Тихо было и на участке, где коротал время Алексей Ермолаев. Других санитаров ему в помощь не присылали— сам управлялся, да и не хотел делить «пещеру отшельника» с соглядатаями. Раненых в медпункт подносили солдаты (в атаку ведь не бегали, по блиндажам сидели), притом несли не только с первой роты, но и со всего батальона. Алексей их оперировал, перевязывал и отправлял долечиваться в госпиталь.
Полковой хирург только рад был чудодейственной помощи полевого шамана. Уж самого доктора заваливали работой по полной программе, некогда головы поднять, а не то, что отправиться к казаку, поучиться врачебному ремеслу. Процент «потерь» у Алёши Поповича оказывался удивительно малым. Однако и казак — чудотворец не мог всех спасти. Алексей принимал близко к сердцу смерть каждого солдата. Мальчишка винил в их гибели себя, поэтому старался повысить уровень мастерства. А для этого избрал два способа самообучения: изучать наработки традиционной медицины и совершенствовать управление колдовской Силой.
Начальник лазарета достал для казака — санитара красочный анатомический атлас и стопку книг по хирургии. Алексей с интересом рассматривал цветные картинки, сравнивая их с собственным восприятием внутренних органов пациента. Живые ткани он видел как одноцветную картину, костный скелет отличался другим, более тёмным цветом, а вот металлические осколки и пули сияли насыщенным красным светом. Алексей прослеживал ток крови по артериям и венам, различая даже мельчайшую сеть капилляров.
Сын ведьмы настойчиво учился воздействовать колдовской Силой на отдельные участки тела, не затрагивая соседние. Он и раньше мог пережать нужную артерию, откачать кровь из лёгких, вытянуть из раны пулю по сложному каналу от её рикошета от кости скелета, сдвинуть и саму переломанную кость. Теперь же полевой шаман пытался заставить биться остановившееся сердце, пробовал проводить искусственную вентиляцию лёгких, нагнетая поток воздуха через гортань пациента. Материала для экспериментов под рукой было много, настырный казак боролся за каждую солдатскую жизнь. Часто побеждала старуха с косой, но мальчишка никогда ей не поддавался— сражался до последнего вздоха пациента, и даже… после.
Солдаты благоговейно крестились, когда на операционном столе полевого шамана начинали дышать явные покойники. Ожившее сердце стучало, бледная кожа розовела, а из открытых ран сочилась кровь. Алексею пока не удавалось вновь заставить заработать умерший мозг, но он очень старался. И в отдельных случаях его настойчивость даже приносила плоды: то остановившееся сердце удавалось запустить, то заставить солдата дышать, а то, слабым гравитационным воздействием на позвонки, восстановить работу спинного мозга— парализованный человек опять мог шевелить ногами и руками.
Много чудес совершал шаман, но немного кто знал об истинных причинах исцеления. Алексей объяснял всё просто: «Да оглушило взрывом вашего солдатика, вот его и записали в покойники. А вы, в следующий раз, не изображайте из себя академиков— быстрее тащите раненого или контуженного в медпункт. Большинство солдат помирает, потому что их не успевают вовремя доставить даже в лазарет. А был бы госпиталь в двух шагах, то и искусственное дыхание бы доктор сделал и непрямой массаж сердца. Добрая половина раненых бы выжила. За весь полк я один заступиться перед Мачехой Смертью не смогу, но свой батальон в обиду постараюсь не дать. А будете злые слухи про казака — шамана распускать— уйду из батальона в лазарет, полковому хирургу ассистировать. Ползите тогда из окопов сами до госпиталя, неучи вы тёмные!»
Мужики в батальоне уважали Алёшу Поповича не только за лекарский талант, но и за характер. Вроде, парнишка безусый, а о — о — очень серьёзный мужчина. О его воинском мастерстве, смелости и силе богатырской легенды слагали в окопах. О тайных шаманских ритуалах с огнём и оживлении покойников— тихонько шептались в глухих блиндажах. А чтения приключенческих романов долгими осенними вечерами— превратилось в театральное представление, которое солдаты боялись пропустить, и потом, как умели, услышанное пересказывали, в собственной интерпретации, уже товарищам. Офицеры, случайно подслушавшие подобные литературно — матерные опусы, ржали до слёз. Сами на солдатскую сходку в палатку медблока ходить стеснялись, но за книжками в библиотеку Алексея захаживали регулярно. В пещере полевого шамана появилась целая этажерка с книгами, большую часть занимали бульварные романы: приключенческие об индейцах, фантастические о летающих людях или чудных подводных аппаратах, «Наутилусах» разных. Алексею нравилось читать не только о находчивых героях, но и талантливых изобретателях. Любил парнишка «пошаманить» с техникой, даже верстак на улице под навесом поставил. Вот только на войне чинить ему всё больше живые организмы приносили, а они не всегда починке поддавались— обидно до слёз!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Конечно, на своё скромное жалование вольнонаёмный санитар так шиковать бы не смог (библиотечная полка, верстак с инструментами), но Алексей всё объяснял тайными пожертвованиями неизвестных доброхотов. Нет, поклонников у героя было хоть отбавляй— денег у солдат лишних не водилось, а у офицеров казак не клянчил, наоборот, отказывался, когда подсобить предлагали. Лишь друг Сёма знал, что Алёшка добыл богатый трофей с упавшего в лесу дирижабля. Почему аппарат с небес сверзился, и как кинокамера целой осталась— Семёна не беспокоило. Коммерсант лишь жалел, что казак не принёс ему большой шёлковый отрез с оболочки дирижабля. Не верилось Семёну, что белого шёлка там не было. А вот тайная обида на непрактичного дружка жгла душу (мало утащил! и идти к месту крушения больше не хочет, хотя вскользь и намекнул, что после войны подремонтирует машину и Семёна с собой в Америку возьмёт). Но вот доживём ли ещё до той Америки? Хорошо, немецкие марки у дяди Якова по хорошему курсу обменял— и друга, и себя родимого не обидел. Денежным жалованием санитара Семён тоже банковал, зато новую форму казаку со склада утащил бесплатно.
Только осень к концу подходит, а парнишка из старой гимнастёрки аж наружу прёт, плечами строчку рвёт, бицепсами рукава распирает. Всё из — за его атлетической гимнастики с каменюками тяжеленными, да ещё эти утренние пробежки вдоль холма— носится голый по пояс, как ошпаренный. По ночам уж заморозки, и снежок с неба срывается, а казак торс из ведра водой обливает, будто жаркий июль на дворе. Вымахал в рост на добрую ладонь! Да ещё над писарем теперь насмехается, что труженик канцелярского стола объём ягодиц накачал, и «мышцы пресса» у него тоже гимнастёрку распирают… на животе. Обидно Сёме такое слышать, но без встреч со странным казачком жизнь уже казалась пресной— скучно без мечты жить. А славный парнишка о храбрых индейцах расскажет, о чудных изобретениях фантазёров заморских поведает— будто живой водой напоит! Вон, даже батюшка Онуфрий к нему зачастил, зовёт молитву перед строем зачитать. У Алексея дивно хорошо выходит, словно в храме в церковном хоре поёт. И не важно, заутреннюю ли читает или по убиенным солдатушкам отходную молитву, — благодатью души человеческие наполняются, ажно воспарить хочется!
Алексей не забывал и про идею похулиганить в Америке, бледнолицых бесов погонять. Почти каждый день по паре часов занимался с поручиком Ширковым изучением испанского языка, используя французский самоучитель. Поэтому помимо испанских слов, западали Алексею в память и французские словечки. Молодой поручик не отказывал казаку, даже сам был рад полезному времяпрепровождению. Другие офицеры, от скуки и осенней хандры, водкой спасались да по очереди таскали книжки с библиотеки Алексея, а Ширков заразился от казака мечтой побывать в Новом Свете. Ещё поручик баловался с кинокамерой и через Семёна достал подержанный фотоаппарат. Тут уж компанию ему составлял полковой писарь, запёршись в блиндаже, алхимики на пару колдовали в красном свете фонаря.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
В соседних ротах завидовали интересной жизни в окопах левого фланга батальона. Даже вражеские пушки ту сторону реже обстреливали, будто боялись растревожить опасное гнездо. Хотя это был самый слабый участок линии обороны— узкая полоса равнины, зажатая между высоким холмом и топким заболоченным лесом.
