На обратном пути заказываю чай и поднимаюсь в номер. Ольга встала и оделась. Выглядит она куда лучше вчерашнего. Она сильно исхудала со времени нашей последней встречи, но ей это идет.
– Как спалось? – спрашиваю вежливо.
– Плохо! – отвечает она. – Жарко, душно, и постель пропахла духами. Я не люблю запах фиалки.
Я молчу. В конце концов, ее не звали.
– Ты раздел меня? – спрашивает, насупившись.
Киваю. Есть претензии?
– Мог бы и чулки снять! – говорит сердито. – Резинка ногу пережала!
Есть люди, которых не меняет ни время, ни горе. Не далее, как вчера я с ней плакал… К счастью, приносят чай. Молча пьем. Она отодвигает пустой стакан.
– Когда ты уезжаешь?
– Сегодня. Поезд вечером.
– Хорошо! – говорит она. – Успею собраться!
– Для чего?
– Я еду с тобой!
– Ольга Матвеевна! – изо всех сил пытаюсь быть вежливым. – Я отправляюсь на фронт! Там война!
– Я знаю!
– Что вы будете там делать?
– Говори мне "ты"! – сердится она. – Мы кузены, сам сказал. К твоему сведению, я фельдшер, у меня и свидетельство имеется. На фронте не нужны фельдшера?
Нужны, очень нужны! Только другого пола. Женщины-медики тоже служат, но при госпиталях и лазаретах, в строевых частях их нет. Время "ударниц" в гимнастерках "грудь колесом да еще с крестом" еще не пришло.
– Ты замолвишь за меня слово перед начальником, он и согласится! – развивает мысль Ольга. – Кто тебе откажет, ты же герой?!
На фронте к героям иное отношение. Там их много. Я пытаюсь это объяснить, она поджимает губу.
– Господин прапорщик, вы дали слово отцу! Вы намерены его исполнять?
Так и знал! Я чувствовал… Никогда, ничего, никому не обещайте! Найдут, прижмут к стене и потребуют ответа. Что делать? Извечный русский вопрос… Так. Обручального кольца на ее пальце нет, с замужеством что-то не сложилось, но, возможно, свадьбу отложили.
– Почему я, а не жених?
– Юра погиб в сентябре, не успела тебе сказать, – она легонько вздыхает. Это горе уже отболело.
– У тебя есть тетя в Москве…
– Она мне двоюродная! Это раз. Во-вторых, у нее свои дети. Я там чужая.
Знакомо.
– Павел! – она умоляюще складывает руки на груди. – Я тебя очень прошу. Ты единственный близкий мне человек! Хочешь, на колени встану?!
Этого не хватало! Кузина на коленях умоляет кузена взять ее фронт – она хочет быть полезной Отечеству. Картина Репина, Ильи Ефимовича, писана маслом, размер холста три на два аршина… Как быть? По штату авиаотряду полагается врач. У нас его нет – врачей на фронте не хватает. У нас и фельдшера нет – их тоже мало. По большому счету что врач, что фельдшер отряду без нужды – мы всегда базируемся неподалеку от госпиталя. Однако свободная должность имеется. Попробовать можно. У меня долг перед покойным Розенфельдом, долги надо платить. Пусть съездит! Если ей откажет Егоров, с меня взятки гладки. Мавр делал дело, у мавра не получилось. Я куплю ей обратный билет и дам денег на дорогу. С превеликим удовольствием.
– Подожди меня здесь!
Сергей давно встал и сейчас сортирует покупки. При первой возможности он шлет посылки домой. У него мать, отец, шестеро младших братьев и сестер. Временами я ему дико завидую. Меня Сергей встречает настороженно. Быстро объясняю.
– Вези, кого хочешь! – он машет рукой. – Только одно условие: с Егоровым объяснишься сам!
Соглашаюсь и откланиваюсь. В принципе такого ответа я и ждал, но субординацию надо блюсти – в командировке Сергей старший. Однако аппараты добыли мы, за них мне что угодно разрешат.
При моем появлении Ольга вскакивает с дивана. Глаза у нее как у раненой лани. Плохой дядя едва не забрал у ребенка игрушку.
– Слушай меня! – говорю нарочито сурово. – Поезд отходит в семь. У нас забронировано купе, места хватит. (Купе – прощальный подарок от Евстафия). С собой бери только самое необходимое – на войну едем. Если опоздаешь…
– Не опоздаю! – она чмокает меня в щеку. – Спасибо, Павлик!
Из памяти сразу выплывает: "Морозов". Кого я предал? Ольгу, Розенфельда, себя? Во что я ввязываюсь? Предчувствия у меня самые нехорошие, а предчувствия меня никогда не обманывали. Зачем мне вздорная девчонка, от которой только неприятности и хлопоты? Я знаю ответ на этот вопрос. Чем больше будет неприятностей и хлопот, тем меньше я буду думать о Липе. Ольга – лекарство. Горькое, противное, но спасающее жизнь. Или разум…
Вокзал, без четверти семь. Ольги нет. Без десяти – нет. Мы с Сергеем стоим у своего вагона, поглядывая на часы. Если Ольга опоздает… Даже не знаю: радоваться или огорчаться. Подумав, решаю: к лучшему. Я вернусь в отряд, сяду в аэроплан, в боевых вылетах развею грусть-тоску. Война избавляет от переживаний, на войне мысли другие.
Сергей внезапно смеется и показывает пальцем. Оборачиваюсь. По перрону вскачь несется Ольга, носильщики тащат следом баулы и портпледы. Один, два, три… Это самое необходимое? Нет, я все-таки идиот!
Спорить и ругаться некогда. Носильщики бросают баулы на площадку. Звенит третий звонок, поезд трогается, я подхватываю Ольгу, Сергей прыгает следом. Она раскраснелась и тяжело дышит.
– Извозчик – подлец! – говорит сердито. – Сторговались за рубль, у вокзала потребовал два. Дескать, багаж тяжелый, кобылка притомилась. Не хотел вещи отдавать. Пришлось городового звать! Не на ту напал!
Это точно! И чтоб ему, охломону, поторговаться еще немного?
Проводник, пыхтя, тащит багаж в купе. Там мгновенно становится тесно. Ольга лезет в один из баулов и начинает там шебуршать.
– Вот! – она кладет на столик тяжелый сверток в вощеной бумаге. – Курица! Тетка в дорогу сварила. И другой провизии дала. Она у меня скуповатая, а тут расщедрилась. Плакала, расставаясь…
Это она от радости. Как я ее понимаю!
– Это я сама купила! – Ольга водружает на стол бутылку темного стекла. – Портер! Вы пьете портер, господа?
И водку тоже. Сергей отворачивается, не в силах скрыть улыбку. Неприлично смеяться в лицо женщине, потерявшей отца. Условности… На войне о них быстро забываешь. Мертвые – в землю, живые за стол! Нам ли не знать…
* * *
Егоров встречает нас радостно. Жмет руки, если б субординация позволяла, расцеловал бы. Первые аппараты уже прибыли. Их распаковывают и собирают.
– Я надеялся на вас, Павел Ксаверьевич! – говорит он довольно. – На вашу предприимчивость, связи. Пусть Сергей Николаевич не обижается, но рассчитывал именно на вас. Не прогадал! Примите искреннюю благодарность!
Сергей смотрит на меня. Пора! Самый благоприятный момент.
– Господин штабс-капитан! Нам нужен фельдшер?
– Вы и фельдшера нашли?
– Так точно!
– Вы бесценный человек, Павел Ксаверьевич! Нет слов! Конечно же, нужен. Нижние чины ходят грязные, завшивели, Карачун совсем за этим смотрит! Где нашли?
– Он, вернее она, сама нашлась. Это моя кузина, дочь покойного Розенфельда, Ольга Матвеевна. Имеет свидетельство фельдшера, просится на фронт. Хочет быть полезной Отечеству. Война забрала у нее не только отца, но и жениха.
Мгновение он молчит, переваривая информацию. Затем багровеет.
– Вы с ума сошли, прапорщик! Женщина в отряде?!
Он смотрит на меня уничтожающе. Минутой назад готов был целовать. Чувствовал я!
– Надо же додуматься! – бормочет Егоров. – Нет, я понимаю ее чувства! Хочет быть полезной – пусть идет в лазарет! Там тоже фельдшера требуются. Есть много поприщ для человека, желающего нести пользу. Не ждал я от вас, Павел Ксаверьевич, не ждал! Разочарован. Я вот что подумал. Раз вы такой хозяйственный, назначу-ка я вас ответственным за отрядный обоз.
Приплыли… Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
– Господин штабс-капитан! – неожиданно подключается Сергей. – Я поддерживаю предложение прапорщика Красовского. Я давно знаю Ольгу Матвеевну и готов за нее поручиться. Из нее выйдет замечательный фельдшер!
Егоров смотрит на него укорительно: "И ты, Брут!"
– Я сказал "нет"! – говорит сурово. – Понятно, господа?! А вы, Павел Ксаверьевич, передайте кузине…
– Леонтий Иванович! – нам терять нечего. – Прошу вас: скажите ей сами! Она за дверью!
– Вы оставили женщину в коридоре?! – сейчас он меня убьет. – Вдобавок ко всему, вы дурно воспитаны! (Это мы уже слышали). Зовите, немедленно! – он одергивает китель.
Ольга не входит, а впархивает в кабинет. На ней черное, приталенное платье, и шапочка с прозрачной вуалью. Трогательная, беззащитная красота, неутешная в своем горе. Двери в кабинете тонкие, она наверняка все слышала. Я даже уверен, что подслушивала. Когда мы шли к штабу, выражение лица у нее было тревожное.
Егоров идет ей навстречу. Она протягивает руку в кружевной черной перчатке, штабс-капитан прикладывается. Несколько дольше, чем принято. Когда он выпрямляется, мне становится ясно: первой в кабинете следовало быть Ольге. Результат был бы тот же, но обоз пролетел бы мимо.
