молчите? Ваша карта бита. Я вижу страх. Теперь мы квиты. – И Попсуев с поклоном покинул кабинет директора Современного театра. Навсегда. «Qualis artifex pereof!»[23]
В туршопеКакое-то время Попсуев жил на даче, ловил рыбу, собирал грибы, и когда перестал без конца повторять одни и те же слова: «Весь мир театр», решил ехать в город и искать работу. В понедельник он спешно шагал на первую электричку. На мосту невольно задержался, поравнявшись с бесхозными штанами и туфлями. «Где же хозяин?» В легком голубовато-белесом тумане, как на японской картинке, вырисовывалась треугольная лодчонка с одиноким рыбаком в треугольной шляпе («Его, что ли, одежка?»), а в других местах было пусто или просто ничего не видно. День только-только разогревался, и в воздухе порхали бабочки света. Ни комаров, ни оводов, ни мошки. Сергей перегнулся через перила и посмотрел под мост. На подмостках спал, свернувшись в калачик, мужик в рубашке и еще советских, черных трусах до колен. От него шел пар, легкий, как сон. «Русь! Ты сама как сон!» – Попсуев поежился и ускорил шаг.
Сергей плюхнулся на сиденье возле окна и закрыл глаза. И хотя свободных мест было завались, напротив уселась парочка, тоже вроде как из «Машиностроителя». Покемарить не удалось, так как дамочка попалась слишком уж говорливая. Не умолкая ни на минуту, она напористо говорила обо всём на свете, даже о том, что должен чувствовать синьор помидор, точнее, обязан, раз он помидор. «Женщина в любой разговор привносит модальность, к которой относится легко, как к парфюмерии. Бедный муж».
– Нет, в самом деле, представила: я – помидор! Вот такой вот. – Синьора встала, не без грации изобразив куст помидора.
Спутник кивнул, соглашаясь, что да, помидор действительно такой. «Сколько энергии в ней, – думал Попсуев. – Откуда, ведь два выходных билась за урожай? А впереди рабочая неделя».
– Я тут, палка тут, не дотянуться. А расти-то надо. Кряк! Перегнулась, вниз башкой! – дачница, вдруг и впрямь перегнувшись, уронила верхнюю часть туловища до пола. – А ведь я ему сколько говорила: воткни палку возле самого куста! Воткни палку! Показала как! Нет! Втыкает в тридцати сантиметрах! Я ему: ря-адом, ря-адом! Нет! В полуметре воткнул, какая тут хребтина выдержит?
Речь шла, как понял Попсуев, о муже синьоры, полной бестолочи, и о ветке помидора. Рассказчица еще пару раз привскочила, демонстрируя нюансы взаимоотношений треугольника «она – муж – помидор». Сергею стало неприятно от этих подробностей. Дачница напоминала жирную, прожорливую, ловко ломающую туловище гусеницу.
Притерпевшись к растительной болтовне, Попсуев задремал было, как вдруг тема дала резкий зигзаг и перекинулась, совсем как изломанный помидорный стебель, на круизы по Европе и Африке.
– Представляешь, в Египте, в этой дыре, так можно отдохнуть, и всего ни за что! А шмотья там, а золота – горы! Просто бурты золота. Тут дыни, а тут золото. Дешевле нашего раз в пять!
– В пять? – подал наконец голос и ее спутник.
– Ну, в четыре. Да и вся эта ботва, арбузы с финиками и прочей фигней, просто тьфу, копейки!
– Была, что ль?
– Да, в туршопе. Два раза.
Попсуев приоткрыл глаз и еще раз оглядел соседку: типичная «челночница» с развитыми руками и природной способностью счета в уме в свою пользу.
– Духи арабские, небось, тонкая штучка? – спросил спутник. – «Шанель» посрамят?
– Какой «Шанель»? У бедуинов фишка – запах верблюжьей мочи.
– Как пирамиды тебе?
– А никак! Груда булыжников. Будто ГЭС строили. Камни да камни. Столько навалили – страсть! Делать было нечего. Знаешь, сколько в пирамиде камней? Не поверишь, нет, ты послушай, шесть мил-ли-о-нов тонн! Тут шесть кирпичей не поднять, а там шесть миллионов тонн! Представь, вместо общества была бы пирамида! Все вдруг сошли бы с ума и сто лет таскали валуны!
– А чего, не таскали?
– Таскали, а пирамиды где? Не, махина. Чтоб обойти, полчаса надо.
Спутник вздохнул.
«Пирамиды, помидоры, близкие слова, – думал Попсуев. – Зачем нам пирамиды, когда важнее помидоры?»
– Говорят, фараоны как-то заговаривали их? – произнес спутник.
– Не фараоны, жрецы.
– Одна холера. А еще болтают, кто побывал в них, тот того…
– Чего того? Кобелирует?
– Ну, того, с приветом становится. А то и коньки отбрасывает.
– Брехня! Я – с приветом?
– Нет, ну, ты какой привет?
– Вот! Брехня. Может, их кого и берет, а нашего брата ничем не возьмешь. Даже дустом! – рассмеялась она.
– Да у нас и крепостное право не прижилось, а у них там одно рабство.
– У нас не Пугачев, так Пугачева, – ни с того ни с сего ляпнула попутчица. – Запугали, на хрен, всех.
Попсуев даже выпрямился от удовольствия.
– Что, никакой мистики? – обратился он к ней.
– Какой мистики? – переспросила челночница, приглядываясь к новому собеседнику. На это ей хватило ровно две секунды.
