Надо всем этим действом большим взъерошенным буревестником носился Гоша Молодцов. Подлетел ко мне, загадочно подмигнул, заговорщицки шепнул на ухо: «Человек против стихии!..» и умчался за видеокамерой.
Окончательно разуверившись во всей этой затее, я махнул рукой и отправился писать записки в опустевшую, покинутую даже её собственным персоналом столовую, оправдывая себя той самой «ответственностью художника за своё произведение», которая не позволяла нашему режиссёру подниматься выше базового лагеря…
Столовая пуста: в «борьбе со стихией» участвуют, кажется, все обитатели лагеря, кроме меня и Саши Коваля. Я не участвую в свале монумента по причине лени и глубокого неверия в конечный результат: затея кажется мне опасной, как для палаток, так и для участников, а Саша — по идеологическим причинам. «Нельзя ничего менять в природе…» — говорит он, укоризненно покачивая головой. И это произносит человек, затащивший «Лендровер» на вершину Эльбруса!..
О, этот Сашин «Лендровер»! — квинтэссенция человеческого безумия, кристально чистый в своей бессмысленности проект, в сравнении с которым даже египетские пирамиды кажутся мне плодом рационального мышления и экономной траты ресурсов…
Полтора месяца безумного напряжения всех человеческих и нечеловеческих сил целой команды, состоявшей из очень неглупых и невероятно волевых людей, ушло на то, чтобы буквально на руках занести на вершину Эльбруса нелепый конгломерат из замороженного железа, заиндевевшего стекла и вонючей ребристой резины… Когда железный конь переставал перебирать копытами, утопая в снегах, проскальзывая на льду и задыхаясь от недостатка кислорода, его вытягивали с помощью лебёдки: метр за метром, дюйм за дюймом…
Не спрашивайте меня для чего это хорошо, и в чем смысл подобного мероприятия: я не знаю и, по правде говоря, не желаю знать, и даже если кто-то попробует разъяснить мне этот смысл, я буду отворачиваться и затыкать уши, потому что не желаю присутствовать при посрамлении совершенства, — ибо бессмысленность этого мероприятия совершенна!..
Я терпеть не могу технические виды спорта, вторгающиеся в среду, которую я привык считать своей. Меня бесят все эти широкомордые джипы, как навозные жуки катящие самих себя по последним не загаженным песчаным пляжам и оставляющие за собой долго не заживающую колею, я ненавижу квадрациклы: истеричные приземистые чудовища, на которых гоняют по моей пустыне взъерошенные технокретины — вскормленные бензиновой грудью, дышащие выхлопными газами, с ушами, обутыми в наушники плеера, чтобы не дай бог не услышать тишину. Трудно ожидать, что идея затащить на красивую снежную гору вонючее железное чудовище найдёт отклик в моей душе, и, тем не менее, я признаю за этим проектом некое совершенство: совершенство гротеска, и ещё, — в нём присутствует что-то от жертвоприношений, практиковавшихся доколумбовыми жадными до крови цивилизациями, когда босоногую жертву затаскивали на вознесшийся средь снегов и льдов алтарь, чтобы аккуратным обсидиановым ножичком вырезать из её тоскующей груди усталое сердце… И надо заметить, что грузный тугодум Эльбрус принял жертву с неожиданным для него черным юмором и с благосклонной иронией: на спуске с вершины «Лендровер» дёрнулся из ослабевших рук своих мучителей, заскользил вниз, обрывая тросы и канаты и выплёвывая на ходу зазевавшегося водителя, пропахал в упоительном предчувствии свободы осенние ледяные торосы и застыл навеки, лишенный своего большого металлического сердца…
Со стороны палаток донёсся короткий грохот, шелест подминаемого щебня и ликующий вопль человеческого разума, в очередной раз посрамившего косную стихию…
Перед ужином мы сходили в баню — небольшое примитивное сооружение, состоящее из трёх секций: центрального предбанника, левой секции, где находится парилка, и правой — собственно бани, где в огромных чанах хранится вода с ледника, и где происходит сам процесс «помойки».
Первыми вымылись операторы, а за ними потянулся административный и актёрский состав: Лёша, Гоша и я. Для трёх человек места в бане маловато, поэтому нам приходится мыться по очереди.
Деловито насвистывая себе под нос, Гоша повесил на гвоздь любимый плеер, нашел нужный трек, нажал на кнопочку и под песню «Я не сдамся без боя!..» нырнул в клубы пара… Мы с Лёшей переглянулись и иронически осклабились…
Пятый выход
Я сижу у входа в палатку и наблюдаю, как мелкий серый дождь штрихует горы — эту грандиозную графическую работу Господа Бога… Мне смертельно не хочется выходить на гору, — одна мысль об этом наполняет меня отчаянием. Я не помню, чтобы мне когда бы то ни было НАСТОЛЬКО не хотелось покидать базовый лагерь… Погоды нет, и неизвестно будет ли, а я чувствую себя больным: губы разнесло, лицо горит, под нижней челюстью вспухли лимфоузлы, — я нащупал два маленьких твёрдых горошка, перекатывающихся в оболочке тянущей боли. Похоже, у меня температура, но причина её мне ясна, да и отступать всё равно некуда: это наш последний шанс взойти на гору. Это МОЙ последний шанс взойти на гору, и хоть я и убеждал себя всё это время, что мне не слишком важна вершина, я не могу просто так взять и повернуться к ней спиной.
В десятый раз достаю маленькое бритвенное зеркальце и изучаю «зону поражения»… Такого со мной не случалось уже много лет: с тех пор, как появились эффективные крема от солнца и мазь «Зовиракс». С грустной иронией рассматриваю свою траченную герпесом физиономию: губы, как у Анжелины Джоли… Её эти губы сделали популярной актрисой, но мне, я думаю, придётся рассчитывать только на свой драматический талант…
Ближе к вечеру, дождавшись небольшого окна в погоде, мы с Лешей выходим, и единственное утешение, которое я нахожу для себя в этом бесславном мире, это факт, что выход этот — последний…
Вскоре, погодное окно закрылось, и порывистый нервный дождик забарабанил по капюшону ледяными пальчиками. Тропы на нижнем склоне поплыли, как смытая слезой косметика, и мы петляем, отыскивая полустёртые следы и прокладывая новые серпантины. Я впал в прострацию, — отключил мозг и погрузился в счёт шагов, который обнуляю на каждом очередном повороте, поскольку результат не имеет значения… скорее бы всё кончилось… Стараюсь ни о чем не думать: ни о тяжёлых пластах мокрого снега, застывших на старте выше по склону (надо бы побыстрее, но нет сил и на медленно…), ни о слабости в ногах и пульсирующей боли в губах и под подбородком (то ли ещё будет завтра…), ни об этом самом «завтра»… о нём — в особенности…
