— Сию минуту, — несколько встревоженная неожиданностью, поднялась Галя.
— Разрешите мне, по крайней мере, проводить вас, — вызвался Ланской, и оба направились к передней.
Там, переминаясь с ноги на ногу, стоял садовник Матвей.
— В чем дело, Матвей? Что от меня нужно? Случилось что-нибудь дома? — торопливо осведомилась Галя.
— Не так чтобы случилось, да вам домой требовается. Наказала мне нянька: ты, Матвей, подбеги в город-то, в клуб, где нонича приставление идет. И скажи ты, говорит, барышне, Галине Павловне, да не переври смотри, беспременно ей, и одной чтоб, значится, ей, и скажи так: просила вас, мол, няня не беспокоить себя понапрасну, потому в доме все слава Богу, али чтоб сейчас ворочалась с города, потому как у дитенка — горячка, говорит, большая сделалась. Али, смотри, Матвей, скажи, чтоб не сумлевалась и не беспокоила себя, потому все, слава те Христе, хорошо… — и садовник замолчал, более или менее точно выполнив возложенное на него, в сущности, непосильное поручение.
— Боже мой, Ася больна! Недаром она, бедненькая, сегодня плакала и капризничала, что так редко с ней случается, — воскликнула Галя.
От недавнего оживления не осталось и следа: одну только острую тревогу выражало сразу замершее личико, эти большие испуганные глаза.
— Я сейчас, Матвей, сию минуту, только оденусь, подожди меня, — поспешно обратилась она к садовнику. — Да, но как устроить, чтобы никто не знал, главное, чтобы Михаил Николаевич ничего не подозревал и не волновался? — спохватилась Галя. — Он сегодня такой веселый, так разошелся. Это редко с ним случается, жаль огорчить, взволновать его, тем более, что все, может, и пустяки… — дрогнувшим голосом промолвила девушка, обращаясь к Ланскому. — Слушайте, Борис Владимирович, голубчик, что я попрошу вас, ведь вы исполните, да?
— Конечно, Галина Павловна.
— Ну, вот, спасибо. Так, пожалуйста, никому ни звука, что за мной приезжали. Если же спохватятся, начнут допытываться, тогда, нечего делать, скажите, что я уехала, только, Боже сохрани, не объясняйте причины: уехала, а почему, мол, не знаю. Зачем лишние тревоги бедному Михаилу Николаевичу? Вдруг все окажется пустяками. Я захвачу с собой доктора, он посмотрит, а тогда, если, не дай Господи, что-нибудь серьезное, тогда успеет узнать: ведь плохие вести всегда достаточно рано приходят. Пусть же хоть два-три часа лишних проведет спокойно — ему, бедному, так весело сегодня.
Трогательная забота звучала в словах, в голосе девушки. Бережно охраняя светлые часы дорогого человека, она ни секунды не думала о том, как необычайно хорошо и весело было здесь ей самой. Она покидала этот яркий праздничный зал без малейшей тени сожаления — чтобы спешить к постели больного ребенка. Мало того, всякое веселье, самый зал этот мгновенно перестали существовать для нее; одна мысль наполняла все ее существо: «Что с Асей? Что с бедной крошкой?»
Отклонив предложение Ланского проводить ее, девушка, поспешно набросив легкое пальто, вместе с поджидавшим ее Матвеем быстро пошла к стоявшей у подъезда бричке.
Выйдя из клуба, Галя прежде всего направилась к дому, в котором жил их постоянный врач. С величайшими затруднениями, лишь после продолжительных препирательств с заспанной горничной, ей удалось-таки добиться, чтобы та согласилась разбудить своего барина в столь неурочное время. Не прошло и часу, как девушка вместе с доктором стояла у кроватки Аси.
Он подробно расспросил няню, на что жаловалась девочка. Старушка пояснила, что ребенок с утра все немного капризничал, плохо кушал и после отъезда господ так раскричался, что она едва-едва успокоила его. Потом девочка притихла, все повторяла, что болит головка, и просила пить. Когда же ее вечером уложили в кроватку, она ни на минутку не заснула, сделалась горячая-горячая, все размахивала ручками, что-то нескладное говорила, такое, что и не поймешь. Тогда няня перепугалась и послала за барышней.
Асе поставили термометр. Ртуть начала быстро подниматься и остановилась на тридцати девяти и семи десятых. Жар был очень сильный. Доктор внимательно выслушал и выстукал пациентку. Галя, еле живая от страха, стояла молча, тяжело дыша и не спуская встревоженных глаз с лица доктора.
— Что-нибудь очень опасное? — боязливо спросила она, когда осмотр закончился.
— Мне кажется, нет, — успокоил ее Покровский. — Судя по тому, как быстро и будто бы беспричинно поднялась температура, я предполагаю инфлюэнцу [84]. Болезнь эта, предательская для изнуренного старика, в большинстве случаев легко и без вредных последствий переносится нетронутым организмом ребенка. Сильный жар тоже не представляет опасности, так как у детей температура вообще чрезвычайно быстро повышается. Тут я кое-что пропишу. Заставляйте принимать аккуратно, ставьте компресс на голову, и, даст Бог, через несколько дней малышка наша будет в полном порядке. Затем не тревожьтесь и ложитесь. После лекарства, которое я назначил, больная тоже, вероятно, успокоится и заснет. Да она, кажется, уже спит, — закончил доктор, указывая на Асю.
Пожав руку Гале и обещав заглянуть на следующий день, он тихонько, на цыпочках вышел из комнаты.
Острая тревога, в первую минуту охватившая девушку при виде горячего, мечущегося в кроватке ребенка, немного улеглась от успокоительных слов доктора, однако все же послушаться его совета и пойти спать — эта мысль ни на секунду не пришла ей в голову.
Отправив человека с рецептом в город и отпустив на покой измученную няню, Галя, в ожидании возвращения посланного, села у постели девочки, тревожно вглядываясь в ее бледное личико. Здесь, в полуосвещенной печальной комнате, эта нарядная женская фигурка в воздушном розовом платье казалась алой утренней зорькой, сквозь тьму холодной ночи украдкой прорвавшейся к изголовью больного ребенка, чтобы принести свет и радость маленькому страждущему существу. Видимо, чем-то подобным и представлялась она возбужденному воображению Аси.
Полуоткрыв свои лихорадочно блестевшие синие глазки, девочка остановила их на розовом силуэте. Она не узнала Галю:
— Добрая волшебница… Черненькая… И розовые крылышки… Пришла… А тетя… Галя говорила… Не бывает… И василечки… Много… Много…
Отяжелелый язык малышки с трудом выговаривал слова; настоящее, видимо, перемешивалось с ранее полученными впечатлениями и дополнялось болезненной фантазией. Ася снова сомкнула веки и не то заснула, не то впала в безмолвное забытье.
Впечатление какого-то сказочного видения среди окружающего ее полумрака произвела Галя и на Таларова, когда вскоре после отъезда доктора он, встревоженный, вошел в комнату дочери.
Исчезновение девушки из клуба почти тотчас же было замечено, одним из первых спохватившихся был сам Михаил Николаевич. Тщетно проискав Галю по всем большим и маленьким гостиным, он не на шутку встревожился, не зная, что предположить. Таларов блуждал по всему помещению клуба, надеясь встретить кого-нибудь, быть может, случайно осведомленного в интересующем его вопросе, как вдруг натолкнулся на Бориса Владимировича. С ним он и поделился своим удивлением и беспокойством.
Помня желание Гали не тревожить Михаила Николаевича, Ланской в то же время сознавал, что дальнейшая неизвестность приведет к результату, как раз обратному, поэтому решил в дозволенных ему пределах сказать кое-что Таларову.
— Вы, Михаил Николаевич, не волнуйтесь. Я недавно видел Галину Павловну. Она говорила, что очень устала и у нее немного болит голова, поэтому она решила отправиться домой отдохнуть. Она не хотела никого беспокоить и поехала одна, поручив мне, если вы спросите, объяснить вам, в чем дело. Я предлагал проводить ее, но тут случайно оказался какой-то ваш васильковский служащий, с ним вместе она и поехала.
Невзирая на гладенькое и вполне правдоподобное объяснение, данное молодым человеком, тревога, бессознательно вкравшаяся в сердце Таларова, не только не ослабела, а, наоборот, как будто усилилась. Уныло побродил он еще некоторое время по ярко освещенному собранию, посмотрел на кружащиеся пары, но прежнее желание присоединиться к ним пропало — радостное настроение было спугнуто.
«Верно, ей очень плохо, если невзирая на веселье, на весь свой сегодняшний успех, на кавалеров, разобравших заранее все танцы, она так сразу исчезла, — рассуждал Таларов. — И с кем это она поехала? А вдруг по дороге сделался обморок и теперь ей очень дурно, а дома никого, ни малейшей помощи?! И о чем только я тут еще философствую? — спохватившись, мысленно выбранил он себя. — Надо не предположения строить, а сейчас же ехать».
Не теряя ни минуты, он направился к передней. Приказав лакею, чтобы, когда госпожа Таларова с дочерьми будет собираться домой, ей доложили о его отъезде, Михаил Николаевич нанял первого попавшегося извозчика и погнал его что было духу.
