– Двумя дружинами Псков взять надеешься? – спросил Ярун. – Гляди, Ярославич, маловато сил у тебя для такого города.
– Тремя, – уточнил Александр. – К тому времени Домаш подойдет.
А сам подумал, что взял бы и двумя, если бы лазутчики Якова вовремя открыли ему ворота.
– Главная наша сила – быстрота, решительность и внезапность. Всех подозрительных задерживать, всех явных разведчиков вешать немедленно. И с виселиц не снимать! Пусть для страха повисят, пока я Псков не возьму.
И так твердо сказал, так решительно прозвучал трубный его голос, так грозно сверкнули глаза, что все поняли: Псков будет взят.
А Чогдар – мысли он читал, что ли? – сказал с глазу на глаз:
– Псков ты и двумя дружинами возьмешь, если перед тобой ворота откроют. Обид много накопилось, а обиды у воинов ярость рождают.
– Верно ли я решил Домаша в Ливонию послать, дядька Чогдар?
– Субедей-багатур как-то сказал, что все полководцы делятся на тех, кто побеждает силой, и на тех, кто побеждает головой, – скупо улыбнулся Чогдар. – Всегда побеждай головой, князь Невский, и равного тебе не будет в Русской земле.
В триединство побед Александра Невского уже верили все его подчиненные от воевод до рядовых ратников: внезапность, решительность и быстрота. Верили, как верят в удачливого полководца, понимая, что и внезапность, и решительность, и быстрота зависят от каждого, а значит, и сама битва тоже зависит от каждого ее участника. Это осознание своего личного вклада в исход сражения оплачивало войска Невского сильнее самой жестокой дисциплины, даже той, которой славилась монгольская армия: каждый воин проникался уверенностью в собственные силы, ощущал плечи соратников и был готов к самым неожиданным действиям противника. И не боялся этого противника, зная, что он, он лично, сильнее, быстрее и решительнее любого врага.
И все любили своего молодого могучего вождя, как ни одна армия тех кровавых и бурных времен.
5
Странное предчувствие Субедей-багатура обернулось пророчеством, а весть о кончине великого хана Угедея привез Бату сам бывший советник правителя Монгольской империи мудрый китаец Ючень. Едва войдя в юрту и распластавшись ничком, он громко сказал:
– Ключ иссяк, бел-камень треснул.
Бату-хан не удивился известию о смерти Угедея потому, что с детских лет безоговорочно верил в таинственную прозорливость своего главного советника и учителя. Зато он настолько был поражен появлением советника покойного великого хана, что не удержался от вопроса, который ему, внуку Чингисхана, задавать было неуместно:
– Что заставило тебя, советник, передать мне весть, для которой сгодился бы любой сотник?
– То же, что, я надеюсь, удержит тебя, хан Бату, от поездки в Каракорум на курултай.
– Ты боишься, что Гуюк осмелится поднять руку на лучшего и проверенного помощника его отца?
– В этом у меня нет ни малейших сомнений, хан Бату. Твой улус далеко от палачей Гуюка, а кроме того, ты – любимый внук великого Чингиса, и цвет твоих глаз обещает тебе великую силу и великую власть.
Именно об этом без устали толковала Бату его любимая жена Баракчин-хатун, мать Сартака. И это поразило хана больше, чем появление Юченя. Он лично наполнил его чашу кумысом и велел послать за Субедей-багатуром.
– Отец, Субедей-багатур не в состоянии подняться с ложа, – растерянно доложил Сартак, узнавший эту новость от посланца.
– Он болен?
– Да, отец.
– Надо немедленно идти к нему. – Бату-хан был растерян настолько, что казался испуганным. – Мой учитель не может уйти в иной мир, не дав мне последнего совета…
Субедей-багатур встретил его словами:
– Вызови Чогдара и оставь его при себе. Чогдар умен и хорошо знает Ярослава Владимирского и Александра Невского. В них сейчас твое спасение, синеглазый внук Чингиза…
Об этих воистину исторических событиях, произошедших в огромной и доселе единой Монгольской империи, Невский ничего не знал. А если бы и знал, они вряд ли изменили бы его действия. Он основательно и неторопливо все продумал, принял твердое решение и отказываться от него не собирался.
Войска князя Александра быстро стягивались к Пскову, широко разбросав дозоры. Это было новшеством: до сей поры русские полководцы не утруждали себя ни разведкой, ни особым охранением, по старинке ограничиваясь «сторожами», лишь сообщающими о появлении противника. Но и Домаш Твердиславич, и Миша Прушанин, получив строжайший наказ Невского, без колебаний хватали всех встречных, лишая противника сведений о действиях новгородских дружин. А Домаш, вторгшись в ливонские земли, прилюдно и беспощадно вешал немецких старост-фогтов, их наушников и предателей из местного населения, не препятствуя, впрочем, бегству женщин и детей. Не потому, что жалел: на войне – воюют, жалеют после войны, а потому, что эти насмерть перепуганные беженцы разносили слухи, многократно умноженные собственным ужасом.
– По моим сведениям, рыцарские отряды начали покидать Псков, – доложил Яков Полочанин.
– Молодец Домаш. Удалось уговорить псковских воротников открыть нам ворота?
– Все не удастся, но за одни ручаюсь, Ярославич. У каждых ворот – ливонская стража. Ее еще переколоть надо.
– Знаешь, Яков, одни лучше, чем все, – подумав, сказал Невский. – Рыцарям в самом Пскове бой навязать нужно. Улицы узкие, а город – чужой. Во что бы то ни стало пусть откроют мне только центральные ворота. О времени сообщу загодя. И неплохо бы псковичам оружия как-то передать.
– А где его взять, Ярославич? За пару добрых мечей да кольчуг ныне деревеньку отторговать можно, после ливонского погрома татей много развелось. Разбойничают и чудь, и латы, и литовцы, да и сами псковичи из разоренных мест.
– Мечи да легкую бронь я тебе дам, Домаш пять саней из Ливонии прислал. Как в Псков это переправить, вот вопрос.
– Это не вопрос, – улыбнулся Яков. – Мой торговый человек в город сено поставляет для рыцарских коней. Туго у них с конским кормом, Ярославич.
– Петлю затянем, еще туже станет.
Петля для Пскова уже готовилась. На подходе к городу войска шли только в сумерках да ночами, в короткое светлое время отстаиваясь в лесах. Вскоре подоспел и Домаш с новгородской дружиной, своевременно оповещенный гонцами. Расположились на расстоянии ночного перехода, сосредоточившись против трех основных ворот, и Невский велел отдыхать без шума, песен и даже без костров. Удар должен был быть внезапным, а время его требовалось точно согласовать с Яковом Полочанином.
А Яков вдруг перестал получать вести от своих лазутчиков, что весьма тревожило его. Встревожился и Невский, но поскольку был человеком действия, решил объехать новгородские дружины вместо бесплодных размышлений. Хотя думал о прервавшейся цепочке постоянно, потому что взять знаменитую псковскую крепость ударом в лоб было невозможно. В нее можно было только ворваться через открытые ворота, что и сделали ливонцы руками предателя Твердилы Иванковича.
У Домаша все выглядело по-хозяйски основательно. Уставшие от боев в Ливонии дружинники отдыхали, точили оружие, латали одежду, ухаживали за лошадьми.
– Каков хозяин, таков и двор, – удовлетворенно отметил Невский.
– Нам передых ко времени, – сказал воевода. – И люди устали, и кони подбились.
– Сено-то есть?
– Овес есть, – улыбнулся Домаш. – В последнем замке хозяин запасливым оказался, я и прихватил этот запас с собой. Могу, Ярославич, и с тобой поделиться, ежели попросишь.
– Не попрошу, – усмехнулся Невский.
С этой доброй усмешкой он и отъехал в дружину Миши Прушанина. Но усмешка исчезла еще на подъезде, когда князь услышал звон молота, почуял запах горящих углей и увидел пылающий горн.
– Кузню развернул? – рявкнул он, грозно сдвинув брови.
– Кузня у меня в низинке, никто не углядит, – спокойно пояснил Миша, нисколько не испугавшись княжеского рыка. – Передо мной – речка, снег сдуло, и коли кони поскользнутся, мне пехом поспешать к Пскову придется.
– А о чем раньше думал, воевода?
– Раньше со мной Урхо не было.
Только сейчас в красноватом свете горна Александр узнал в рослом чумазом, полуголом, несмотря на мороз, кузнеце чудина из Копорья, которому поверил сразу и в котором, как выяснилось, не ошибся. Урхо поклонился ему и вновь взялся за рычаг мехов, раздувая угли.
– При чем тут чудин?
– При том, что в их краях льда больше, чем снега, – терпеливо продолжал объяснять Миша. – И потому они совсем другие подковы куют. Сам глянь, Ярославич.
Он взял из кучи уже готовую подкову, протянул Невскому. Князь внимательно осмотрел ее, повертел, тронул пальцами шипы.
– Остры и длинны. Затупятся быстро.
– До Пскова хватит. А конь на льду устойчив и страха не знает. Сам проверял.
Александр молчал, задумчиво продолжая вертеть в руках подкову.
– Скоро ль на Псков поведешь, Ярославич? – спросил Миша.
