От неожиданности они посмотрели на него с уважением.
Югослав Станко проглотил большой стакан сливовицы, глубоко втянул в себя воздух и встал на ноги.
— Мммм, — произнес он, — позвольте мне, как вашему товарищу и офицеру, сказать, что в словах, которые вы только что произнесли, чувствуется истинное величие.
Он встал по стойке «смирно» и отдал честь. Литтл выпрямился и ответил тем же.
— Спасибо. Вольно.
Русские обсуждали между собой послание, с которым обратился к ним Ушаков. Старра удивило выражение «novoie svinstvo». Ушаков, по-видимому, решил прибегнуть к старой хрущевской риторике.
Канадец Колек воспринял обнадеживающие новости из Вашингтона с веселым огоньком в своих карих глазах.
— Алло, алло, цивилизация вызывает диверсионную группу: S. О. S.! Алло, алло, диверсионная группа вызывает цивилизацию! Вы еще там?
Самой интересной Старру показалась реакция Каплана. Ученый, выказавший во время восхождения замечательную физическую стойкость и проворство, продолжал в ходе эмоциональных излияний президента преспокойно покуривать трубку, но когда послание дозвучало, вид у него стал невероятно довольный, почти торжествующий. Можно было подумать, что он только что услышал лучшую в своей жизни новость и испытывает мало с чем сравнимое удовольствие. Несколько секунд Старр гадал, чему приписать такую реакцию, затем ему на ум пришла одна правдоподобная догадка: физик упивался тем, что его прославленный коллега Матье совершил столь грубую ошибку.
— Профессор, если не ошибаюсь, ваш коллега Матье был отнюдь не популярен в кругах, где священнодействуют верховные жрецы науки…
Каплан кивнул.
— Совершенно одиозная фигура, — подтвердил он. — Тип демагога, которые только тем и занимаются, что протестуют против последствий своих же собственных открытий. Его псевдогуманистические и псевдонравоучительные взгляды, прикрываемые научным авторитетом, стали просто катастрофой для освоения передовой энергии. Он сбил с пути истинно молодое поколение. Сделал из проблемы научной и технологической проблему этическую. А это недопустимо.
— Что вы думаете о совершенной им ошибке?
Каплан разжигал свою трубку.
— Думаю, что ее в нужный момент исправят другие.
Старр поперхнулся.
— Что вы хотите сказать?
— Бомбу с «духом» управляемого, направленного и ограниченного действия можно изготовить без особых проблем. Матье со своими китайцами сконструировал плохую бомбу.
— Плохую бомбу? — пробормотал Старр.
— Дефектную. Как только ошибка будет обнаружена и исправлена, нам будет по силам сконструировать хорошую бомбу.
— Хорошую? — повторил Старр.
— Надежную бомбу.
— Надежную…
— Конечно, если наша операция провалится и произойдет цепная реакция, то бомб больше не будет, потому что больше не будет цивилизации.
— Не будет бомб, потому что не будет цивилизации, — опешив, эхом повторил Старр.
— Если взрывная волна вызовет всеобщее психическое расстройство, то наука перестанет существовать, и в течение какого-то времени будет одно сплошное скотство.
— Больше скотства… значит, больше науки, — снова отозвался оторопевший Старр и принялся натягивать сапоги.
Станко лежал на спине, глядя в небо, вид у него был озабоченный. Внезапно он принял сидячее положение.
— Послушайте, парни, — начал он на своем английском, в котором «эр» перекатывались в голосовых связках, как булыжники. — Послушайте, товарищи, я хорошенько поразмыслил.
Литтл вскипел.
— Вот только без этого, сэр, — попросил он. — Нам трудностей и так хватает.
Смуглое цыганское лицо югослава под всклокоченными кудрями действительно выдавало глубокое внутреннее беспокойство.
— Все эти громкие слова, которые мы слышали, — что они означают? Что мы можем спасти мир?
— Не нам решать, надо или нет спасать мир, — строго предупредил его майор. — Мы должны его спасти, а там будь что будет.
— О’кей, ладно, — продолжал Станко, явно находившийся во власти мыслительного вдохновения. — Мы вызываем президента. Мы говорим ему: о’кей, мы спасаем мир. Но взамен требуем восемь миллионов долларов в швейцарском банке. Ну как?
Все уставились на югослава. Повисла долгая пауза.
— Восемь миллионов долларов, — повторил Станко.
— Мир стоит больше, — заметил Старр.
— Думаете? Что вы на это скажете, майор?
— Не пойдет, — сказал Литтл сухо.
— Почему?
— Not cricket[47], — заявил Литтл. — Неэлегантно. Воинская честь и все такое прочее…
Старр был вынужден признать, что англичанин держит слово и свою роль офицера Ее Величества и джентльмена играет вполне убедительно.
Реакция поляка на президентское послание совершенно сбивала с толку. Старр ничего не мог понять: Мнишек сам ему признался, что он — соблюдающий обряды католик, и, однако, когда ему объявили, что всему, что олицетворяет Христос, грозит дезинтеграция и вымирание, что дегуманизация — неизбежное следствие накопления и распространения передового топлива, и плутония, и атомного оружия, в силу самой их природы, поляк всем своим видом продемонстрировал глубочайшее удовлетворение, словно наконец-то начали сбываться его самые глубокие чаяния. Трудно было вообразить, чтобы вера в Создателя сочеталась с такой ненавистью к Его созданиям.
Старр уже давно решил приглядывать за Мнишеком — он не доверял страстным натурам: они непредсказуемы.
День клонился к вечеру, звезды снова пустились в хоровод, от солнца осталось лишь несколько алых дорожек на потемневших камнях; капитан Мнишек встал, стройный и элегантный в своем электрическом комбинезоне, и отошел в сторонку. Старр видел его со спины, фигура выделялась на фоне неба. Он опустил голову и соединил ладони перед грудью. Поляк молился.
Старр толкнул майора локтем.
— Да, знаю, — сказал англичанин. — Нужно будет за ним присмотреть.
Молоденький албанец сидел на скале, обхватив колени руками, и что-то тихо пел себе под нос. После обращения президента он задал командиру несколько вопросов. Литтл объяснил ему, что, когда людей посылают умирать во Вьетнам или еще куда-нибудь, то всегда говорят громкие слова о душе, моральном и духовном распаде, и т. д., и т. п. Это называется «метафоры». Что касается цепной реакции, это просто-напросто то, что называют «распространением». Распространение ядерного оружия достигло и Албании, и теперь нужно помешать албанцам начать испытания, так как они допустили ошибку в расчетах. Вот и все. Остальное — всего лишь красивая упаковка.
Парнишка на миг задумался. Улыбка блеснула ярким светом, озарив темноту его лица. Литтл поймал себя на мысли, что был бы рад вновь встретиться с ним в более благоприятных обстоятельствах.
— Если бы это было правдой, достаточно было бы пообщаться с народом, — сказал юноша. — Народ бы восстал. Он бы не допустил такого. Я знаю наш албанский народ. Это орлы.
— Все народы орлы, — продолжал объяснять ему Литтл. — Это как раз и есть та самая метафора. Чем больше их заставляют ползать, тем настойчивее им втолковывают, что они орлы. Ты и правда не боишься?
Молодой человек рассмеялся:
— Нет, не боюсь! Видите ли, командир, что до моей души, то я не взял ее с собой. Я оставил душечку мою в Белграде. Она прекрасна. Глаза — как этот свет там, в вышине, а бедра, грудь…
Литтлу стало не по себе, и он замял разговор.
Они преодолели последние двадцать километров, шагая за границей дорожки, проложенной луной, вслед за своим проводником — молодым албанцем, и глаза ночи провожали их своими взглядами, в которых застыли миллиарды лет пустоты и небытия.
Вскоре их приборы уловили голоса албанских солдат; стрекот насекомых, сорвавшиеся с места камни, птицы, дожидавшиеся рассвета, и звуки их собственных шагов наполняли окружающий мир грохотом лавин, приливов и землетрясений. Когда они выключали наушники, тишина поглощала их, будто поражая всех глухотой.
Сквозь стекла очков Земля выглядела красной планетой — казалось, они идут к своей цели по почве, пропитанной кровью истории, кровью, которая проливалась лишь затем, чтобы сделать возможным это.
В час ночи Старр услышал в своем приборе душераздирающий вопль, заставивший его подскочить и выругаться: пел петух. Еще полчаса пути, и у них под ногами зажглись звезды — там лежала деревня Зив. Они двинулись по хребту на юг, и вот перед ними открылась долина с сотнями обелисков, размечавших ночь своей фосфоресцирующей белизной.
— Двадцатиминутный привал, — распорядился Литтл.
Старр растянулся на спине, закрыл глаза и тут же ощутил, как нежные-нежные пальцы гладят его по лбу. Он очнулся: то был утренний бриз. Ночь все так же окружала его мириадами мерцающих огней, и, лежа в темноте, устремив взгляд на утреннюю звезду, американец подумал, что, будь у него пару тысяч лет назад в Иудее несколько хорошо подготовленных парней, люди никогда бы до такого не докатились.
